Лечебница доктора Сьюарда. Как много кроется в этом названии! Сколько разных фантазий рисует нам воображение! Как-никак наш уважаемый доктор – никто иной как самый настоящий психиатр. А значит и в лечебнице его содержатся лондонские душевнобольные всех мастей и сословий.
Надеюсь, вы еще помните, чем закончилась встреча нашего доктора с прекрасной Люси Вестенра? Он оказался не из робкого десятка. Так что горевать ему пришлось очень недолго. Несмотря на душевные муки и страдания, он все же нашел в себе силы и принялся за работу.
Cannot eat, cannot rest, so diary instead.
Не могу есть, не могу отдыхать, так что вместо всего – дневник.
Он не мог ни поесть (в самом начале записи он говорит нам про отсутствие аппетита - ebb tide in appetite), ни успокоиться, успокоить свои чувства, так что не нашел ничего лучшего, как продолжить вести записи в своем дневнике. И хоть он его и называет таковым, это все же было необычным способом фиксации данных для тех времен. Доктор Сьюард надиктовывал свои мысли на фонограф – kept his diary in phonograph. Что-то вроде современного диктофона.
Что ж, для некоторых людей это гораздо удобнее ведения записей в письменной форме. Уж промолчим здесь про стенографию, которой вообще необходимо обучаться достаточно длительное время.
Since my rebuff of yesterday I have a sort of empty feeling; nothing in the world seems of sufficient importance to be worth the doing.... As I knew that the only cure for this sort of thing was work, I went down amongst the patients.
После вчерашнего отказа чувствую какую-то пустоту; кажется, нет на свете ничего столь важного, чем бы стоило заняться; в моем нынешнем состоянии единственное облегчение – работа, поэтому я и отправился к своим больным.
В любой непонятной ситуации – работай! Воистину наш человек!
Вот только чувствовать можно не («кого?», «что?») пустоту, а, скорее, чувствовать себя («как?») опустошенным. Здесь стоит правильно задавать вопросы и все же выражаться по-русски.
Хоть доктор Сьюард и сказал о своих подопечных во множественном числе, в данный конкретный момент его интересовал только один из них. Этот пациент настолько выделялся на фоне всех остальных, что доктору стоило огромного труда даже подобрать соответствующий диагноз его уникальному помешательству. Да и долгое время вообще было непонятно, на чем именно так помешался этот забавный малый.
He is so quaint in his ideas, and so unlike the normal lunatic, that I am determined to understand him as well as I can.
Он так не вписывается в общие рамки, что я намерен разобраться в его случае, насколько это возможно.
«Нормальный ненормальный». Занятно! Но Красавченко здесь слегка переборщила с перифразом и решила обыграть все с помощью каких-то общих рамок. В то время как Сандрова прекрасно справилась с этим заданием и написала, что пациент был крайне «не похож на обыкновенного сумасшедшего».
Медленно и методично доктор подбирался к сути его тайны.
I seemed to wish to keep him to the point of his madness — a thing which I avoid with the patients as I would the mouth of hell.
Я как будто старался постоянно возвращать его к факту его безумия – то, чего с другими пациентами я избегаю, как адского пламени.
А на вот этом отрывке мы остановимся поподробнее.
Доктор избегает подобных методов как что? Адского пламени? Разве у нас так говорят? Наши люди не настолько преисполнены страхом перед адом, преисподней и другими чудесами загробного мира. Да и слово mouth – это, скорее, вход без выхода, one way ticket to hell, но никакое не пламя.
Как же тогда переводить эту фразу? Что можно добавить к основному глаголу «избегать»?
Я лично так и не нашла подходящего варианта. Но из дальнейшего повествования очень быстро стало понятно, что это и не требуется.
Доктор Сьюард тут же делает «пометку на полях»: Mem., under what circumstances would I not avoid the pit of hell? («Прим.: при каких обстоятельствах я бы не убоялся преисподней?») И добавляет на латыни: Omnia Romae venalia sunt, что в современном переводе звучит как «Все римляне душой просты».
На самом деле это изречение скорее значит, что все римляне грешны, т.е. все в Риме продается… но все можно замолить. Знакомо, не правда? Тот же Шекспир говорил: There is something rotten in the State of Today («Прогнило что-то в датском королевстве»).
Но нас сейчас больше волнует наше avoid. Так значит это еще и какой-то страх, опасение? Т.е. нам вовсе не нужно опираться на этот глагол и переводить его дословно?
