Он поймал одну из свободных лошадей в конюшне, воткнул ей между челюстей большой посеребренный мундштук, взнуздал ее, водрузил ей на спину тяжелое инкрустированное седло, поставил ногу в болтающееся стремя, и скрылся с глаз в туче пыли. Техасский Пит всегда носился в водовороте пыли, исключая, разве что, дни, когда лил дождь — тогда он скакал в фонтане грязи.
Сама по себе большая скорость Техасского Пита в столь позднее время не была показателем особой спешки. Также точно он мог бы мчаться на свадьбу, похороны или в гости. Однако всякий, знавший Техасского Пита, догадался бы, что он ужасно спешит. Об этом свидетельствовало то, что он забыл одеть свои овечьей шерсти ковбойские гамаши, основной предмет его гордости. Действительно, Техасский Пит был в большой спешке.
Ведь что мы можем сказать о личности Техасского Пита? Он мог жить без работы и мог жить в двух шагах от голодной смерти. Но были предметы, без которых он не мог обойтись никак. Пара отличных кожаных гамаш, инкрустированный серебром мундштук, тяжелая уздечка, украшенная драгоценными металлами, богато выделанное кожаное седло, «Стетсон» (высокая шляпа с широкими полями), два шестизарядных револьвера с кобурами и портупеями, яркий шелковый шейный платок — все это было ему просто необходимо.
Возможно, его мустанг стоил не более десяти долларов, ботинки были заношенными, а ткань его штанов — предельно истерта, засалена и истрепана, тем не менее, в других отношениях Техасский Пит был воплощением красоты и роскоши. Колесики его инкрустированных серебром мексиканских шпор волочились по земле, когда Пит гулял, и гирьки, свешивающиеся с них, вызванивали веселый аккомпанемент к стуку его мальчишеского сердца.
Техасский Пит галопировал по пыльной дороге в сторону небольшого городка скотоводов, удовлетворявшего простые нужды поселенцев своим магазином, рестораном, китайской прачечной, кузницей, отелем, газетой и пятью барами. Техасский Пит пел:
Дверь вновь распахнулась, вошел мой приятель.
Глаза его были темны.
Развернулся худой, а девица визжала: Билл!
Не стреляй ради Бога, ведь это же папа!