Виссарион Белинский – деспотичный литературный критик, изрядно искорежил русскую литературу требованиями «реализма», «раскрытия социального вопроса». Перешедший от преклонения перед императором к ненависти ко всему, что ассоциировалось с «православием и самодержавием», Белинский, не выучив ни одного иностранного языка, преклонялся перед всем западным и ненавидел почти все русское, особенно традиционно русское – именно он всюду распространял позорный речекряк «квасной патриотизм».
«Мы все терпеть не могли Белинского, переехавшего в Петербург... и обнаружившего гнусную враждебность к Москве, к русскому человеку и ко всему нашему русскому направлению» - вспоминал славянофил Сергей Аксаков.
Поначалу Белинский восторженно приветствовал Достоевского, так как увидел в его «Бедных людях» роман социального протеста. Критик надеялся противопоставить молодого гения всё больше погружавшемуся в православную славянофильскую мистику Гоголю.
Однако вскоре оказалось, что Достоевского занимает не социальный вопрос, а проблема человеческой личности, к тому же он – христианин. Белинский начинает вместе со своим кружком травить писателя, не брезгуя самыми низкими приемами.
Закончиться это для Достоевского могло весьма скверно. В те же самые годы Белинский довёл печатными издевательствами до самоубийства молодого поэта-романтика Милькеева, родом из Сибири: просто за то, что его стихи горячо поддержали в печати Жуковский, Шевырёв, бывший пушкинский круг и славянофилы. Жаль, что в Своде законов Российской Империи не было статьи про доведение до самоубийства: отправился бы Белинский по уголовной статье, куда следует на должный срок.
И, в то же время, Белинский не перестает убеждать Достоевского отречься от Христианства. Белинский обрабатывает Достоевского в духе собственного фанатичного социализма и атеизма. Он обрушивает на собеседника всю демоническую энергию собственной черной страсти, все мыслимые логические аргументы – этот напор пленника логической идеи мы найдем потом и у Раскольникова, и у Ивана Карамазова. Достоевский почти готов сдаться, но вся ярость критика нигилиста разбивается о последний барьер – о Христа. Много лет спустя, в «Дневнике писателя» Достоевский вспоминал эти монологи критика-атеиста:
«— Мне даже умилительно смотреть на него, — прервал вдруг свои яростные восклицания Белинский… указывая на меня, — каждый-то раз, когда я вот так помяну Христа, у него всё лицо изменяется, точно заплакать хочет… Да поверьте же, наивный вы человек, — набросился он опять на меня, — поверь те же, что ваш Христос, если бы родился в наше время, был бы самым незаметным и обыкновенным человеком; так и стушевался бы при нынешней науке».
В 1847 году выходят «Выбранные места из переписки с друзьями», в которых Гоголь призывает образованное русское общество обратиться к Церкви. Преодолевая собственное неверие, собственное незнание, собственную смутность православных понятий, Гоголь писал:
«Церковь наша должна святиться в нас, Церковь, которая вся своими глубокими догматами и малейшими обрядами… прямо с неба для русского народа, которая одна в силах разрешить все вопросы наши, может произвести неслыханное чудо в виду всей Европы, дать силу России, изумить весь мир».
Ответом служит бешенное открытое письмо умирающего Белинского:
«Проповедник кнута, апостол невежества, поборник обскурантизма и мракобесия… что Вы делаете?... Вы подобное учение опираете на православную церковь – она всегда была опорою кнута и угодницей деспотизма… По-Вашему русский народ – самый религиозный в мире: ложь!.. Это по натуре своей глубоко атеистический народ. В нем еще много суеверия, но нет следа религиозности».
И еще много в том же духе про то, что русский человек якобы произносит имя Божие почесывая себе задницу.
Гоголь ответил спокойным пророческим письмом: «Вы сгорите как свечка и других сожжете». Подумал-подумал и не отправил. Пожалел чахоточного. А письмо Белинского и в самом деле начало сжигать людей вокруг себя – именно за его публичное чтение на вечерах у Петрашевского Достоевский был приговорен к смертной казни.
Окончательно решается спор Достоевского с Белинским о Христе лишь на каторге. Освободившись он напишет жене декабриста Наталье Фонвизиной, подарившей ему в Тобольске Евангелие:
«Каких страшных мучений стоила и стоит мне теперь эта жажда верить, которая тем сильнее в душе моей, чем более во мне доводов противных. И, однако же, Бог посылает мне иногда минуты, в которые я совершенно спокоен… в такие-то минуты я сложил в себе символ веры, в котором всё для меня ясно и свято. Этот символ очень прост, вот он: верить, что нет ничего прекраснее, глубже, симпатичнее, разумнее, мужественнее и совершеннее Христа, и не только нет, но с ревнивою любовью говорю себе, что и не может быть. Мало того, если б кто мне доказал, что Христос вне истины, и действительно было бы, что истина вне Христа, то мне лучше хотелось бы оставаться со Христом, нежели с истиной».
Никакая формально логическая «истина» в очень больших кавычках – ни в изложении Белинского, ни в изложении Ивана Карамазова не может быть выше Богочеловека Христа, того, кто пришел сострадать с нами в наш мир, умер, приняв в Себя все наши скорби на Кресте и воскрес, дав и нам обетование воскресение.
Иван Карамазов, написав «Легенду о Великом Инквизиторе» думал, что логически сокрушил безмолвного Христа. Однако само присутствие Спасителя уничтожает все хитросплетения мысли Инквизитора и безбожника-сочинителя.
Этот пост входит в серию "Жизнь Достоевского", посвященную жизни и идеям великого русского писателя, 200-летие которого мы празднуем в эти дни. Предыдущий пост, посвященный началу литературной судьбы Достоевского и его взгляду на униженных и оскорбленных смотрите здесь.
Если вы предпочитаете аудиовизуальный формат, вы можете посмотреть мой фильм "Федор Михайлович", посвященный этой теме.