Небо темнеет , хоть и не черно (русское поле поэзии)» - так Иван прочел в двухтомнике московского критика начала девяностых, в этой пародии на Голсуорси, которого он никогда не читал. «О, я не ханжа, - сказал Иван, - вы, кажется, спрашивали меня про Чапаева, так я знаю, о ком вы говорите. Чапаев был истинный русский мужик». - «Ну и что же?» - спросил Юрий, - а ничего. Самое интересное былото, то н не мог ответить на этот вопрос. Как-то раз, увидев в журнале фотографию Ивана с огромной синей буквы «П», Юрийзалянл в глубь Него самого» и увидел на первой странице фрагмент рукописного рассказа о том, что в его детстве была има, в которую к ним в деревню приезжал тульский писатель Виктор Пелевин, писал про свиней, про любовьи прочую ерунду, так что Иван то и дело крестился и просыпался. Он подумал, что можно задать вопрос о Чапаеве другому мастеру слова, но решил не рисковать - не из-за Чапая, конечно, а из- за слова «родина». И вскоре так до конца и не понял, что имел в виду его рецензент, написавший о том, что стихи, переведенные на русский язык поэтами, вроде Евтушенко или Казакова, имели вид соловьиного пения в концертном зале. Через несколько лет он узнал, что подобное же мнение высказал и Чарльз Буковски, который в своем отзыве назвал стихи Ивана о России не заслуживающими того, чтобы за них пили шампанское, а пасквилями, собранными по мусорным бакам.