Представим мыслительно такую гипотетическую картину: что сегодняшнее человечество ещё не обладает знанием о равенстве суммы углов треугольника ста восьмидесяти градусам. И вот появляется человек, который в силу каких-то жизненных обстоятельств имеет много дела с треугольниками. Исходя из своего опыта он постепенно начинает подозревать о существовании такой закономерности и, наконец, выдвигает это положение как гипотезу. И далее в духе современной научной парадигмы решает:
«Я хочу доказать это положение. Для этого я проведу эксперимент: возьму тысячу разных треугольников и буду измерять сумму их углов. Если на этой, достаточно большой, выборке положение подтвердится, то дело можно считать доказанным».
Ясно, что всякий геометр лишь посмеётся над этим; для него доказать подобное возможно только посредством работы мысли, — лишь такой подход представляется здесь правомерным.
Представим картину в другой области: человек, обладающий умением работать мыслительно, приходит, например, в медицину и говорит:
«Я уверен в силе мышления и в его способности непосредственно познавать природу вещей. Я наблюдал пациента с определённой болезнью и благодаря работе мысли постиг её сущность. Теперь для меня очевидно, какое в этом случае следует изготовить лекарство и как его применять».
Теперь уже посмеётся нынешний учёный-врач. Он скажет:
«Сначала проведи испытания твоего лекарства — прежде на животных, и только потом на определённом количестве добровольцев из числа людей, — и если в двойном слепом исследовании твоё лекарство покажет должные результаты, только тогда его эффективность можно считать доказанной. (А вообще — пойди сначала поучись медицине в институте, а потом поговорим)».
Достаточно двух этих крайних картин, чтобы увидеть границу, проведённую ныне для мышления: прямой вход в область живой природы и непосредственное её постижение оказываются ему заказаны. Здесь современный научный метод опирается на другие принципы: эксперимент, измерение показателей, обработка результатов при помощи теории вероятностей и матстатистики… (Налицо и сопутствующее этим принципам стремление к максимальной формализации соответствующей области исследования и её объектов; таким образом, мы всё больше познаём живую природу чисто формальными методами, — считая при этом, что познаём её во всей полноте.)
Но — почему априори предполагается, что эта установленная граница абсолютна? Действительно ли уделом прямого познавательного действия мышления должны оставаться только формальные науки (наряду с одновременным существованием противоречия, когда «неформальное», живое познаётся формальными методами)? И если мышление в его нынешнем виде не способно подступиться к непосредственному постижению живой природы, то не стоит ли рассмотреть — для начала хотя бы как гипотетическую возможность — изменение самого рода мышления? Ведь если допустить, что древний принцип «подобное познаётся подобным» верен, то — говоря для начала простым бытовым языком, пусть даже это и прозвучит лишь как фигура речи — не должно ли для исследования живой природы стать живым и само мышление?