Тёплым сентябрьским утром я собирался в школу. Нашивал на форму цвета хаки красные погоны и был бесконечно горд. Теперь я – кадет. День стоял прекрасный. Красные и жёлтые листья приятно шуршали под ногами, лёгкий ветер трепал волосы. Большой букет цветов закрывал лицо. Предстоял пятый класс, новая школа, другие учителя и предметы. Перед построением меня попросили срезать с трудом нашитые погоны и вдеть небольшие зелёные с буквами «КК». Корпус или класс обозначала вторая «К», я так и не узнал.
На первое построение в спортивном зале нам представили военного руководителя. Высокий, стройный, с седыми усами. На нём был тёмно-зелёный армейский китель, орденская планка блестела. «Товарищ директор, подполковник Кириллин по вашему приказу прибыл». - громко и чётко произнёс Александр Михайлович.
Подполковник, ветеран двух чеченских воин, командир полка. Перед нами предстал герой. Он не кичился победами, не говорил о подвигах и былых временах, не требовал уважения и наград, но душой и сердцем болел за наше движение.
В первый раз я разобрал и собрал автомат за две с половиной минуты. Мне никак не давалась крышка ствольной коробки, а Александр Михайлович всё твердил «Вперёд и вниз, это же очень просто». Норматив тогда не закрыл никто, но уже в шестом классе каждый из нас мог собрать и разобрать автомат хоть с закрытыми глазами. Мы тренировали норматив лёжа, в противогазе, тогда это ещё было разрешено, накрывали детали полотном, и бесконечно соревновались. Паша Плюхин, по кличке Плюх, быстрее всех сдавал норматив. На сборку-разборку у него уходило одиннадцать секунд. «Александр Михайлович, а вы за сколько секунд разбираете?»- спросили мы на очередном уроке НВП. «Не знаю, ребята, в окопе оно как-то быстрее получается, само, моргнуть не успеваешь».
Если с автоматом проблем не возникало практически не у кого, то строевая подготовка - дело другое. Школа, стандартно выстроенная буквой «П» имела в распоряжении карман, в котором проходили наши занятия. Плац, разбитое асфальтовое покрытие под окнами мы именовали именно так, украшали два тополя, которые зачем-то подпилили одной давней весной, после чего они умерли. Вот так проходил я однажды мимо старой школы, были тополя, и нет их. На плацу всегда было шумно. Носились, играли, но всё прекращалось по команде «Становись!» Никогда не был коротышкой, однако шагал я настолько плохо, что меня ставили в конец строя, чтоб меньше сбивал колонну. А там все совсем уж не высокие, шаг короче, сбивался окончательно. В итоге приходилось плестись в хвосте, еле-еле переставляя ноги. Оставлять это без внимания было нельзя. Александр Михайлович сам предложил прийти на дополнительные занятия. На занятия ходили старшеклассники. Высоченные, как мне тогда казалось, чрезвычайно взрослые. Они проходили курс допризывной подготовки. Одно время приходилось проводить на строевой больше времени, чем на каком- либо другом уроке, но толку не было. «Ты не обижайся, но за четверть ты тройку получишь, к полугодию, думаю, вытянем, но сейчас выше не могу». Из-за моей неспособности хорошо шагать, меня не взяли на парад, всех взяли, а я не у дел. Это по началу сильно задевало, но через год, когда все ребята чеканили шаг, готовясь к девятому мая, я спокойно отдыхал дома, читал, наслаждался весной. Не пригоден к занятиям строевой.
Под кабинет военрука щедро выделили бывшую подсобку. Убрали швабры и вёдра, поставили стол и компьютер, на монитор которого надевался защитный экран. Пузатый аппарат работал плохо, а потому Александр Михайлович практически его не включал. Как-то утром он вызвал меня к себе. Вместе с трудовиком они сидели в этом маленьком душном помещении и курили «Приму». Тёмные облачка густого дыма опутали коморку. Мне протянули небольшую бумажку со стихом. Всего четыре строчки.
- Прочти пожалуйста. - попросил Александр Михайлович.
Я прочёл, с выражением.
- Вот видишь, говорил же тебе, что у него хорошо получится, выучить до обеда сможешь?
- Смогу, а почему до обеда?
- В обед поедем на концерт МВД, будем стихи читать, на тебе первое четверостишие.
В середине дня нас отпросили с занятий, и мы поехали в город. Нас было семеро. Все-кадеты. Шерстяной китель парадной формы был чрезвычайно жарким и кололся даже сквозь рубашку, брюки подшить не успели, и они комкались внизу, задевая пятки, берет был велик. Однако, настроение у нас было бодрое, задор и веселье царили вплоть до выхода на сцену. Наступил момент моего выступления. Текст напрочь вылетел из головы. Сотня офицеров при параде, все смотрели на меня, а я не мог вымолвить ни слова. За мной посыпались и остальные ребята. Полностью своё четверостишие не вспомнил никто. Но нам аплодировали, и громче всех наш военрук. Одна очень милая девочка, на год старше меня, подошла, обняла.
- Не переживай, всё хорошо, все ошибаются.
Я стоял, тупо упершись головой в стену.
- Не расстраивайся, всё будет хорошо.
