Много может быть историй из будущего и каким же образом теперь без них, коль скоро, как бы ни хоронили историческое сознание, всякая из историй- это история. Но об этом и речь. Какие бы нарративы не были расхожими, большие или маленькие, это истории.
Это все еще настоящее, можно так думать, рассказ о школе А. А. Мамалуя, пусть бы и речь шла бы скорее о очередной до военной истории настоящего. Сборник статей, " Какой модерн", ближайшим образом первого тома, несомненно заслуживает самого пристального внимания и медленного прочтения в стиле «подорожников». И, видимо, он его и их, получит еще не раз. Теперь, же, скорее краткое сведение, что конечно не заднее слово, не последнее.
Название текста звучит немного странновато, сразу же афористично, видимо, как и положено книжке и про постмодернизм. Оно странно о многих смыслах, вида: "Какой модерн? - Вы что?", - только ближайшим образом одно из первых, что может прийти на ум. Или: "Что за модерн дают, берут, почем он, сколько в нем весу то, в этом Золотом ключике?" Но суперпозиция смысла, это всегда риск необъятности таких возможных перечислений смыслов и больших и малых аттракторов. То с чем Деррида постоянно сталкивался в первых же строках, едва ли не каждого своего сочинения, приводя читателя к очевидности такой возможной необъятности суперпозиции смысла. Можно, по-разному оценивать ее, как болото или как открытый простор для полета ("Однажды он сказал…"), но и в том и в другом случае, как и во множестве иных возможных образов необъятности, с ней стоит справиться теперь, коль скоро, теперь, с ней происходит встреча. Вообще, это может быть показательно, в свое время, Макаревич, пел хотя бы о двух смыслах, и видимо со стороны единственного неизбежного- One, намекая, таким образом, на возможную суперпозицию, коль скоро, где два, там может быть и миллион, теперь часто ищут одного этого единственного, One, видимо, приустав от полетов.
В чем не отказать авторам сборника, так это в личности высказывания. Коль скоро, личности вновь оказалась так много, можно остановиться и на одной. Лидия Стародубцева. Чтобы не держать фигу в кармане, рояль в кустах и мякиш хлеба за щекой, сразу же, можно сказать о статье автора, что ее план выражения невероятно легко может быть резюмирован в пограничном для академических модерна и постмодерна, ибо есть и такой, в чем можно убедиться из сборника: "сколько девка не балуй, за все ответит Мамалуй". Пусть бы и такой гладкий, если не сказать глянцевый текст, вида, приближающегося к французскому esprit, к салонной, остроумной и парящей мысли, на стиль которой в лицеях Франции, едва ли ни натаскивают учеников, постоянными заданиями писать эссе, можно было бы скорее встретить только в НЛО, да и то, скорее в переводе на русский язык иностранного текста. И, таким образом, начать с границы, на которой прежде всего и располагается весь текст, порога традиции и модерна. Это несомненно одно из многих имевших место, настоящих и будущих начал украинской мысли, если у мысли вообще может быть национальность, у этого стремления иметь смелось мыслить своим умом, пользоваться своим рассудком. И с этим конечно же никуда не деться от границы, о которой зашла речь, коль скоро, сама это мысль о мировом гражданстве мысли - это традиция или модерн? Или быть может это, как раз, и есть самый что ни на есть постмодернизм, и Кант постмодернист? Проживший всю почти жизнь в Кенигсберге, то ли в Пруссии, то ли в России, создавший теорию, то ли Французской, то ли Американской революции, это чудак, девственник, вполне может быть признан постмодернистом, в одной из его складок, своего времени. Какого? Конечно же Нового. Все Новое время состоит из границ, просто и не просто потому, что что оно всегда Новое. Суть Нового времени быть всегда Новым на новых границах, и потому конечно же никакой новый постмодернизм, ни сможет его похоронить. И это историческая истина со времен Римской империи, что была лоном и для всякой последующей "современности". Но именно поэтому же основанию, всякое Новое время, что можно вполне таким вышеуказанным образом всегда называть современностью, это постмодерн, состояние собственного зарождения. Модерн и постмодернизм, это два образа складки или скорее складчатости, одного и того же события. Может ли модерн завершиться, это не вопрос, таким образом, и скорее модерн незавершенный проект- это тезис, утверждение, чем вопрос. Вопрос во многом, таким образом, и действительно в акцентах. То ли новый смех, то ли новая серьезность. Тому, кто устал смеяться, можно ведь вновь указать на тех, их этих людей, с которыми у Пуштун может не быть проблем, кто все еще, а вернее вновь заново, не устает петь спонтанные серенады, де на заказ. "Полицейский с рублевки", "Мылодрама", "Последний министр"…
Можно посетовать на то, что автор так близко круживший в оборотах речи вокруг таких мыслей, так и не высказал их, если бы это не было бы похоже на ресентимент, или, теперь, на запоздалое желание встать выше. Дело видимо сложнее. Но куда без этого нам…
Подобно тому, как и в любом ином, суть дела мысли становиться ясна только после обнаружения решения или достижения некоей предельной ясности. До этого момента, как бы близко мысль не стояла к краю правильного ответа, она столь же близко к краю ошибки. Сколь бы ни близка была бы схема кода к искомой, что сама может быть только одной из возможных, она столь же близко к состоянию невыполнения или в лучшем случае к преддверию. После обнаружения верного решения, можно удивляться, каким образом ранее, оно не обнаруживалось, коль скоро, были известны схемы, почти, то есть буквально на одно два слова- множественное многообразие - отстоящие от него, но это теперь. Ранее, любая такая могла показаться равно неверной, просто и не просто потому, что общая картина была совсем иной, факты, события, происходящее рассматривалось исходя их прежней теории. Эти моменты технологического мышления можно обнаружить и в иных областях мысли, коль скоро, у всякой такой может своя технология.
