19
Я долго смотрю на донышко кофейной чашки, и жду озарения.
Я внимательно рассматриваю прозрачные водочные подтёки, так называемые «винные ножки», и думаю о том, что коэффициент поверхностного натяжения загустевшей в морозилке водки ещё более разительно отличается от коэффициента поверхностного натяжения обычной воды. Если от коэффициента этилового спирта отнять коэффициент воды, то получится как раз коэффициент моего нынешнего возраста, размерностью в пятьдесят один, заархивированный в цифровом формате, год.
Ожидание не помогает. Я сижу, незаметно старею и безропотно «отдаю время».
Какой чудно́й мысленный перекувырок сейчас только что произошёл в моей голове. Я никогда не рассматривал человеческую жизнь с такой необыкновенной точки зрения. Но если мозговые потуги продолжить в том же ключе, то можно гипотетически предположить, что первую половину жизни человек «накапливает время», а вторую половину, после преодоления возраста Христа, отдаёт время. И делает он это, как правило, совершенно неосмысленно и бездарно. А ведь он отдаёт самое ценное что у него есть. Поскольку всё остальное, в живом существовании организма, значение имеет второстепенное!
Я даже застыл от таких умственных пертурбаций в кресле. Эти мысли показались мне вовсе не крамольными, а, наоборот, истинными.
Будто кто-то невидимый наклонился над моим ухом и прошептал: «это правда».
Дух завёлся в моем автодоме, не иначе. Или чёрт на плечо присел.
— Эй, дух! — позвал я.
— Ты, здесь?
И как там в русских народных сказках сказывалось: «проявись» аль «покажись»?
— Эй, дух, — продолжил дурачиться я, — если ты здесь, проявись!
Но, ничего не произошло. Хотя именно сегодня как раз и есть тот самый исключительный день, когда проза моей жизни могла бы запестреть потусторонними иероглифами.
Хотя, уже запестрела, если учитывать утренние события, да так ярко, что хоть глаза выкалывай. Я посмотрел на каракатицу за лобовым стеклом. Вот он чёрный, уродливый иероглиф моей судьбы!
Куда уж судьбоноснее!
Я наливаю ещё немного спиртосодержащей жидкости и выпиваю.
Не помогает.
Дальнейший путь так и не проясняется, только лёгкая пелена окутывает мысли. Я вдруг замечаю, что кружка в моей руке не такая как прежде. Я почти уверен в этом. Эта чашка слишком пузатая. У меня никогда не было такой фигуристой посуды. Да и не люблю я лишние дизайнерские примочки, главное — принцип практичности.
Точно, раньше этой чашки не было.
Или всё же была?
Просто забыл.
И холодильник?..
А что, с холодильником не так?
Светит хромированным брюшком, а раньше ведь был чёрный весь и блестящий...
Может, я вовсе и не в партизане сейчас?
Или в партизане, но в другом? В неидеальной такой копии моего партизана с пузатыми кружками и хромированным холодильником?
Но ведь никого кроме меня здесь нет..
Сейчас нет, но был раньше до моего появления... а сейчас я тоже своего рода копия...
Я мотаю головой и отмахиваюсь от этих неприятных мыслей как от назойливых мух. Сейчас не о кружках надо думать, не о холодильниках и не о копиях в копиях.
Звони́ть или не звони́ть, вот в чём основной вопрос.
Я закусываю солёным огурцом, крякаю и решаю позвони́ть.
Беру телефон, и медленно набираю 112.
И ничего не выходит, в телефоне мертвая тишина. Значка антенки с палочками нет. Я беру второй телефон и наблюдаю ту же самую печальную картину. Получается, что связи нет.
Но этого не может быть. В благополучной Финляндии покрытие сети есть везде. Во всяком случае, на моей памяти. Или уже началось, и Финляндия уже перестала быть благополучной.
И, я недавно, я смотрю на часы, двадцать минут назад, разговаривал с Галей. И потом, звонил ей ещё раз, она трубку не взяла, но сработал автоответчик. Значит, пятую часть часа назад связь работала, а сейчас не работает.