- Ага, хорошо.
Нужно было срочно утереть слёзы.
Всё началось с того, что мы невероятно заигрались. Была зима и от снежков и догонялок мы быстро перешли к закидыванию снега за шиворот и швырянию в сугроб. Отняли у одной девчушки шапку, толстую, вязанную, с каким-то чудным орнаментом. Шапка полетела одному, другому, третьему, её подхватил я, зацепил за молнию на куртке и веер шерстяных нитей взвился в небо.
- Сдаст. - сказал один из наших.
- Не сдаст. - ответил я.
На следующий день в школу пришли её родители. Полная дама, её мать, долго и упорно читала нам лекцию, кричала, чуть ли не судом грозилась, ещё бы, работник детской комнаты милиции за словом в карман не лезла. Её муж мирно стоял в стороне. Закончив выволочку, произведённую при всём классе, классном и военном руководителях, полная дама вышла, сильно хлопнув дверью.
День был тёплым и снежным, можно было не застёгивать куртку.
- Шапку одень, а то застудишься. – Александр Михайлович не улыбался, но настроен был явно доброжелательно. - девчушка то она хорошая, говорить про вас, бесшабашных, ничего не хотела, Родительница её в школу позвонила, всё выяснила.
Мы молча шли в сторону моего дома, большая искрящаяся снежинка упала на ладонь, и тут же растаяла. Уже у подъезда товарищ подполковник сказал: «Ты хороший парень, серьёзный, глупости не делай, глупцы и приставать не станут». На выходных военрук связал распустившуюся шапку и вернул девочке.
В фойе висел стенд, на котором уже третью неделю подряд числились замены и отмены занятий по строевой, ОБЖ, огневой и прочим. Было понятно, что наш военрук заболел, но что с ним, никто не хотел объяснять. Так прошло полгода, к нам приходили новые преподаватели, но на должности руководителя строевой и огневой предпочитали не задерживаться. Низкая зарплата, тяжёлый, требующий самоотдачи труд рано или поздно заставляли любого желающего отступить.
Кабинет, отведённый под детское самоуправление, гудел всегда. Постоянно там что-то решали, организовывали, сочиняли, к чему-то готовились, репетировали, общались. Происходило очередное заседание, когда все присутствующие почувствовали стойкий запах сигарет «Прима». Улыбка сама собой пришла. Но в комнату вошёл не тот человек. Это был Плюх.
- Паш, ну мог бы курить что-то более цивильное. – заметила старшая вожатая.
- Да не пахнет же.
- Иди, а то от этого запаха дышать нечем.
- Ладно, а может у кого-то жовка есть?
- Тут стирка нужна и литр духов!
Паша ушёл, а мы продолжили собрание.
Перед летними каникулами в школу пришёл учитель танцев. Маленький седовласый старичок со странными манерами и чудной походкой. Танцы не увлекали меня, потому я не обратил на него внимания. Летом, во время практики, когда школа была практически пустой, я вдруг натолкнулся на учителя танцев. У него было обмотано шарфом горло, походка стала хуже, а голос ниже. Он протянул мне руку, странно, ведь я видел его только мельком. Быстро пожав её я помчался по своим делам, но вдруг застыл в коридоре.
- Александр Михайлович, походите. – сказала директор.
Глупец, я и правда перепутал его с учителем танцев. Это было ужасно. Я не мог пошевелиться. Нужно было обнять его крепко и не отпускать. У него был рак горла. Шарф скрывал место операции. Он совсем исхудал. Сильно сдал в росте, или, может, это я вырос. Походка не шаркала, ему просто было тяжело поднимать ноги. Нужно было дождаться, когда Александр Михайлович выйдет от директора.
- Как вы?
- Всё хорошо, скоро поправлюсь, приду к вам.
- Мы все вас очень ждём…
Тот осенний день был хмурым и пасмурным, таким, как будто кто-то выпил из него весь свет. Тяжёлые капли ледяного дождя били по крыше, металлический козырёк отзывался дребезгом и грохотом. Занятие уже началось, но все мои одноклассники стояли в куртках при входе.
- Что случилось? - спросил я.
- Меньше будешь опаздывать, не слышал что ли, уроки у нас отменили.
- Почему?
- Александр Михайлович умер.
В автобусе все болтали, смеялись, что-то обсуждали. Я сидел впереди и просто смотрел вдаль. Ко мне подошла классный руководитель.
- Сможешь сказать пару слов, я тебя позову?
Я кивнул.
Мы не ехали на кладбище, сказали, что там соберутся военные, родственники, знакомые, детям там делать нечего. Мы приехали провожать нашего педагога чуть раньше. Когда для прощания нет возможности разместить человека в квартире или доме, его провожают в специальном помещении морга. Там было холодно. Александр Михайлович лежал в парадном мундире, вся грудь в медалях. Его привели в нормальный вид, но настигшей его худобы скрыть не смогли. Меня вызвали для прощального слова, но произнести что-либо было невозможно. Все поочерёдно обошли его гроб, я погладил руку.
У Александра Михайловича был сын. Мы никогда его не видели. Говорили, что он жил где-то в другом городе и редко навещал отца. На похороны сын тоже приехать не смог.
