— Так, ты пошла на парковку…
— Ну да. Только вышла из подворотни, смотрю — дедуля ковыляет с палочкой. Классический такой дед алкаш в трениках с авоськой и — в медицинской маске.
Его вид меня сначала даже позабавил. Но вдруг кольнуло неприятное предчувствие. Реальность будто начала обрастать новыми деталями, пространство деформироваться.
Я ускорила шаг, оставалось завернуть за угол, и вот она — парковка. Сквозь стекло по-деревенски обжитой будки охранника мелькнула синяя «морда» медицинского средства защиты. За маской скрывался смотритель — добродушный бурят Дархан. Он вывалился из тёплого убежища вагончика и направился ко мне.
«Пропуск заказала?» — «Какой пропуск? Я машину забираю», — недовольно буркнула я. «Ты где пропадала так долго? Машину прогревать надо», — пожурил меня Дархан. «Дела были». — «Уезжала, что ли?» — подозрительно прищурился бурят. «Нет, тут». — «А про пропуск не слышала?» — покачал он головой. «Выпустишь меня?» — «Конечно. Делай как знаешь».
Я прыгнула на водительское сиденье. Несмотря на то что безумно хотелось поскорее завестись и рвануть вперёд, навстречу шершавой дороге и пролетающим мимо столбам, я замешкалась. Внутри копошились вопросы.
«Зачем пропуск?» — обратилась я к Дархану через открытое окно. «Остановят, пропуска не будет — штраф заплатишь. Четыре тыщи». — «За что?» — «За несоблюдение режима… этого, как его… самоизоляции». — «А маску зачем нацепил?» — «Маску обязательно носить сказали». — «Зачем?» — Он пожал плечами.
Меня прошиб пот.
«Блин, — думаю, — ну всё, наверное, кукуха поехала взаперти. Моя самоизоляция окончена, почему я должна какой-то штраф платить? И откуда они вообще про это знают? И кто эти они?»
«Спасибо», — сказала я и нажала кнопку стеклоподъёмника. Резинка со свистом вытолкнула гладкую поверхность, и мир затянуло мутной плёнкой. За два месяца машина превратилась в пыльную каракатицу.
«Пуля» неслась по оголодавшим улицам. Не покидало чувство, будто я во сне или параллельной реальности. То там, то тут невесело мелькали люди в медицинских масках.
«Господи, что я пропустила?» — крутилась назойливая мысль.
Я свернула на обочине. Меня вдруг осенило! Что же я сразу не включила телефон! Привычка в любой непонятной ситуации хвататься за мультифункциональное средство связи пропала за шестьдесят дней без следа. Я нервно запустила руку в бардачок под торпедой и нащупала заветный прямоугольник. Почувствовав, как энергия всемогущества перетекает по моим пальцам прямо в мозг, я тихонько застонала. Согласитесь, информация дарит возбуждающее ощущение превосходства.
Следующие сорок минут были для меня непростыми. Я пролистала твиттер и новостные телеграм-каналы, посмотрела несколько роликов на ютуб. После чего закрыла глаза, представляя себя выжившей после зомби-апокалипсиса. Мысленно я пыталась восстановить цепочку событий, чтобы прийти к тому уровню смирения или паники, в котором люди пребывали естественным образом.
Я представляла, как изменились жизни моих сестёр и брата, друзей и знакомых, абстрактных представителей разных профессий. Я моделировала немые сцены с хватающимися за волосы главами государств и генеральных директоров крупных компаний. Но вместе с тем моему мысленному взору предстали бабушки и дедушки в глухих сёлах, которые наблюдают по телеку за безумием, поглотившим мир. Они не сомневаются, что их это не коснётся. Весь этот коронавирус где-то там, в Москве, где метро и самолёты. Они и представить не могут, что осенью катастрофа доберётся до регионов и приведёт к вымиранию целых деревень.
Я вдруг поняла, что не знаю, где мои дети и бывший муж. О том, что меня не будет на связи два месяца они знали и не беспокоились. Когда же я созвонилась со Стёпой, он посмеялся, сказав, что я всегда была торопыгой, даже на самоизоляцию ушла раньше всех. Дети заверили, что сидят дома, учатся и работают удалённо.
Напряженно разглядывая проезжающие мимо машины, я думала, что будет со мной теперь. Понимаю, в точности так же размышлял каждый человек, столкнувшийся с новой реальностью. Но мне-то что было делать?! Править рукопись, рассылать редакторам и издательствам? Пожалуй, так. Как же мне не хотелось возвращаться в состояние, из которого я только что вырвалась. Казалось, вселенная издевается надо мной.
Я поставила машину на парковку и, удручённая, поплелась домой. Дархан с молчаливым пониманием проводил меня взглядом.
Следующие несколько дней я сидела на новостной игле. Было ли мне страшно за жизнь и здоровье, своё и близких? Не особо. Страх был совсем иного рода. Я вдруг поняла, что не успела попрощаться с тем, что было раньше. С миром, где слово «коронавирус» не звучит из каждого утюга, где люди не сторонятся друг друга, не боятся обняться или хотя бы пожать руки.
Я понимала, что значит закрытие границ и остановка производств, — это сулило ещё бо́льшую нищету тем, кто и так бедствовал, и ещё большее ожесточение тех, кому было что терять.
