Настроение в студии стало меняться. Кто-то уже слегка покачивал в такт головой. Кто-то плечиком поводил. И когда песня закончилась, аплодировали громче и от души. Изменился и характер вопросов.
«Зритель. Когда ваш ансамбль исполняет песню, возникает особая атмосфера внутри коллектива, которая захватывает, как бы втягивает в себя. Невольно хочется подпевать. А можно ли как-то заранее создавать такую атмосферу, чтобы в ней вот так же хорошо и естественно, как у вас, звучала народная песня? Тогда, может быть, ее чаще будут петь и в городе и на селе? Что вы думаете об этом?
Покровский. Есть серьезные работы о том, как создать праздничную обстановку. Но надо еще уметь в этой праздничной обстановке жить. Ведь на самом деле мы разучились существовать в празднике. И нам совсем не так часто хорошо, как хотелось бы. Может быть, действительно, если сделать так, чтобы людям чаще было хорошо, то все сами запоют? Мы вовсе не отстаиваем только один какой-то путь, только одну какую-то музыку. Просто опыт нашей работы убедил нас в том, что в сельской культуре эта музыка достаточно жива до сих пор. Более того, что она там умирает не естественным образом, а ее убивают. И нужно с этим бороться. Но это вовсе не значит, что всем нужно петь народные песни. Почему мы не стараемся восстановить народную песню в городе? Да потому, что ее истоки — в деревне! В конце концов, город — он и есть город. Здесь и рок и какая угодно музыка может быть.
Зритель. Насколько, на ваш взгляд, возможна адаптация фолька к року?
Покровский. Были же Петр Ильич Чайковский, Модест Петрович Мусоргский. . Они фольклор адаптировали, и ничего!
Зритель. Каким вы видите дальнейший путь фольклора? Это будет бесконечное воспроизведение старого, уже накопленного материала или появятся какие-то новые произведения, причем именно фольклорные?
Покровский. Было время, когда в каждой подворотне бренчали мальчики с гитарами. И тогда казалось, что вот-вот эти мальчики что-то такое запоют — и возникнет новый фольклор, современный. Потом за ними начала гоняться милиция. Сейчас уже в подворотне петь ни к чему — появились разные кружки, клубы. Но фольклор — очень сложное явление, под этим словом подразумеваются совсем разные вещи. Это и культурное наследие прошлого в самой жизни. Это и профессиональная культура, которую представляет наш ансамбль: мы поем песни, которые на самом деле никогда вся деревня не пела. Есть фольклор праздничный, есть обыденный. И каждый раз он принимает новую форму. И нельзя наперед предсказать, какую форму он примет в следующий раз и что именно будут тогда изучать фольклористы, что именно будет считаться фольклорным. Поэтому, конечно, фольклор в любом случае не останется перепеванием старого. Но естественно, что без сохранения традиций не будет просто ничего. Стало быть, и фольклора тоже не будет.
Зритель. Я хочу вернуться к вопросу о роке и фольклоре. Мне кажется, что рок, если и очень нравится, все равно рано или поздно приедается. А наш русский фольклор — это живая музыка, она никогда не приестся. И даже если только вспоминать старое, то и тогда это прекрасно!
Покровский. Мне кажется, что раскол, который мы наблюдаем внутри нашей национальной культуры, — это неестественное явление. Кстати, о нем писал еще Грибоедов. Однажды, увидев поющих крестьян, он подумал, что посторонний мог бы принять его и их за представителей разных народов. Вот он, этот раскол, давний, но неестественный... Когда-нибудь мы все-таки придем к единству своей культуры, к гармонии с самими собой, вылезем из тех нелепых рамок, в которые сами себя загнали и в течение трех веков продолжаем удерживать».
Сказав это, Покровский выразительно посмотрел на рокмена. По заметному оживлению в студии мы поняли, что продолжения их словесной дуэли ждали не только в режиссерской аппаратной. Рокмен к тому моменту, уже освободившись от чар девушки-исполнительницы, готов был снова вступить в спор. Может быть, он решил использовать «домашнюю заготовку».
