В отличии от Кукушкина я люблю херппи-энды. Задавалась однажды вопросом : "Какого черта я смотрю TLC канал и ужасную передачу "Я вешу 300 килограммов" ???!!!"
Потом, проанализировав мысли и чувства в своей голове, я поняла - все это ради хеппи-енда, счастливого конца, когда тыква превращается в карету, а замарашка - в Золушку, жиробаска - в стройную леди с помощью доктора Назардана
Читаем про Кукушкина. Он любит другой жанр.
Каждый начинающий литератор завидует какому-нибудь маститому писателю.
Жертвой молодого талантливого автора Кукушкина стал культовый и заслуженный Джордж Мартин, поэтому в эпохально бесконечном тысячевосьмисотстраничном труде под названием “Всем конец” герои Кукушкина, рано или поздно, этот самый конец отдавали.
Абзац за абзацем, с упорством одноимённой птицы из известного анекдота, Кукушкин отсчитывал последние дни буквально всем
и вся: в углу за печкой хрипели в последнем отчаяньи иссыхающие старые ботинки;
в погребе корчилась в последних муках несчастная морковь; на зимних грядках засыпала последним беспробудным сном неубранная вовремя капуста. По скудости птичьих своих мозгов попавшая на страницы будущего бестселлера канарейка и вовсе заслужила целую главу, полную последнего жалобного пищания, последних опавших перьев и протянутых в последней отчаянной просьбе иссохших узловатых лапок. Бездушного владельца ботинок, бездумного хозяина моркови и беспечного родителя капусты ожидала последняя кара, сопоставимая
по жестокости со смертью вверенных им подопечных. Остолопу, допустившему безвременную кончину невинной птички, повезло больше: во последних строках той самой главы его банально обглодали до белых костей последние мстительные соседские коты.
Когда родная деревня была изведена под корень до последнего двора, Кукушкин переключился на соседний город и демонически обрушил на него все возможные катаклизмы, до которых смогла дотянуться Википедия. За каких-то четыреста пятьдесят страниц цветущий “миллионник” превратился
в пепелище, по которому бродили последние сошедшие с ума и что-то невнятно бормочущие ботинки; в бурой от выбросов и крови последней воде городской реки плавали морковки-мутанты; по стенам последних опустевших домов расползались побеги каннибальской капусты; а по последним дорожкам меж домами шныряли тут и там последние канарейки-зомби.
Изначально по замыслу Кукушкина град и мир должны были спасти те самые последние отважные коты, но к девятисотой странице автор настолько вошёл во вкус, что котам пришлось срочно эмигрировать в Антарктиду. Стоит ли отдельно упоминать, что один крошечный последний вирус, принесённый на самом тонком волоске самого тонкого хвоста, вызвал зомби-эпидемию уже среди пингвинов, и к тысячесотой странице те из котов, которые остались в живых, завидовали мёртвым, постепенно коченея посреди ледяной пустыни под пронзительно синим последним небом,
в котором, впрочем, безжалостно расползалась последняя озоновая дыра, к тысячедвухсотой странице захватившая краями экватор.
Преодолев рубеж в тысячу четыреста страниц, Кукушкин вдруг понял, что уже не он ведёт повествование, а строка манит его за собой,
и сам он уже не хозяин ни перу своему, ни слову. Из последнего живого в доме Кукушкина оставались только сам Кукушкин и старая пишущая машинка, украденная им из кладовки сельсовета, где Кукушкин подрядился работать сторожем. На заиндевевшем смертном одре подоконника навсегда замерли последние мухи; на остывшей печке истлела сгоревшая в адском пламени последняя жареная картошка; последнее полотенце, небрежно наброшенное на бельевую верёвку, протянутую над печкой, безвольно болталось, покрытое подпалинами снизу и инеем сверху. Внезапно осознав всю последнюю бренность бытия, на последних четырехстах страницах романа Кукушкин решил кратенько изложить свои мысли о современной международной политике, глобальной экономике, отсталой вирусологии, лживой виртуальной вселенной, аморальной всемирной социальной сети, несчастных беженцах
и спасительной Бернской конвенции, запрещающей без письменного и нотариально заверенного разрешения Кукушкина где-либо когда-либо кем-либо публиковать его бесценный труд.
Если вы дочитали до этого места, значит, ждёте, что и самого Кукушкина вот-вот хватит
по темечку Кондратий или, на худой конец, потреплет по плечу старуха с косой.
Не ждите.
Таков уж чёртов закон жанра, что у хорошего рассказа конец должен быть не как
у канарейки, а строго наоборот.
Хеппи-энд, короче, в этом месте, да.
А значит, Кукушкин жил, Кукушкин жив, Кукушкин будет жить. Падла.
(с) Dimas Letecz