Постепенное снятие ограничений началось с середины июня. Люди вырвались из лап собственного страха, нагнетаемого с профессиональной расчётливостью. После бури всегда хочется смеяться, чудить, радоваться любым мелочам. Это чувство витало в воздухе. Ничто больше не могло удержать изголодавшийся по нормальной жизни народ от активности и общения. Слово «коронавирус» вдруг стало антитрендом.
Тогда я поняла, что самоизоляция по собственному желанию и вынужденная изоляция совсем непохожи. Помню, как быстро летели дни, когда моё первое заточение перевалило через экватор. Я смотрела в календарь, и казалось, что мчусь с горы. Всё иначе, если есть уверенность в точке выхода из временных неудобств. Устанавливая собственные правила, ты ощущаешь самоконтроль, преодоление, выдержку. Но, оказавшись под властью даже не конкретных людей, а обстоятельств, при которых люди вынуждены проявлять в отношении тебя агрессию, ты испытываешь мрачные чувства: страх, отчаяние, неконтролируемую злость.
В тот месяц, когда из одного котла отчуждения мне пришлось прыгнуть в другой, я по-настоящему ощутила ценность общения с людьми. Я много переписывалась, особенно с теми, чьи посты в социальных сетях сквозили болью, похожей на помешательство. Я писала слова поддержки, но этого было недостаточно. Возобновив работу в такси, я начала испытывать неестественную эмоциональную близость почти к каждому пассажиру. Такой всеобъемлющей солидарности никогда прежде не чувствовала. Я разговаривала с людьми, слушала истории о том, как они пережили карантин. Было ощущение, будто весна две тысячи двадцатого уничтожила всё, что нас отталкивало друг от друга. Раздражение и брезгливость исчезли. Каждый человек стал восприниматься уникальной единицей, ценностью, которую надо оберегать.
Однажды я сидела дома перед ноутбуком, и в ночном отражении окна увидела решительную женщину, это была я, для которой страшнее бездействовать, чем наоборот. Тогда я начала обзванивать кураторов благотворительных и социальных организаций и узнавать, где могу быть полезной. Так я вышла на приют для женщин, оказавшихся в сложной жизненной ситуации.
Во время карантина по предписанию властей почти все такие приюты были принудительно закрыты. Это серьёзно усугубило и без того чудовищную ситуацию с домашним насилием. Единственный дом, который продолжал принимать женщин, находился в Москве. Я собрала вещи и поехала туда. Общаясь с руководством и обитательницами так называемого безопасного места, я была потрясена отсутствием законодательной базы, позволяющей хоть как-то защититься жертвам насилия. Каждая вторая рассказывала о случаях, когда участковые отказывались приезжать по вызову, так как факта совершения преступления пока не было. Им предлагалось обратиться в полицию после того, как их изобьют… или убьют.
Образование в сфере психологии помогло найти общий язык с некоторыми постоялицами, и мы неплохо поладили. Думаю, не стоит рассказывать истории, которые они мне поведали. Это такие истории, слушая которые многим захочется воскликнуть: «Ну как же так! Почему сразу не заметила? Почему не ушла? Почему молчала и терпела?!».
Особенность абьюзивных отношений такова, что никто не способен распознать их, а тем более самостоятельно прекратить. Никто, даже умные, образованные, знающие себе цену городские барышни.
Хорошо, когда можно запереться в уютной квартирке, снимать стресс во время пандемии чашечкой какао, отгородившись от родни и всего остального мира стеной монитора. Хорошо, когда после бешеной гонки, наступает время затишья, и ты можешь побыть наедине с собой, разобраться в том, что происходит внутри, заняться самообразованием, осуществить то, о чём давно мечтал.
Плохо, когда из-за вынужденной изоляции ты оказываешься наедине не с собой, а с человеком, которого в обычной жизни видел пару часов в день, и даже в эти часы старался с ним не взаимодействовать. Плохо, когда твой партнёр, потеряв возможность растрачивать энергию вне дома, отрабатывает её на тебе. Когда вы так подавлены потерей средств к существованию, что вините в этом друг друга и детей, которые без конца бесятся и орут.
День за днём замкнутое пространство сводит с ума. Близкие люди злобно шипят, не находя ни островка спокойствия. Те, кто прежде испытывал стыд за срывы, больше не стесняются. Сил стесняться и сдерживать себя — нет. Из открытых ран брызжет ненависть. Спрятаться некуда, двери заперты. Извне помощи не ждут: правоохранительная система перегружена отслеживанием нарушителей масочного режима. «Им и раньше-то было не до нас, а сейчас тем более…».
Я варилась в этой каше довольно долго, чтобы понять, как пандемия повлияла на облик российской семьи. Те, кто прошёл испытание, смотрят друг на друга с признательностью, те, кто нет, — со стыдом.
Думаю, такого роста количества разводов социологи не видели давно. Но что-то я отвлеклась.
(конец второй части)
Произведение размещено на платформе ЛитРес Самиздат: https://www.litres.ru/eva-gelevera/intervu/?lfrom=944248305&ref_offer=1&ref_key=d869b0c11c50e5b52d2eeee0cb3d8936b2c47191adb4fff477e7f24040b54d1d