Начинаем публикацию полного текста (без иллюстраций) раздела книги Д.Виноградовой, Н.Непомнящего и А.Новикова "Неандерталец жив?", написанный первым автором.
Материал предоставлен сайтом Аламас.ру
Публиковать будем по главе в день для вашего удобства.
Глава 13
КАК РАБОТАЛ КУРЯЧИЙ БОГ
Прикроем глаза, прищуримся, и все сольется в серо-черные пятна. Туманная мгла: здесь она светлей, там темней, а в черной глубине что-то рисуется. Сквозь паутинное кружево неясно проступает, можно догадаться, - подволок, то есть чердак.
Пыльный чердак в доме пра-пра и так далее - щура. Чердачное окошко, затканное темнотой, с трудом пропускает от зимнего слеповатого утра слабенький свет. Бедный луч дает увидеть неподвижные груды старого хлама. Это то, что отжило, отработало свой век, но хоть и вымерло - навовсе выбросить жалко. Печная труба от домашнего очага - кормилища - поднимается от земляного пола до обрешетки под соломенной кровлей. Труба обмазана внове: пращур наш, по рассказам, к зимним холодам готовился гостя принимать. Да и не гостя - покровителя! Коли есть в доме свой постоянный домовой - к добру. Значит, другие, чужие нелюди - кикиморы лесные к дому подойти не посмеют, съестное воровать. Охранник есть, сторож: посторонних к своей кормушке не подпустит.
У печной трубы, вплотную, привалилась такая же неподвижная груда рухляди, как и все здесь у предка на подволоке. Но вот - глядите! Присмотритесь - замечаете? Груда у трубы чуть-чуть шелохнулась. Еще раз. Теперь совсем заметно - сдвинулась. И тут же заскрипели ступеньки чердачной лестницы. Слышно, как по ним ступают: скрип, скрип.
Чердачная крыша приподнялась, откинулась на пол и появился тот самый пра-пра-пращур. В руке у него глиняный горшок. Он постоял, привыкая к потемкам, сделал два шага к печной трубе; а печка уже топится, от трубы тепло идет. Подошел поближе, поставил глиняный горшок около трубы, поклонился.
- Царь дворовой, хозяин домовой, соседушко-доброхотушко! Я тебя дарю, благо дарю. Хлебушка прими, откушай.
Из-за трубы, как неверная игра теней - в доли секунды! - мелькнула рука в грязно-седой недлинной шерсти (она жесткая, если бы удалось пощупать, как конский волос). С воровской скоростью горшок - хвать! И вот уже знакомое чавканье.
Вся еда, что остается в доме с вечера: ополоски щей, остатки загустевших каш, осидки, да объедки прежде чем свинье, ему нес, домашнему духу. А сейчас побольше принес, с запасом: из кармана вытащил завернутые в тряпочку остатки курицы вареной, да хлеба краюшку. Развернул сверток, положил возле трубы. Услышал - чавканье смолкло, а горшок пустой глухо ударился о пол, покатился. Поднял его пращур, ближе к трубе ногою подвинул кости куриные, да хлеба край и снова поклонился. Тихо сказал, с почтением.
- Не обессудь, хозяюшко. Не приду я к тебе покамест. Уехать нужно дни на три: барину в город оброк столовый везть. Уж ты прости меня, батюшка, не буду тебе харчи приносить.
Постоял, послушал глухое бормотание - понял: дух недоволен. Посокрушался, вздохнул. Пятясь, дошел до лестницы, спустился на одну ступеньку, закрыл за собой чердачную дверь.
И сколько времени стар-старичок, привалившись к трубе, дремлет? Не емши, не пимши. Зашевелился, засопел, покряхтел. Повернулся к трубе другим боком - все равно нехорошо: свербит внутри, пустое брюхо жалобу подает. Что же делать?
А что еще? Самому себе добывать пропитание. Придется!
Зимней ночью вдоль строений белого снежного двора плывет тень, будто человеческая. Плавно плывет, тихо, крадучись. У курятника остановилась. А курятник-то из досочек трухлявеньких: ткни - дыра будет. Доски те со слабым скрипом раздвинулись, да не внизу, куда лиса тайком пролезет, а вверху, на высоте большого роста человеческого. Доски развинулись и просунулась рука, потянулась к теплой курятинке.
Надо сказать, что в курятнике куры белые были, все, как одна, белые. Вот и хватай ту, что поближе - яркая!
Ан-нет! Не так прост был наш предок. Хозяина почитал, кланялся ему, но от греха его - воровства - защиту имел. И тут бабушкам приходится верить: сама видела. У моей - над куриными жердями в углу сарая на веревке нанизаны отбитые кувшинные горла.
- Зачем этот мусор? - бывало, спрашиваю.
Висели эти черепки на дряхлой веревочке у стенки на гвоздике. Как нелепое ожерелье или четки для куриц.
- Бабушка, зачем?
- Дык ведь... надоть.
- Но зачем? Давай, выброшу.
