...Последние минуты перед началом «Музыкального ринга» с Михаилом Боярским. Чтобы вы могли почувствовать напряженность предсъемочной атмосферы, попробую описать ее подробнее.
Вот из гримерной выходит Боярский и порывисто направляется в студию.
Внешне он спокоен, хотя чуть бледнее обычного. Может быть, лицо так тонировано. А может, от волнения — ведь сегодня ему предстоит главная роль в необычном спектакле без заранее написанного текста.
Его партнеры — зрители, которым тоже предстоит сыграть в этом действе немаловажную роль, — уже успели устать. Световая, звуковая репетиция, проведенная специально для них в студии под жарким, слепящим светом ламп, сначала вызывала интерес, но быстро надоела. Скорее бы съемка!
Звукорежиссер, закончив проверку микрофонов в секторах и на площадке в центре, сел за свой пульт в аппаратной, чтобы еще раз послушать, как работает связь с ведущей (вдруг откажет в самый неподходящий момент?).
Режиссер, словно дирижер большого оркестра, сосредоточенно следит за дюжиной расположенных перед ним маленьких экранчиков-мониторов, на которые поступают изображения со всех камер.
Какую «картинку» первой выдать в эфир?
Ассистент режиссера по телефону дает команду в аппаратную видеозаписи:
— Приготовиться! Пошел ракорд! Десять, девять, восемь, семь, шесть, пять, четыре, три, два, один, ноль. Внимание, можно работать!
Режиссер — на пульте перед ним целая клавиатура, десятки разноцветных кнопочек и рычажков — нажимает одну из кнопок, и на эфирном мониторе появляется первый кадр передачи.
В этом кадре — общий план студии, снятый камерой с самой верхней точки. На его фоне — ведущая, то есть я. Нахожусь я в режиссерской аппаратной, которая расположена на втором этаже студии и отделена от зала большой стеклянной стеной. Оттуда удобнее наблюдать во время записи за тем, что происходит и в самой студии и на экране. Но телезрители всего этого не знают. По характеру изображения в эфире у них возникает ощущение, что они видят интерьер комментаторской кабины.
— Крупный план Тамары! — командует режиссер. — Отмашка!
Телеоператор опускает поднятую руку. Это сигнал к началу действия, и я, сосредоточив взгляд на объективе камеры, обращаюсь к зрителям:
— Добрый вечер! Как мы с вами и договорились, сегодня в эту студию войдет тот, кто получил наибольшее количество зрительских писем и заявок с просьбой пригласить его на «Музыкальный ринг». Да и могло ли быть иначе, когда в адрес этого исполнителя приходят вот такие письма: «Пишет вам бригада девушек-маляров из Омска. Мы просим очень, очень, очень, очень... — и тут еще три строчки «очень», я, с вашего позволения, их читать не буду — ...пригласить на «Ринг» Михаила Боярского. Мы желаем ему на «Ринге» по-сибирски чистого воздуха, нежной песни и красивой победы». И двадцать восемь подписей.
Режиссер нажимает одну из кнопок, и на эфирном мониторе появляется первый кадр передачи.
Но если вы думаете, что это самое большое коллективное письмо, то ошибаетесь. У меня есть и побольше. Вот письмо из Таллинна, от офицера Военно-Морского Флота Назарова: «Выражаю общие интересы и мнение военной публики. Мы хотим, чтобы на следующем «Ринге» во всей своей красе перед нами предстал уважаемый, почитаемый, известный, популярный, горячо любимый — да, да, я без тени иронии — Михаил Боярский. И со мной подписываются 35 человек в возрасте до 23 лет».
А теперь, — продолжаю я, — представьте себе такую же восторженную почту от тех, кому за тридцать, и еще более восторженную — от тех, кому до шестнадцати, и вы поймете мои сомнения: о чем спорить, если Михаил Боярский выйдет на «Музыкальный ринг»? Но приведу одно письмо от телезрителя Иванова из Ленинграда:
«Дорогие товарищи! Вы что, действительно хотите пригласить на «Ринг» Боярского? Не вздумайте этого делать! Эта мешочно-брелочная популярность его у 14—16-летних недорослей и так, по-моему, до того вскружила ему голову, что он возомнил себя великим певцом. А голос-то у него хрипловат, да и актеры, согласитесь, есть у нас получше. Впрочем, нет, пригласите Боярского на «Ринг», потому что «Ринг», как рентген, просвечивает насквозь. Пусть все увидят, какой он, этот Боярский, на самом деле!»
«...Пригласите Боярского на ринг, потому что ринг, как рентген, просвечивает насквозь. Пусть все увидят, какой он на самом деле!»
Действительно, подумала я, пусть все увидят. И пригласила Михаила Боярского на наш «Музыкальный ринг»!
Такими словами закончила я свой вступительный монолог.
На самом деле приглашение, которое Боярский принял в конце 1986 года, было не первым. В течение полутора лет мы несколько раз пытались устроить встречу с артистом на «Ринге».
Инициативу всегда проявлял Володя. Он был знаком с Боярским еще со студенческих лет: учились параллельно в ленинградском театральном институте. Один — на актерском, другой — на факультете телевизионной режиссуры.
Когда Володя был на четвертом курсе, ему доверили самостоятельную режиссерскую работу — цикл передач, в который на роль ведущего он пригласил никому тогда не известного студента-третьекурсника Михаила Боярского. Это был конец шестидесятых годов, поэтому появление на экране молодого человека с прямыми, до плеч волосами, с усами, в черном свитере, да еще с гитарой могло вызвать у студийного руководства только одну реакцию. Начинающий режиссер тут же получил выговор в приказе. Боевое крещение в эфире двух студентов театрального института состоялось.
Потом уже Михаил Боярский снимался в «Янтарном ключе», в других наших развлекательных передачах. Но как только заходил разговор о «Музыкальном ринге», он всегда отшучивался:
— Хочешь получить еще один выговор?
А письма телезрителей с просьбой пригласить Боярского все шли и шли.
Правда, после исполнения им главной роли в мюзикле «Овод», поставленном в Ленинградском театре имени Ленинского комсомола и жестко раскритикованном в прессе, и особенно после публикации в «Известиях» статьи с обвинением артиста в нездоровом отношении к деньгам, письма на телевидение стали приходить в основном от его недоброжелателей.
Казалось, время для выхода Боярского на ринг самое неподходящее. Но какое-то внутреннее чутье подсказывало мне, что сейчас он не откажется. И действительно, Михаил словно ждал нашего звонка.
— Можете приехать завтра ко мне домой? — спросил он сразу.
На следующее утро мы поехали на Мойку, захватив с собой большую пачку писем.