Я вновь набираю жену и внимательно слушаю тишину.
Тишина звенит тишиной.
Неожиданно меня осеняет — может получится поймать сеть на улице?
Я спешно натягиваю куртку и выскакиваю на мороз.
Иду в обратную сторону от почти растворившегося в темноте силуэта лестницы. Смотрю на партизана. Двигатель урчит довольным сытым котом, за окнами горит уютный, приглушённый свет. Вовсе и не подумаешь, что внутри автодома никого нет.
Я иду дальше и снег приветливо скрипит под моими ботинками.
Пурпурным надгробьем застыл Фортуне.
Я обхожу его по широкой дуге и проверяю телефоны. Сети по-прежнему нет.
Галина сказала, что вышлет помощь, так что же мне делать если я всё же не найду сеть? Уехать, или дождаться обещанной супругой помощи? А если она только к утру приедет?
Ночь куковать здесь, рядом с мертвецом и этой лестницей убийцей, как-то не хочется.
Однако, я чувствую, что не смогу уехать. Мне сложно это объяснить, но этот факт является непреложной истиной. Здесь и сейчас мои дела ещё не закончены, и уехать я попросту не в состоянии.
Поскольку, обратного пути нет.
Что же мне делать?
— Ждать, — сам себе отвечаю я. И киваю, потом киваю ещё раза три.
Морозный воздух перехватывает дыхание.
Морозный воздух остужает, капсулирует пары алкоголя. Они медленными плавными пузырями отлетают в сторону.
Лесная свежесть кружит голову.
Я уже достаточно далеко отошёл от парковки.
Сети́ до сих пор нет.
На периферии возникает отдаленный шум автомобильных двигателей.
Шум быстро приближается. Несколько автомобилей. Едут, видимо друг за другом, быстро, будто торопятся на чрезвычайное происшествие.
Всё как в голливудской криминальной драме. Только мигалок и сирен не хватает.
Неужели, Галя действительно прислала помощь. Я её недооценивал.
Нужно хорошенько подумать, как теперь всё что со мной приключилось рационально объяснить.
И прежде всего кости в красном пуховике.
Они же мне не поверят. Упекут в психушку.
Или надолго посадят в тюрьму.
Ничего путного в голову не приходит. Однако, всю правду говорить явно не стоит.
Я некоторое время размышляю о финской ювенальной системе. Конечно, лучше чем у нас в матушке России, но всё равно весёлого мало.
Ладно, расскажу только об эвакуаторщике, о своих похождениях умолчу по возможности. Скажу что на чёрную лестницу вообще не обращал внимания, пока эвакуаторщик сам к ней не подошёл. И дальше с ним случилось, то что случилось.
Я повернул назад к партизану. Первая машина, полицейский стандартный микроавтобус, появилась на стоянке. Резко остановилась, вздыбив хлопья снега. Фары внезапно погасли.
Странно. Зачем они фары-то погасили?
Теперь толком и не рассмотреть что там происходит. Только мой дом на колёсах светит тускло стояночными огнями. Судя по звукам и пляскам теней, из микроавтобуса вышли несколько человек. Они кажутся темными, ломаными силуэтами. На лестницу никто из них не обращает внимания. Рассредотачиваются цепью, окружают автодом. Они штурмовать его собрали́сь что-ли?
Вслед за первой, появляются ещё машины. Такие же полицейские микрики.
Я уже хочу ускориться, перейти на бег, оповестить моих спасителей радостными криками, что я нахожусь здесь в лесу, неподалеку, но что-то меня останавливает. Будто за рукав кто-то тянет.
— Нельзя, — шепчу я, и не успеваю удивиться этому своему неожиданному шёпоту.
Я замираю на месте и тишину спящего под снежным покрывалом зимнего леса разрывают гулкие выстрелы.
Звуки стрельбы оглушают.
Я прикрываю уши ладонями и ничком падаю в снег.