Она замахала руками, будто я на икону посягнула, и сердито оттолкнула меня, ничего не объяснив. Объяснил мне впоследствии Владимир Даль: чтобы царь дворовый кур не воровал в доме хозяев, вешают над насестью на протянутом лыке отшибенные горла кувшинов, либо камень с природной сквозной дырой. Камень с дырой насквозь найти - не всякий мог расстараться! Не всякому находка в руки. Вот и придумали замену - кувшинные горла. А потом - объясняет Даль - примета пошла: куры, мол, хорошо яйца несут, если обвешать насест отшибенными кувшинными горлами. Хорошо это курам. А почему? Потому, что издавна принято, стало быть, так и надо: стрелку Времени тянуть до конца, до упора, до тупого безрассудства, до тупикового безмыслия. Кикиморы запечные давно перевелись, а защита от их воровства надолго осталась. А что у предков заведено, то-чур! - свято.
Веревка, свитая из лыка, из лапотного лыка - мочалыга - продета в дырявый камень. И висит на лыке над куриным насестом, неподвижно висит во все время куриного сна. А куры-то белые, яркие, тепленькие - хватай ту, что поближе. Голодненький - бери!
Ан - нет, увы! Задел кикимора лычину, ногтем всего лишь задел. Она - мочалыга -ни к чему бы здесь, и не заметил он ее вовсе. И продолжал за курицей руку тянуть. А камень тот, сквозь который лыко продето, дрогнул! Приспустился вниз и хохлатку ту, что под камнем сидела, под зад тюкнул. Как она спросонья вскинется, да закудахчет. Со сна, да с перепуга. За ней другая, за другой - третья, а потом - все. Что тут началось! Куриный переполох: затрещали в воздухе крылья, полетели в темноте белые перышки. Петух, ничего не видя в куриной своей слепоте, вытянул шею и заорал что было мочи.
- Ка-ра-у-у-ул!! Кур вору-у-ют!!
Пес дворовый шум подхватил, за ним соседский, тут же и третий голосу добавил. И вся деревенская песья охрана поднялась по тревоге. Всполошный лай, сердитый брех, петушиный вопль, кудахтанье, кудахтанье, кудахтанье - из-за чего столько шума?
Всего и дел: кикимора голодный кончиком ногтя - всего лишь кончиком ногтя! - за мочалыгу задел. Но шуму! Того и гляди люди выбегут и прогонят болезного во чисто поле, на мороз, на ветер студёный, под мелки-часты звёздочки. Ни сколь не досталось голодному курятинки поесть.
Тем временем куры накудахтались, утихли. Спят, сидя на насесте. Лишь во сне кое-кто неугомонный тихо курлычет, да легкое пёрышко медленно парит. Спас кур от нечистого свой собственный куриный бог.
Было такое, наверное, было. Скорей всего - было, но уплыло в далёкое прошлое. Однако след свой, память о себе оставило: примета долго жила в народе - коли петух ночью не ко времени кричит, значит, видит нечистого и гонит его. Суеверие? Суетное (ненужное) верие?
- Хм, говорят... Говорят, что заходит в дома...
Из очередной экспедиции по Ханты-Мансийскому округу Володя Пушкарев привез следующее сообщение. Приезжий человек был свидетелем: он видел гоминоида. Тот прижился в семье ханта, в низовье Оби. Во время обеда из-за печи - она в тех местах называется чувалом, - вышел всё той же внешности "человек" - кикимора запечный, якобы мифологический, - схватил со стола еду и скрылся туда же.
Но в народных поверьях кикимора НЕВИДИМКОЙ сидит за печью.
Очень чтимый среди балкарцев старец Тапа Хазиевич Шаваев, около 100 лет, дал очень любопытные сведения о приручении и прикармливании алмасты балкарцами в прошлом. "Раньше их было много и они часто жили у людей. В нашем селении, например, была одна семья, Ахматовы. У них постоянно жил алмасты в одном доме. Я часто ночевал в том доме. Каждый раз, когда семья садилась за обед или ужин, во двор выносили паек алмасты. Один раз забыли оставить, и когда вернулись вечером, оказалось, что он все перерыл в доме в поисках своего пайка: перешвырял всю посуду, кастрюли, ложки, миски...
( Из записей 1962 г. группы под руководством Ж.И.Кофман, архив Комиссии по изучению вопроса о снежном человеке)
Своеобразна роль мусульманских суеверий по отношению к алмасты. Считают, что убивший алмаса или обидевший его не избежит божьей кары; по словам местных жителей, старики чтят алмасов и готовы оказать им любые услуги, в надежде, что бог вознаградит их на том свете; и алмасы находят среди них своих кормильцев и укрывателей на зимнее время.
(Из рукописного сообщения Х.Г. Тхагапсоева, архив Комиссии по изучению вопроса о снежном человеке)
Албаст. Вотяки называют так дедушку домового, по их мнению живет он в пустых избах, деревнях и банях.
(М. Чулков. "Абевега русских суеверий")
Из выступления М.Г.Быковой на Смолинском семинаре в январе 1975 года:
- Я вспомнила слова Петра Петровича Смолина, он хорошо сказал: черти, домовые, лешие - все они проходят по нашему ведомству - снежночеловеческому. Недаром у крестьян в их рассказах - быличках много реалистических подробностей. Моя няня Матрена рассказывала о себе. В 1915 году ей было 10 лет. Они, дети, остались в избе одни, взрослые куда-то уехали. Они играли, когда увидели, что с чердака спустился, как она сказала "дядечка". Некрасивый! Но не страшный. Всем детям дал по куску вяленой рыбы с чердака и ушел. Взрослые им потом объяснили: "Так это был домовой".
А во время войны, в 1943 г., бабушка нам не велела занимать место домового - боров - лежачую дымовую трубу, дымоволок от печи. "А то ему будет негде погреться".
