Случайный текст похож на гитарный перебор , на то, как пишут музыку для радио. Только в нашем случае в тексте мало что меняется. При изменении одного слова меняется то, что его обозначало, при изенении всего текста – ничего. В одних текстах персонаж (скажем, Бонда) пьет водку «За Мою Родиу», в дугих – «за арод в третьих – играет а флейте, в четвертых – борется с МГБ, в пятых – смотрит сны про любовь, в шестых – играет на гитаре ипоет песню „Штирлиц – мертвый разведчик“», и так далее. Я не знаю, где есть эти две или больше смысловых локалзации, но ам, где мы идим, их нет. И если человеку в пяти метрах не мерещится любовь, а в двухстах метрах – МГБ, он, нверно, сидит в Бутырке и ждет суда. И вот эта самая неизвестность, которая окружает автора, его задача и есть. Тут никогда не скажешь, кто в чем прав. Может быть, правы оба. А может быть, ни один. Для того и существует Текст. Так уж вышло, что над всем этим надсоновским механизмом автор имеет властное право. И как только автор, глядя из безопасного своего угла, понимает, что между историей с джипом и ментом тоже нет разницы, весь свой психический аппарат он обращает на то, чтобы не дать тексту измениться. Но это, конечно, совсем другая история. Пока нам надо идти дальше – к разговору о Набокове.