Юркины родители вернулись из Севастополя в деревню, и мать первым делом заглянула к Ростовцевым:
- Мария, мне бы Любашу повидать. Сказать надо… спросить.
Мария Семёновна удивилась: мать Юрия, Галина Алексеевна, обычно бывала сдержанной и неразговорчивой. А сейчас сваха явно чем-то взволнована… Растерянная будто.
- Нет Любаши, – вздохнула Мария Семёновна. – Уехала Люба к мужу.
Галина Алексеевна дрожащей рукой прикрыла глаза…
- Ой, Маша! Правда, – уехала?.. Счастье-то какое! Помирились, значит?
Мария Семёновна пожала плечами:
- Кто ж про то ведает, как там у них… Сама гадаю: раз не вернулась, – значит, живут, помирились. – Сочувственно посмотрела свахе в глаза: – Ты чего такая всполошенная? Да в дом проходи! Как там Иришка ваша?
В доме Галина Алексеевна попросила:
- Попить дай, сваха. В горле пересохло.
Мария Семёновна быстро поставила чайник, разложила по блюдцам вишнёвое варенье:
- А мы с тобой чайку сейчас! Как знала, – вечером вот печенье пекла, любимое Любашино. Да только у неё вкуснее получается… – Призналась: – Волнуюсь я, Галя. Каждую минуту думаю, – как там они… – Поднесла к глазам чистое полотенце: – Ты же не знаешь… а Любаша-то у нас…
Галина Алексеевна вдруг тоже расплакалась:
- Ой, Маша!.. Снится мне Юрий наш. Даже не сон, а видение, – будто наяву: в седьмом классе он тогда учился. Знаешь обрыв над рекой, – там полдеревни под картошку землю вспахали? Ну, и пололи мы с ним картошку. А внизу, в том месте, река-то мелкая , да камни там выступают, – что скалы острые… А над обрывом ласточки кружатся-кружатся! Так и мелькают. Юрка к самому краю подошёл, в небо смотрел, что-то говорил мне… А я прямо застыла на месте: так и показалось, что он сейчас в обрыв полетит. А ночью дождь прошёл, трава сырая, скользкая… Не успела я вскрикнуть, – чтобы от края отошёл… И сорвался он вниз. Кувырком полетел, – на эти самые камни. Я – к обрыву… Как сердце не выскочило из груди!.. Уже готова была за ним прыгнуть. А он ухватился рукой – ну, прямо за тонюсенькую веточку терновую, – там, по склону обрыва, заросли тёрна, ты знаешь… Удержался, – до сих пор не знаю, как… Тут же другой рукой за весь куст ухватился. Так и хватался за кусты, – выбрался. Исцарапанный весь, изодранный, – колючками терновыми. Смеётся: ну, как я? Альпинисты отдыхают, да, мам? Дала я ему альпинистов,– до сих пор помнит, должно быть… – Галина помолчала. – А сейчас, Маша… каждую ночь вижу, как срывается он в этот обрыв. Только обрыв какой-то тёмный, – чёрный прямо… И что-то сверкает в нём, вспышки какие-то…
Мария Семёновна похолодела. Виду не подала, ласково опустила ладонь на свахину руку:
- Так выбрался же тогда Юрий твой из обрыва! Он у вас, – даром, что худой был… Я помню: светленький такой, а глаза – как цвет васильковый, что вот-вот распустится… И крепенький был, – сильнее многих пацанов-ровесников. Ну, что всполошилась-то?
Галина Алексеевна как-то обречённо вздохнула:
- Тогда, Маша, выбрался… А только в этих снах-видениях я ни разу не видела, что он выбрался… Или просыпаюсь от того давнего страха… или обрывается видение, – на этом месте, как сорвался он в эту сверкающую черноту… Больше ничего не вижу… И дух захватывает: чувствую, что кто-то будто удерживает его… а кто – не вижу… Любаша-то звонит? Как они там?