Честно говоря, раз пошла такая инфернальная тема, в голову сразу же приходят и различные литературные пассажи вроде «бояться, как черт ладана» (avoid someone or something like the plague – досл. «избегать кого-то или чего-то как чумы») и «береженого Бог бережет» (a danger foreseen is half avoided).
Но есть и еще одно звено в этой цепи – заключение моральных мытарств доктора Сьюарда. Hell has its price! – говорит он в итоге, что переводчики, конечно же, перевели как «И ад имеет свою цену!»
«Если за этим что-то стоит, может оказаться полезным впоследствии это тщательно проследить, так что я, пожалуй, начну».
Итак, картина ясна, вроде бы ничего сложного. Первое наше звено звучит как «избегание адского пламени» при использовании определенных методов работы с пациентами. Во втором доктор уже задумался, в каких обстоятельствах он смог бы наплевать на все даже под… страхом попасть в преисподнюю? Или все же под страхом смерти?
Эврика!
Как говорилось в эпиграфе к одному из знаменитых фильмов Серджо Леоне: «Жизнь не имеет цены, но есть места, где цену имеет смерть». И именно об этой цене сейчас и размышляет доктор Сьюард. Даже если предположить, что в сознании консервативного британца XIX века грех приравнивался к смерти души с последующими муками загробными, все равно он говорит именно о снисхождении в ад, т.е. встрече со смертью и ее последующим «гайдом» вглубь иных миров.
Итого получается, что данный отрывок следовало бы несколько адаптировать в духе Memento mori:
«Я как будто старался постоянно возвращать его к факту его безумия – то, чего с другими пациентами я никогда не делаю даже под страхом смерти. («Прим.: при каких обстоятельствах даже смерть не сможет остановить меня?») Omnia Romae venalia sunt. И смерть имеет свою цену! Если за этим что-то стоит, может оказаться полезным впоследствии это тщательно проследить, так что я, пожалуй, начну».
А для изречения на латыни можно было бы дать сноску. Даже с вышеуказанным переводом. Только дополнительно следовало бы написать про общехристианское наивное поверье, будто все не без греха, но некоторые особо одаренные могут эти грехи искупить…
Итак, кто же этот загадочный пациент, ради излечения которого доктор Сьюард готов поступиться своими принципами? Знакомьтесь, Р. М. Ренфилд! 59 лет отроду (благо здесь Стокер указывает его возраст цифрами, а не прописью наоборот): «Сангвинический темперамент: огромная физическая сила; болезненно возбуждающийся; периоды черной меланхолии, порождаемые какой-то навязчивой идеей, которую я не могу определить».
В фильме Копполы его роль играет великолепный Том Уэйтс, которому в последующем еще не раз предстоит изображать из себя различных дьяволов в кинематографе. Выдающаяся личность! Выдающееся лицо! Талантище!
Как я и говорила, каждый персонаж, каждый герой романа Стокера уникален. И даже второстепенные персонажи, как мы увидим позже, также встраиваются в канву общего повествования особым, уникальным стежком, никак не смешиваясь и не теряясь на фоне всего полотна в целом.
Так и описанию Ренфилда можно посвятить не одну статью и даже, при желании, написать о нем целый роман. Как, впрочем, это уже сделали несколько авторов. Благо, это теперь можно сделать без оглядки на авторское право: Согласно ст. 7(1) Бернской конвенции по охране литературных и художественных произведений, срок охраны составляет всё время жизни автора и пятьдесят лет после его смерти.
Итак, изо дня в день случай Ренфилда становится все более и более интересным. Доктор Сьюард наконец начинает понимать пусть и не природу, но саму суть его пристрастия.
Пациент весьма эгоистичен, руководствуется только своей «навязчивой идеей», ничего другого его будто и не интересует. В то же время он весьма скрытен и упрям в достижении своей цели. У него как будто есть какой-то план, но какой, нам еще предстоит выяснить. И поможет нам в этом сам роман, так как в вышеуказанном фильме данная линия повествования не раскрывается от слова «совсем». Увы!
Да что уж! В фильме Ренфилда сделали таким же адвокатом, как и Джонатана Харкера. Он и стал первой жертвой Дракулы, неизвестно зачем отпущенной на свободу. В книге же это обыкновенный («нормальный») сумасшедший, взявшийся словно ниоткуда. В фильме он просто ест все живое, что только находит в своей камере: жуков, мух, тараканов. Этим самым он якобы поглощает их жизнь. В книге же Ренфилд намного более изобретателен и скрупулезен в своем рационе.