Ничего кроме сетования на легкомыслие постмодернизма, быть может ни находиться в статье автора в плане содержания. Молчаливая традиция, скорбь перед лицом Священного, приостанавливающая все тавтологии логики и даже поэзию гимнов, тихо и неотступно вглядывается, в читателя со страниц этого текста. Но с какого времени традиция не взыскивала с: Нового времени, Vita nova, - такое молчание. И коль скоро, автор заговорил, то видимо могли быть и иные мотивы у него, чем простая и не простая констатация, простого и не простого обстоятельства, что формальный аргумент к противоположности смыслу,- мол, коль скоро говоришь - говори, пуст и формален, и таким образом и сам он критик такого состояния реализации не осознаваемого нахождения в противоположности смыслу собственного начинания, вообще говоря, должен был бы замолчать, что, впрочем, отнюдь не отменило бы значимость аргумента к содержательности речи. Тем не менее, молчание неотступно преследует автора, статьи и читателя, между строк, и видимо, кроме прочего: страхом, трудом, потом и слезами. Как бы ни был известен опыт сути дела, это по меньшей мере может быть странно, столько прекрасного и ничего не сказано. Ладно Хайдеггер, он хотя бы оправдал аргументом от аргумента к противоположности смыслу, свое молчание. Стратегия которого была изощренно сложна, 90 томов текста в виде молчания, и едва ли ни обо всем, кроме бытия. Нет. Баловство. Дети, сумасшедшие или преступники. Таков может быть непреклонный вердикт традиции и уже давно.
И потому мы могли бы высказать в ответ, который ведь в этом отношении, вряд ли мог бы когда-либо запоздать, то же что и по поводу текста "Необходимость коммунизма", что находиться возможно не так далеко от такой украинской мысли, и как раз, теперь, во всяком случае, от мысли одноименной диаспоры, это крайне легкомысленное отношение к самим себе и к собственной мысли, и иной мысли, не смотря на призрак зверской серьезности, что, может проглядывать в этих тестах. Это свидетельство: радости и эйфории от мира и счастья, но таким же образом и чудовищной наивности, совершенно слепой к действительному и ближайшему будущему, если только не признать, что стратегия сойти с ума перед концом Света ни была принята безоговорочно и по умолчанию, "интеллектус", сколь бы он ни был полезен для жизни- "сакрифайс".
Всякая мысль, что была дальше мысли поверженной нацисткой Германии, была более истинная, чем немецкая. Французская мысль более истинная, чем мысль ФРГ, сравнить писания Хабермаса о законе и АЭ, Американская более истинная, чем Английская. И конечно СССР был всегда прав. Правда была и в том, что он был прав в себе. Для нас же, теперь, классическая мысль Германии на ее границах, что возвращается, начинаясь никогда не начинавшимся, словно и любая иная мысль, обретаемая в истории, остается той же истиной, просто и не просто потому, что Германии смогла восстановиться, после чудовищной социально политической катастрофы, да и РФ вновь поднялась с колен. И конечно, Китай, теперь, смотрит на всех невинными глазами Мировой фабрики. Нет никаких ни логических, ни исторических оснований утверждать, что Украину нежданно ждет обратное.
Стоит поэтому еще раз сказать: капитал и мировой рынок, производство и обмен, мировая торговля, физико- математическое естествознание, образно фигуративный реализм в художественном искусстве, теперь в кино, демократии в политике, правовое преобладание закона и мораль общечеловеческого, что близка к равноправию мировых религий, философия свободного, пусть конечного, но живого разума - это модерн, в одной из своих самых стереотипных, если не расхожих складок, складчатости, подробностей - для тех, кто хочет окончательно погрузиться в серое и более не возбуждать свой мозг сложными проблемами, подойдет образ луковицы, что продвигал помниться Шрэк, модерн- это луковица, если не "капуста", состоящая из постмодернизмов, листьев качена, лепестков луковицы, которых может становиться, то больше, то меньше, больших массивов книг - и что, конечно, живет на своих границах постмодернизма, в н- выделенных значений истинности, н- полов, в том числе и в армии, в н-рас, и конечно в н-валют и т.д. Не стоит скрывать, коль скоро, это могло быть невероятно ясно в свете факелов, что эти складки могут быть запрещенными, но разрешимыми проблемами, побегами шествий, как могут быть и теми, что не запрещены, но не разрешимы. Известно таким же образом то, что по мере увеличение скорости побега, растет инерция, таким же образом, что жизнь, какова бы она ни была живет, всего лишь в порах таких связностей, кроме прочего и технологических. И чем более скорость кроме прочего сингуляризации высока, тем более традиция может сказать свое веское слово, в молчании которому есть, что сказать. И потому, прежде всего, ни молчать и не смеяться, ни плакать, но разрастаться, обходя вредные тупики и ловушки, коль скоро, они все же отнюдь не традиция, без которой и вправду может не быть ничего великого, в живой связи всего со всем, с тем, что остальное приложиться, коль скоро как могло стать известно: «все еще не все».
"СТЛА"
Караваев В.Г.