- Звонит, Галя. Да разве добьёшься, чтобы толком рассказала! «Привет, мам! Как дела? Да всё нормально у нас, потом ещё позвоню!» – вот и весь разговор… – Счастливая и горькая улыбка тронула Мариины губы: – Она ж у нас, Галя, беременная… Любаша наша. – Обняла сваху: – Не изводи себя. От переживаний это. Не виделись давно, вот и думаешь постоянно.
Известие о Любашиной беременности счастливо успокоило мать: может, и правда, – просто давно не виделись… У военных ведь как, – когда позвонит, а когда и не получается…
… Маринка с Любашей вышли из «Детского мира»: теперь их любимым занятием было рассматривать, выбирать детские вещички… Маришка задерживалась у мальчишеских игрушек, улыбалась:
- А у вас кто будет, Люб? Кого ждёшь?
Люба тоже улыбалась, – с какой-то задумчивой робостью плечами пожимала… Потом сидели на скамейке около общежития. Любаша подняла на подругу глаза:
- Марин!..
- Что, Любонька?
Любаша покачала головой:
- Так, ничего…
Была у Любаши тайна… Такая, что она сама не верила в неё, – ну, такое уж счастье!.. Счастье-счастье!.. Там, дома, в деревне, Люба долго не ходила к врачу, стыдилась: мужа нет… Как объяснишь про свою любовь… про счастье, – что Юрочки у неё нет, но всё равно она не одна… а уже тихонько плещется под сердцем крошечная его дочка, – Любаше так хотелось, чтобы это была девочка!
Строгая деревенская акушерка как-то встретила Любу:
-Вот что, девка… Дурью-то хватит маяться. Завтра с утра – ко мне. Что скрываешь-то? Разве ж это скроешь?
Вера Дмитриевна долго и внимательно осматривала замирающую от стыда и страха Любашу, живот слушала… Потом улыбнулась, – осторожно как-то… и одновременно – уверенно:
- Двойня у тебя. Два сердцебиения слышу. Напишу направление на УЗИ. Завтра поедешь.
Любаша захлопала глазами:
- Двойня?.. Два сердцебиения? Это как… Двое детей?.. Сразу?
О тайне своей, о счастье немыслимом Любаша никому не сказала… По ночам плакала и улыбалась, шептала:
- Вот так, Юрочка!.. Вот так я люблю тебя… Помнишь ночи наши?.. Вот и… двое их…
Сейчас Любаша тоже заплакала, прижалась к Маришке:
- Юра снится мне. Он всё время уходит… Я удерживаю его, а он уходит… в какую-то страшную пропасть. Дети плачут, и он оглядывается…
Ошеломлённая Маришка переспросила:
- Дети?..
Любины глаза от слёз стали синими-синими озерцами:
- С ним случилось что-то, да?..
Марина не знала… Боялась расспрашивать Андрея, но видела, как он отворачивается, хмурится… и подолгу курит…
… Подполковник медслужбы Таганцев негромко распоряжался:
- Этих троих – в госпиталь… Я подойду сейчас. – Закурил: – Старлея… его… – Смял сигарету, выматерился, прикрикнул на лейтенанта-мальчишку, что неделю как служит в здешней медчасти: – Ччёрт!.. Твою мать!.. Лейтенант! Ты ж не с бревном… мать твою! Санитаров подожди, – перенесут…
Лейтенант Дьячков растерянно оглянулся:
- Товарищ подполковник, я бы сам… Я приподнять хотел, – осмотреть бы рану…
Лейтенант Дьячков сам был мальчишкой… И ему не хотелось соглашаться с приказом подполковника, что старлея Семилетова – тоже мальчишку, ему лишь на днях старлея дали… – в госпиталь уже не надо…
- Там нечего осматривать, лейтенант, – Таганцев снова закурил. – С такими ранениями не живут. Не видишь, – донесут пока… Учись, лейтенант, – ещё не раз придётся… правде в глаза.
Дьячков поднял предерзкий мальчишеский взгляд. Упрямо, по-лейтенантски заносчиво возразил:
- А по мне, – так обычная рана! Ну, не совсем – обычная… Крови много потерял. А позвоночник цел, я вижу! У меня дед костоправом был, и я...