Он методично раскладывал на окне крупицы сахара, зазывая тем самым огромное количество мух. Затем ловил их и будто коллекционировал. В один прекрасный день доктор Сьюард попросил его избавиться от всего этого скопища крылатой нечисти, убрать их с глаз долой.
To my astonishment, he did not break out into a fury, as I expected, but took the matter in simple seriousness.
К моему изумлению, он не разразился гневом, как я того ожидал, а посмотрел на дело просто и серьезно.
Сандрова в этом месте написала, что Ренфилд «не разразился бурею». Однако это, скорее, имеет отношение к природным явлениям, нежели к эмоциям человека. Люди все же гневаются, а не метают молнии в своих оппонентов. Хотя в некоторых случаях и подобное уместно. Например, eyes can shoot lightning bolts.
Немного подумав, Ренфилд спокойно попросил доктора дать ему три дня, и он их уберет.
Хорошо. Сказано, сделано. Замечательный пациент! И еще какой спокойный и послушный!
На смену мухам пришли пауки, коих наш невменяемый начал собирать и коллекционировать с тем же рвением и успехом. Через некоторое время их стало так много, что доктору ничего не оставалось сделать, как попросить его избавиться и от них тоже. Прежде чем тот согласился, Ренфилд совершил еще нечто, что вызвало у доктора сильнейшее отвращение. В комнату залетела огромная муха, поймав которую и «мгновение еще восторженно подержав, [он] сунул в рот и съел», прежде чем доктор knew what he was going to do.
Доктор Сьюард начал бранить несчастного, но тот лишь преспокойно возразил, что it was very good and very wholesome; that it was life, strong life, and gave life to him. Для доктора стало очевидным, что у его пациента есть какая-то неведомая для него задача очень и очень странного характера.
Также Ренфилд всегда держал при себе маленькую записную книжку, куда то и дело вносил разные заметки в виде множества формул, однозначных чисел, которые он затем складывал, будто подводя какой-то итог. Эх, как хорошо, что Стокер не познакомил нас с этими заметками! Заметки сумасшедшего! «Сегодня съел одну муху. Было вкусно, но досталось не всем… Кажется, доктор начал о чем-то догадываться».
И правда начал! Ведь во всех действиях этого сумасшедшего прослеживался определенный паттерн, определенная последовательность.
Недолго страдая от «избавления» от пауков, Ренфилд умудрился каким-то образом поймать воробья и отчасти даже приручил его. И снова не прошло и нескольких дней, как в его палате уже образовалась целая colony of sparrows. Мухи и пауки при этом практически исчезли, хоть он и не прекращал раскладывать сахар на подоконнике.
И будь оно неладно, при следующем визите доктора Ренфилд проговорился и несколько выдал себя и цель своих изысканий. Он попросил доктора дать ему котенка:
A kitten, a nice little, sleek playful kitten, that I can play with, and teach, and feed — and feed — and feed!
– Котенка, маленького, прелестного, гладкого, живого, с которым можно играть, и учить его, и кормить.
Только он три раза повторяет слово «кормить», что не ускользнуло от внимания Сандровой: «...с которым можно играть, и учить его, и кормить, и кормить, и кормить». Стокер намеренно вкладывает в уста своего героя именно это маниакальное стремление к кормежке, к поглощению! Как уже говорилось, мы не должны отступать от авторской буквы даже в таких мелочах. Тем более, что они как нельзя лучше демонстрируют зацикленность пациента на определенном процессе.
Сьюард лишь покачал головой и сказал, что сейчас, пожалуй, невозможно достать столь милого пушистого зверя, но что он обязательно поищет.
His face fell, and I could see a warning of danger in it, for there was a sudden fierce, sidelong look which meant killing. The man is an undeveloped homicidal maniac.
Тут его лицо омрачилось, а в глазах появилось опасное выражение – это был внезапно вспыхнувший гнев, косой взгляд горел жаждой убийства. Этот человек – потенциальный убийца-маньяк.
А Ренфилд оказался не столь уж милым и спокойным как казалось. Только подобных маньяков у нас принято по старорусской традиции именовать наоборот, согласно тяжести совершаемых преступлений – сначала «маньяк», а затем уже «убийца». Но это все равно куда лучше варианта Сандровой: «человекоубийственный маньяк».
Хоть планы Ренфилда и были разрушены, он все же не напал на своего доктора, а просто решил продолжать делать все так, как то чисто объективно позволяет его положение. А доктор Сьюард тем временем решил просто посмотреть, как все будет развиваться дальше.
И что же вы думаете! Очередной обход, очередное посещение мухоеда и в его палате уже нет никаких воробьев! Все они куда-то пропали. Сьюард спросил, куда они все подевались. Ренфилд, не оборачиваясь, ответил, что они все улетели.
