Я ухожу, уже ночь, ужас надвигающегося кошмара во мне. Я один у себя в комнате. Горит свеча-ночник. В слабом свете я листаю рукопись Достоевского, читаю прекрасные, гениальные фразы, картины, созданные в рукописи словами. И вдруг спиной чувствую присутствие кого-то. Оборачиваюсь – через двор быстро идет к дверям темный человек. Душа цепенеет во мне, хочу кричать – не могу. Понимаю, надо броситься на человека, задержать в сенях, не допустить к рукописи и светильнику. Великим усилием вырываюсь из оцепенения страха, прыгаю страшному человеку навстречу. Но его уже нет в сенях. Оборачиваюсь – он позади меня, уже в комнате, у стола, тянет руку к светильнику…
Проснулся я весь в поту, долго таращил глаза на полку с навигационными пособиями, на открытый иллюминатор. Хлюпала вода за бортом. И ужас еще жил в душе. Потом наступила обычная радость от того, что все это только сон, что мы лежим в дрейфе в заливе Мэн… Но дурной осадок остался. Вспоминая сон, я понимал, что страшный человек погасил светильник. То есть во сне-то он не погасил, но за кадром сна – погасил. И жуткое ощущение того, как он миновал меня, оказался в комнате, у рукописи.
Утешался я только тем, что все-таки преодолел страх и прыгнул ему навстречу. Быть трусом во сне еще омерзительнее, чем в жизни.
Записывать сны – тоже неприятно. Атавизм живет в глубине нас; ищешь намек, находишь символ, вспоминаешь Фрейда и думаешь – не пора ли обратиться к психиатру?
Но я все-таки записал сон и спустился в кают-компанию.
Было около четырех. «Вацлав Воровский» спал.
В кают-компании мерцал забытый телевизор. Я налил стакан чая, закурил и посмотрел фильм о собаке, акуле и дельфине.