Танганцев отстранил лейтенанта:
- Ты вот что… внук костоправа. Я и смотрю, – тебе есть с чем сравнивать его раны. Тут, кроме позвоночника…
Внимательно присмотрелся к Семилетову, взял его руку, пробормотал недоверчиво:
- Пульс… Пульс слышу. А – не было…
Дьячков обрадовался:
- Так и я говорю! А рана, – так что, мы ран не лечили, что ли!
Подполковник устало усмехнулся:
- Ты, что ли, лечил-то… Старлея Семилетова – срочно в госпиталь!
… Кровь у лейтенанта медслужбы Дьячкова и старлея Семилетова оказалась одинаковой. Это удержало старлея на краю… А ещё то, что какая-то родная-родная девчушка, – с его, Юрки Семилетова, тёмно-синими глазами… и мальчишечка, такой же бесконечно родной, – с Любашиными золотисто-русыми ручейками волос по шейке… – странно так!.. откуда у малых, у крох этих, сила-то такая! – крепко держали его за руки… и удерживали над этой сверкающей чернотой, – как на крыльях каких-то удерживали, легко и сильно… Несколько раз старлей всё же срывался в эту черноту… а они поднимали его на этих невидимых крыльях… И он знал, что ему надо быть с ними. Что ради них он и тогда, ещё в седьмом классе, выбрался из обрыва над речкой, – с изодранными в кровь плечами и лицом, – чтобы когда-то они появились, эти родные-родные мальчишечка и девочка, – оба синеглазые, как они с Любашей…
Подполковник Таганцев метал гром и молнии:
- Справились!.. Что нужное, – по сто раз вам напоминать надо! А тут!.. Кто просил!.. Справились, передали!
Кто-то из медперсонала нерешительно попытался оправдаться:
- Товарищ подполковник!.. Вы же сами сказали… что с этим не живут… что в госпиталь не надо…
Подполковник взорвался:
- Так – что? Бегом передавать в часть, что погиб!.. Я размышлял!.. Рассуждал! С лейтенантом вот советовались, как лечить будем!
Предерзкий лейтенант Дьячков на этот раз вежливо скрыл улыбку… а она всё равно счастливо светилась в его мальчишеских глазах: все эти дни он не отходил от старлея… Даже узнал, что его там, на Родине, жена ждёт, – беременная… И теперь лейтенант вполне мог ответить на скептический вопрос подполковника Таганцева:
- Ты, что ли, лечил?..
Мог ответить:
- Я лечил! И вылечил! И служить старлей и дальше будет!
… Сердюковы проведали в роддоме Любашу с двойняшками. Андрей с крошечным Артёмкой на руках вышел на улицу, – сообразил, что девчонкам надо посекретничать… впечатлениями поделиться.
Марина обняла Любашу, прошептала:
- Люб, спасибо тебе… За моего Андрея, за нас с ним.
В Любашиных глазах изумлённо всплеснулась синева:
- За… Андрея?..
Марина уже громче повторила:
- За нас с Андреем. И за Юрку, – он мне как брат.
Андрей вернулся в палату, протянул Любаше телефон. От хрипловатого Юркиного голоса Любаша тут же расплакалась. По-девчоночьи, одновременно виновато и обиженно всхлипывала… И рассказывала:
- Юра, Юрочка!.. А у нас с тобой – сын… и дочка! Юрочка, у нас с тобой двойняшки, сын и дочка! – Заторопилась: – Ты подумай, как сына назовём! И дочку! Я их пока зову – Юрьевич… и – Юрьевна!
И почему-то не удивилась, поняла… – расслышала его шёпот:
- А я знал… что сын и дочка.
Начало Часть 2 Часть 3 Часть 4 Часть 5
Часть 6 Часть 7 Часть 8 Часть 9 Часть 10
Часть 11 Часть 12 Часть 13 Часть 14 Часть 15
Навигация по каналу «Полевые цветы»