— Скажите, — спросил рокмен язвительно, — то, что вы делаете, это искусство или ремесло? Вот в Древней Греции ремесла считались искусством, а у римлян, наоборот, ценилось прежде всего мастерство...
— А Гете говорил, что искусство подстерегают два чудовища: художник, который не является ремесленником, и ремесленник, который не является художником. В этом смысле мы придерживаемся позиции Гете, — парировал Дмитрий Покровский.
Но тему уже подхватили. Разговор пошел о подлинности в искусстве, о национальных традициях, о старом и новом в творчестве.
«Зритель. Не считаете ли вы, что в современной музыкальной культуре наступил кризис? И с этой точки зрения не является ли ваш ансамбль хранителем настоящей музыки для будущих поколений, чем-то вроде Ноева ковчега?
Покровский. Я не заметил кризиса ни в китайской музыкальной культуре, ни в центральноафриканской, ни в музыкальной культуре Океании. И говорить, что вся музыкальная культура переживает сегодня какой-то кризис, наверное, нельзя. Можно говорить о ее кризисе на протяжении последнего века в Европе. Вот это видно простым взглядом. И я думаю, что не случайно серьезные западноевропейские музыканты обращаются к культуре других континентов, к русской культуре в поисках выхода из кризиса. А мы обратились к собственным музыкальным традициям. Я лично — после того как потерпел полный крах, работая в русле западноевропейской традиции. Хотя я очень люблю ее. Например, наш ансамбль поет Телемана, поет Гиббонса. Мы много что поем.
Зритель. Вы считаете, ваши песни — это часть русской культуры?
Покровский. Наши песни несомненно часть русской культуры.
Зритель. А что такое русская культура?
Покровский. Русская культура — это русская народная песня. Это русская классическая поэзия. Это икона. Это деревенская и городская архитектура. Это театр Мейерхольда. Это поэзия Мандельштама... А вот, например, матрешка никогда никакого отношения к русской культуре не имела. Матрешка — это японская кукла. Она была привезена в Россию в начале двадцатого века и сразу же стала использоваться как изделие, которое раскрашивалось под народные промыслы и продавалось на экспорт.
Зритель. Вы вообще отрицаете усвоение культурой каких-то привнесенных элементов?
Покровский. Речь не об усвоении элементов чужой культуры. Потому что та же матрешка — не элемент чужой культуры в России, а просто техническое создание, которое с самого начала существовало у нас как сувенир для продажи иностранцам. Но при этом частью русской культуры матрешка не была раньше и не является сейчас».
И тут микрофоном вновь завладел ищущий реванша рокмен:
— Вы хорошо говорили о русской культуре, и я подумал, как много могли бы вы сделать для возрождения ее традиций среди молодежи. Могли бы, но не делаете, потому что ваш принцип — петь для себя, в свое удовольствие. А что там с культурным уровнем молодежи творится, вам наплевать. Так где же в таком случае ваша активная гражданская позиция?
— Я должен сказать, что петь для себя — это сегодня и есть настоящая активная гражданская позиция, — ответил Покровский.
Покровский выразительно посмотрел на рокмена.
«Зрительница. Но как же нам, поколению, воспитанному на роке, приобщиться к этой музыке? Вот я учусь в художественном училище. Недавно на уроке композиции педагог нам сказал: вспомните, ребята, какую-нибудь русскую народную песню. Ну, может, ту, что вам в детстве пели... И вы знаете, какие глаза растерянные у всех были! Только трое могли вспомнить, больше никто. Так где они, эти наши истоки, о которых вы говорили? Где ребятам их черпать? А многие, я уверена, после «Ринга» захотят узнать русскую песню, потому что это у них в крови. Но что может одна передача? Да и атмосфера здесь какая!.. Передаст ли ее телеэкран?
Зритель. Кстати, об атмосфере. Я впервые слушаю сегодня русскую песню в таком прямом контакте с исполнителями. Раньше я слушал по радио, но это на меня не производило впечатления. А сейчас впечатление очень сильное. Не могу сказать, что мне эта музыка понравилась или не понравилась. Но она меня как-то внутренне задела. Что же это за особое воздействие? И почему когда-то она была такой популярной, все пели? Может быть, потому, что она очень сильно влияла на внутренний мир человека? Мы столько говорим об этом, но что это такое, я сегодня почувствовал впервые. Я сейчас испытываю какие-то сложные чувства, мне даже не по себе. (Покровскому.) Ну скажите, может ли народная песня вот так влиять на человека? Вы, наверное, уже сталкивались с такой вещью?
