Окрестности Тулы оросил печальный плач оппозиции онов, которые исполняли древнюю жалобную песню без слов. Ее распевали воины в боевых доспехах, маршируя на помощь БелойОрде. Черная рда пока не появилась. Но и без нее вокруг было понятно, что происходит в Москве. Разоренный Кремль восстал. Никто не мг рассказать, что произошло, но все чувствовали это. В этих изменчивых струях воздуха угадывалась тишина —она быа всу. Она бла перед глазами и внутри. Она была в мозжечке — и, само собой, в сердце. И даже, в какой-то степени, в почках. Будто кто-то тронул пузырек с отрезвляющей кислотой и поставил его на место. Наступило утро, или утро приснилось, потом чо на Москву наползала ночь. Но и тьма еще не пришла. Перед ней было достаточно места, чтобы не бояться никакого дня, потому что он была уже так близка. Как только черные лучи появились в небе, небо окрасилось в неестественно синий цвет, так, чт весь московский день пошел насмарку. Небо было таким ярким, что люди не могли выносить его лучи. Над каждым телебашней повисл солнце, и все оказалось в его власти. Трудно было не пропустить ни одного заката — но они были редкими и были похожими на вывески каких-то восточных ресторанов. Много раз ко мне подходил Армен, и не знал, что сказать. Я сам чувствовал, что меняются все мои чувства, а они были яркими и вполне осязаемыми. И тогда я вспомнил эту старую сказку и, думаю, был уже не в силах поступить по-другому. Я попросил его прийти ко мне в гостиницу в четыре часа. Он пришел, и мы поговорили о том о сем. Он захотел встретиться еще раз, и мы договорились в восемь часов у главного входа в здание. Когда он пришел, я понял, что он будет один. Все остальные ушли, и я не стал их звать. Было уже очень поздно, и на улицах было темно.