1221 год, лето. Цепь злоключений сковывает монгольские войска в Афганистане. Жара, известия с Востока и гибель Мутугена под Бамианом делают сладкое горьким, а выигранное сомнительным.
Участь крепости, у которой погиб Царевич предрешена. Хотя ее бы и так уничтожили.
Продолжение. Предыдущая часть и дутая позолота, спадают ЗДЕСЬ
Музыка на дорожку
Ветерок несет бурю, а слухи опасность.
Середина афганского лета1221 года, уже не давала отмахнуться от восточных вестей. Наследник подохшего Агри (разбойника) - Джалаль ад Дин, умудрился змеей проползти через каракумскую пустошь, а над Газни и Кабулом заколыхались зеленые знамена сопротивления.
Они немедленно собрали пять десятков тысяч сабель, сжимаемых ладонями не знавших мотыг. И силы росли. Султанский сын устраивал всех. Позабыв племенные дрязги к нему стекались кипчаки, туркмены и гурцы. Готовые взяться за меч таджики, превосходили число мечей во Вселенной! И отдай земля всё железо, его не достанет вооружиться!
Соседи не дрались за воду, заимодавцы забывали про долг и даже кровники отлагали до времени мщение. Сопротивление ставило двоих в один ряд и тяготы походов делило на многих. Лишь на войне иные поняли, что нет ничего вкуснее бараньей похлебки приправленной долгом и скудного хлеба, разделяемого с товарищем.
Несколько раз, мусульмане разбили отдельные отряды монгол. Один из них, разрушив за собою мосты через Пяндж, вернулся к Великому Хану. Тот как раз оплакивал внука, запив боль уксусом и умастив рану солью.
Подробная эпопея Джалаль ад Дина, пустынный анабасис, Харибда и Сцилла тюркско-гуридских дрязг и яростные схватки с монголами - скоро.
Пока-же, Чингисхан столкнулся с наибольшей опасностью за кампанию. И пробирать до костей, холодку тревоги не могло помешать даже солнце, испаряющее реки до глины.
Впрочем, волк избегающий мяса, встречается чаще владык не знакомых с тревогой. И что есть власть, как не искусство сомнения. Не слишком короткого, чтобы поступать необдуманно, и не слишком долгого, чтобы не выпустить жизнь.
Цена прозрения
Чем громче совесть, тем полнее кубки
Упоминания о Мутугене настрого запретили. Не успев запомниться он был забыт, даже и в этом прожив обычно. Без юнца Чингиз ощущал себя выжившим из ума. Которому доверили внука, он пошел посмотреть табун, а вернувшись обнаружил мальчишку разорванным.
Никогда еще старость не стучалась в сердце, так сильно.
От злости сводило зубы.
Захотелось вытоптать округу. Отходить плетьми всех. Жеребцов и кобыл, писарей и десятников. Китайцев с почтительностью и сартаулов с коварством. Склочного Чагатая и его глупых жен, которым несносный строптивец доверил сына.
Чингисхан обвинял свет, как винит его каждый, разучившийся обвинять себя.
Все чаще в кубках плескалось вино, а в беседах презрение. К кому-то худшему. Без чего большинству сложно чувствовать себя лучше.
Сам Чингиз почем зря костерил предателей. Толуй не терпел сыновней непочтительности. Боорчу не понимал (и не принимал) людей, уклоняющихся от общества и служения.
Елюй Чуцай бесед не поддерживал, отгородившись ледяным молчанием и зеленым чаем. Досужие разговоры, он почитал воровством у себя, но когда цари говорят
Скажи ты
Молчание даже немым неуместно.
Моя юность, Государь, была достаточно книжной, чтобы не путать зеленую пору с житейскими достижениями. Избегая поучать старших (чем юность грешит) я рано осознал, что ругающий других нахваливает себя. А хвастовство есть потеря лица и для варвара, и для жителя Поднебесной.
Хотя и те и другие им услаждаются, украшаясь на сером фоне гравюры.
Что значит гравюра?
Спросил Боорчу.
Толуй кинул дощечку старинного письма, изображавшую Императора дарующего народу Цинмин (Праздник чистого света). Синие с золотым одеяния монарха, блестели на сером фоне рыбаков и крестьян.