Конечно же, доктор не поверил ему. Как-никак кое где в его комнате были разбросаны перья, а на подушке виднелись капельки крови. Сьюард оставил Ренфилда наедине со своими мыслями, но приказал одному из attendants внимательно проследить за своим пациентом.
В 11 утра того же дня тот вернулся к доктору и сказал, что Ренфилду очень плохо и его рвало перьями.
“My belief is, doctor,” he said, “that he has eaten his birds, and that he just took and ate them raw!”
– По-моему, доктор, – сказал он, – он съел своих птиц – просто брал их и глотал живьем.
Маньяк-убийца оказался of a peculiar kind! Для него даже пришлось придумать новую классификацию. Доктор назвал его зоофагом – пожирателем живого. В биологии приставка «-phagous» в сложных прилагательных с греческими корнями имеет значение: питающийся чем-л. Например, hylophagous, xylophagous (поедающий древесину) или phytophagous (растительноядный). Варианты могут быть разными. И если позволяет перевод, действительно можно зайти через глагол (поедающий что-то), т.е. дословный перевод приставки, или же через уже нашу, русскую приставку «-ядный». Во всех остальных случаях лучше все же упускать последнюю часть «-ous» за банальной ненадобностью и не сооружать что-то вроде «зоофагуса», как это сделала Сандрова в своем переводе: «зоофагус - жизнь пожирающий маньяк» (zoöphagous - life-eating).
Ренфилд жаждал поглотить как можно больше жизни и решил выполнять это в восходящем порядке. Так он давал несколько мух на съедение одному пауку, нескольких пауков одной птице и потом захотел котенка, чтобы тот съел птиц. Каковы бы были его дальнейшие шаги, догадайтесь сами:
«Как хорошо этот человек рассуждал! Ненормальный всегда исходит из своей собственной цели. Хотел бы я знать, во сколько он ценит человеческую жизнь?»
Что ж, тут одним лишь «адским пламенем» не обойдешься! Вряд ли какая-либо философия жизни смогла бы заставить Сьюарда продолжить этот эксперимент и довести дело до конца. Итоги проделок этого пациента повергли бы в шок любого здравомыслящего человека!
Но невозможность подобного нисколько не останавливала нашего доктора. Познай он тайну хотя бы одного такого рассудка, он смог бы «возвести науку в своей области на такую высоту, что физиология Бердон-Сандерсона и учение о мозге Феррье показались бы детскими игрушками!»
И тут вдруг снова образ Люси Вестенра промелькнул перед глазами доктора. Но он не мог сердиться на нее, как и не мог сердиться на своего друга. Да, пусть он и лишился всякой надежды на чисто человеческое счастье быть с любимым человеком, он все равно должен упорно продолжать работать, работать и работать, несмотря ни на что!
«Имей я дело, которому мог бы служить, столь же определенное, как у моего несчастного безумца, высокое, бескорыстное дело – это было бы истинным счастьем».
Наш человек! Истинно наш человек!
P. S. Персонаж Ренфилда повлиял на изучение реального поведения пациентов психиатрических поликлиник, страдающих от одержимости кровью. Был даже придуман соответствующий термин – «синдром Ренфилда». Его впервые ввел психолог Richard Noll в 1992 году, почти через сто лет после первой публикации романа Стокера.
Тем не менее, сейчас даже существует такое расстройство как vampire personality disorder, эдакий «клинический вампиризм», приписываемый серийным убийцам, преступления которых были обусловлены жаждой крови. Подробнее об этом можете прочитать в DSM-5 (англ. Diagnostic and Statistical Manual of mental disorders, fifth edition — Диагностическое и статистическое руководство по психическим расстройствам 5-го издания).
Синдром Ренфилда якобы развивается по тому же принципу, что и в романе. Первоначально у пациента появляется зоофагия. Он начинает есть насекомых и животных, пьет кровь последних. По мере ухудшения состояния поведение становится все более девиантным. Человек начинает принуждать других людей дать ему выпить их крови, что трактуется как «истинный вампиризм» - True-Vampirism. Конечно же, доходит и до более печальных случаев, когда такой человек умышленно причиняет другому вред с одной-единственной целью – испить его крови.
Интересно, откуда Стокеру было знать, что на свете существуют подобные люди? Или они все же появились уже после выхода его романа? Как думаете?
Источник: https://livrezon.com/publication/zapis-19-drakula-brema-stokera-glava-shestaya-chast-1