Если уж выбрал ты военную карьеру по собственному желанию, то к чему без конца жаловаться на судьбу.

Во первых, – Бежецкий и не думал открывать глаз, – если бы обнаружить сии плантации было легко – нас с вами и не посылали бы. А во вторых... Унтерофицер Селейко, разве я перед вылетом не велел будить меня лишь в самом крайнем случае? Мы что, подверглись обстрелу с земли? Нас внизу встречают титулованные особы? Или параллельно нашей машине сейчас идет летающая тарелка? – Виноват... Саша живо представил себе безбровое, конопатое, цветом напоминающее если не свеклу, то редиску точно, лицо своего отделенного – простого деревенского парня, неизвестно за каким чертом подписавшегося на сверхсрочную службу, когда самое ему место – ковыряться на родной бахче где нибудь на Херсонщине. Действительно, если уж выбрал ты военную карьеру по собственному желанию, то к чему без конца жаловаться на судьбу, будто солдатику новобранцу, оторванному от мамкиной юбки? Мысли о незадачливом подчиненном, не так давно сменившем верного Филиппыча, пестующего теперь какого то нового «птенчика», прогнали остатки дремы, будто ее и не было. Поручик потянулся всем телом, до треска в камуфляже – было из за чего трещать: молодой человек за прошедшие месяцы изрядно раздался в плечах и вообще – в теле. Но совсем не из за жирка – невозможно было завязаться жирку при «собачьей работе», как называли свою службу патрульные. «Надо будет все же наведаться на склад, выписать себе одежку на пару размеров побольше, – подумал Саша, окончательно стряхивая сон. – А то несолидно как то – скоро буду ходить обтянутым, как балерун какой нибудь. Как князь Гогелидзе! На плечах треснет или на спине – бог с ним, а если на другом каком месте? Сраму не оберешься...» Поручик поймал себя на том, что голова у него забита совсем не предстоящим делом, а бытовыми мелочами, и улыбнулся: сказал бы ему кто нибудь нечто подобное еще совсем недавно – поднял бы на смех, не поверил. «А ну как пальнут с земли?