Не обнаружив занимательного, Боорчу взглянул на Чингиза. Тот пожал плечами и старинный список полетел в жаровню, показав что с героем и фоном делает время. Елюй Чуцай продолжал.
Но книга не заменит жизни и разница между написанным и прочитанным, открылась на муниципальной службе. Я поступил туда юношей, намереваясь если не изменить мир, то хотя-бы его осчастливить.
Там и узнал, что книги говорят правду. Поэтому их запрещают
Принадлежность к дому Елюев открывала любые двери, но порядочность требовала начать, не объявляясь. С низов. Так делали все мои предки, и я.
Слуга оказался в одном из районных отделов Чжунду, разбиравшего жалобы населения. В один день поступило два доноса. На мерзкого пьяницу, и на странного человека с чернильницей.
Первый донимал округу сквернословием и ночными песнями. Отсыпался днем, когда другие работали. Еще, он оправлялся под чужие двери, и избивал мать до густой синевы.
Старушка кормила их плетением корзин, покупаемых больше из жалости, чем по нужде. Стоит ли говорить, что она единственная (на свете) его любила, а он отнимал у нее всё. Мы всегда жестоки к любящим нас.
Разбирая жалобу, люди в отделе качали головами и охали
Ужас! Какой кошмар! Бедняжка!
давая понять, что разговор окончен
Я служил не в том месте, где обижаемый мог рассчитывать на сочувствие и поддержку. Да и жил наверное тоже, не в том.
Вторую жалобу подали на человека, чья вина заключалась в том, что научился писать. Свой досуг он проводил на улицах, бродя с чернильницею на поясе. Часто останавливался, записать приходящие мысли. Ходьба, Государь способствует размышлению, и полюби люди ходить, они разлюбили-бы драться.
Каждому второму казалось, что пишут про него. Потому, жалоб на человека с чернильницей, поступало много.
Я удивился, когда и служащие посчитали их существенными. Они косились по углам, чесали руки и ерзали. Стоило возразить, что умение писать не является преступлением, а на домыслах обвинение не построить. Все зашипели и меня закидали упреками.
А чего это он ходит, и пишет?
О чем? И кому? А?
Молодой еще, и всего не знаешь.
Вы юноша, не из небратьев ли?
Хрюкни!
Чья Хэнань?
Там (наверху) разберутся.
Небратьями сослуживцы называли жителей Южной Сун, а верхом Тайную Службу цзиньского царства Цзинь. Лет около ста, с момента завоевания чжурчженями, она многим из них заменила Небо.
Подходил отчетный период.
Отдел дал ход жалобе, на человека с чернильницей. Изъяв из среды, того отправили в темницу. Там, скучающие преступники долго над ним глумились, а после утопили в отхожей яме. С крысами.
Тебе удалось прочесть, о чем он писал.
Это самое страшное, Государь
Уже во Дворце, получив должность по праву (крови), Слуга поднял дело. Этот человек, не был даже заурядным поэтом. Просто научился писать. Это ему нравилось, как щенятам тапки, а детям игры. Судя по всему, он любил воду. Большинство иероглифов, так или иначе изображали рыбу.
Обвиняя чужое, представляют свое. Каждый видел, как сосед записывает его историю, но не каждому она нравилась. Зло нуждается в молчании о себе, но молчать о других не умеет.
Что стало с негодником, поднявшим руку на мать
Ее он бил ногами, Государь. А руки наложил на себя. То ли сойдя с ума, то ли в нем очутившись.
Часто хорошие мальчики вырастают дурными мужчинами, но мать и в дурном мужчине видит хорошего мальчика. На его могилке и зимой не переводились цветы.
Но. Кем бы человек ни был, убивать себя, он не должен. Потому наш отдел, и это преступление взял на себя. От власти Небо требует беречь человека, и от самого себя тоже. Даже если для этого, его нужно казнить.
Потом в Чжунду пришел ты, Государь. И я не хочу справляться о судьбе сослуживцев. Потому-что ко многим из них, успел привязаться.
Они осудили невиновного, и отпустили преступника
Земное правосудие наказывает не кого следует, а на кого укажут
Что ты хочешь сказать, Длиннобородый
Что никого не сужу, и считаю разговор затянувшимся.
Чингиз только заметил, что уже светает. Боорчу храпит, а Толуй спит раскрыв рот. Крепость пора брать, и завтра (сегодня!) этим двоим наказывать на кого укажут. Такова власть.