Покровский. Сталкивался. Несомненно, это влияние есть. Но я убежден: телезрители, посмотрев передачу, не поймут многое из того, о чем вы говорите. Можно ли одной передачей дать заряд духовности с экрана телевизора, одним выступлением ликвидировать пробел, который оставлен в душе каждого ребенка детским садом, школой? Я считаю, что, пока не будет введена система обучения русской народной песне, никакие ансамбли, никакая пропаганда ситуацию с общим отношением к фольклору не изменят. А урок пения, один настоящий урок, способен сотворить с каждым человеком чудо! Можем попробовать. Я никого не хочу сейчас насильно поднимать с места, но если кто-то почувствует желание выйти с нами в круг и запеть, я прошу вас: не сопротивляйтесь самому себе!»
Дальнейший ход событий на ринге описать без помощи телезрителей не берусь. Уж слишком необычный результат получился от нашего эксперимента с фольклорной музыкой. Но все по порядку. Пусть рассказ начнет Н. В. Кравченко из Полтавы:
«По телевизору запели «Пчелочу». Сначала только Дмитрий Покровский и его хлопцы и девчата. А потом глазам своим не верю... и другие пошли в круг. Как во сне: глаза вылупили, рты раскрывают, видать, сами себе надивиться не могут. Что творится! Подпевают ребятки «Пчелочу». Ну и Покровский!»
«Я слушал эту народную песню, пришедшую от моих предков, и смеялся так радостно, как не смеялся ни от чего, — пишет магаданец Г. И. Янков. — Лежа на диване, я дрыгал ногами и дергал плечами в такт, отчего разбудил лежащую рядом жену и получил от нее недовольный монолог. Что-то вроде: «Ты что, с ума спятил?!» У нас в Магадане уже первый час ночи, а я не пойму, что это на меня ваша передача навела».
«Было поздно, но я включил телевизор на полную громкость. — Это уже Н. И. Назин из города Шахты. — Пусть кто-то услышит, потеплеет душой! И услышали. Подходят под окно соседи-пенсионеры, от жары спасались у подъезда, и говорят: «Спасибо! Нашу исполняли!» Это, говорю, Ленинграду спасибо, покровцам за такой эксперимент, который молодежь нам вернул. Смотрите, как распелись! Частица народного в дом возвращается».
«Этот все разрастающийся круг! — продолжает комментировать действие на ринге мой мурманский коллега из газеты «Комсомолец Заполярья» Валерий Василевский. — Вот Марина Капуро вышла, поет вместе с Покровским. Какая-то словно оглушенная происходящим: оказывается, люди так радостно принимают то, с чего она начинала в «Яблоке» пять лет назад. И здорово, что ее прекрасный голос влился в общий хор. Вот бы и дальше ей петь только такие песни, а не дешевую эстраду! Пожилые лица на экране — удивленные, просветленные. Ведь возрождается то, что так долго губилось. Они-то помнят, как было... И тот жалкий, жующий жвачку парень, пытающийся закрыть уши, — его ли вина в том, что ему стало неуютно в этой высокого напряжения духовной среде? Как сказал Экзюпери: «Он не виноват. Его просто не научили».
А поэту Ивану Драчу, видно, менее сентиментальному, чем мой молодой коллега из Мурманска, в образе «того впечатляющего юноши, который заткнул уши пальцами и взволнованно жевал Время, материализованное в жевательной резинке», представилось все «рок-поколение, выпестованное последними десятилетиями».
Но не подумайте, что «жующий Время» — это наш рокмен. Конечно, нет! Вы уже догадались, что после всего случившегося с ним в этот вечер он уже не мог остаться в стороне. Как только началась эта самая «Пчелоча», стало видно, как хочется ему вступить в общий хор. Но он не решался. И когда Дмитрий Покровский разыскал его в зале и вытащил на середину круга, он был счастлив и смущен одновременно.