Падение Бамиана
Мужество - принятие мира, в котором тебя не любят
С юности Карим аль Гури - сын князя, слыл человеком задиристым, а смутность происхождения восполняла отвага.
Удалец боялся двух вещей. Что враг убежит, а война кончится раньше, чем он до них доберется. Когда сраженных врагов уже не считали - Кариму начали доверять. Султаны поручали водить золотые караваны, а эмиры не опасались доверять дочерей.
За десять лет службы, ни единая монета не затерялась в песках, и ни одна девица не была обесчещена.
Карим начинал седеть, и к зрелым годам (когда мужчина становится собой!) на лице все отчетливее проявлялось добродушие. Скрыть которое не помогали ни борода, ни шрамы.
Как-то под Кандагаром, на караван напала шайка Ёлбарса, бесстыднейшего из туркменских воров.
Негодяев перерезали, но под Каримом убили лошадь. Нога срослась неудачно и вскоре сын князя понял, что ему больше не суждено бегать. В благодарность, эмиры отправили служаку дохрамывать век в захолустный Бамиан, куда не нашлось знатного командира.
Крепостью Бамиан назывался с натяжкой, представляя цепь укреплений разбросанных по равнине. Их задачей было сковать противника осадой, или оттеснить к горам, на волю разбойников и бескормицы. Штурмов давно не было, потому гарнизон успел пообжиться.
Башни сделались семейными гнездами, из бойниц высовывались мальчишки, а воинские команды сменили женские перебранки.
Взяв Бамиан под начало, первым делом Карим повыгонял из укреплений женщин. Следом привел в порядок настенные камнеметы. Их было мало, но они стреляли. Под угрозой лишиться жалованья, стражники вспомнили обязанности. Некоторые огрызались и даже пытались угрожать, но первых Карим отхлестал плетьми, а вторые разбежались сами.
Стены ожили, и вскоре на них вновь послышалась дозорная перекличка. Милая сердцу (каждого!) ходящего и ходившего в караул.
Но сил было мало, и малые были несильны. Монголов встретила сотня мужчин, ржавые стреломёты и отвага хромоногого командира.
Сказать, что гарнизон Бамиана не сопротивлялся - сказать немного. Сказать, что для степняков сопротивление оказалось затруднительным, сделать немногое преувеличенным.
Отряды Толуя бравшие полумиллионный Мерв и двухсоттысячный Нишапур, разобрались с Бамианом как белка с подгнившим орехом.
Сплошной обороны не получилось.
Отдаленно годных, Карим выставил на первое укрепление, рухнувшее от двух (с половиной) залпов маджаника. Защитников вытаскивали из под камней, и тех кто дышал немедленно резали. Городу, под которым остановилось дыхание монгольского Царевича, не полагалось дышать.
От стен, волны захватчиков ринулись в Бамиан. Вскоре безусый нукер добил последнего стражника, и все закончилось. Горожан погнали разрушать поселение до кирпича. Это заняло неделю. Потом всех убили.
Оставив за спиной переходы Гиндукуша, монгольские войска втягивались в восточные равнины, навстречу бесчисленным ратям Джалаль ад Дина.
Наступало время, в котором добрым не было места.
Когда под ноги бросили хромого, израненного старика, найман Кетбугэ - перепачканный сажей гвардеец Толуя, недоуменно бросил
Что это?
Ему едва исполнилось двадцать, он был Улигерчи и дружил с Царевичем
Дай умереть с честью
Попросил человек
Выслушав переводчика и утерев рукавом копоть, белозубый найман усмехнулся
Мне это зачем?
Раненый не уступал
Чтобы когда придет время, молодые прислушались и к твоей просьбе.
Кетбугэ покивал
Ты смелый человек, кто твой отец?
Потому-что не всем, у нас полагается умирать с честью.
Старик облизнул запекшиеся губы
Княжеский сын, а мать моя, из простых женщин.
...
Тогда и умри, просто
Обезглавив седовласого махом, Кетбугэ не оборачиваясь ушел.
Делая другому, выбираешь свое.
Подписывайтесь на канал. Продолжение ЗДЕСЬ
Поддержать проект:
Мобильный банк 7 987 814 91 34 (Сбер, Киви)
Яндекс деньги 410011870193415
Visa 4817 7602 1675 9435