Повесть о поздней любви. Все наши самые глубокие чувства берут начало в юности. Героиня ищет счастья всю жизнь, но каждая попытка его обрести — нелегкое испытание. Смогут ли герои преодолеть тяжесть пережитого или прошлого не вернешь?
I
Она шла по селу Подгорки и не узнавала его. Да и как узнаешь, когда прошло 37 лет.
Она шла, спотыкаясь о камешки шоссейки. Они, эти камешки, не прочь были залетать в босоножки. Что ж, не город.
Внешнее убранство домов вместе с тем отдавало роскошью. Люди, попадающиеся навстречу, были незнакомыми для неё. Её тоже никто не узнавал. Но тот дом, куда она шла, узнала бы, каким бы он ни был перестроенным. Перейдя следующую улицу, она стала приближаться к своей цели. Сердце застучало чаще. У дома— почти выпрыгнуло. Собаки нет. Это хорошо. Но во дворе тоже совсем никого.
Попробовать по давнишней моде — без стука. Начала входить, медленно открывая дверь. Хозяин обернулся к ней. Его, по всему было видно, занимала кухонная проблема до того, как она вошла. Сковородку от неожиданности он не уронил, но стал белее своей скатерти. Она в этот миг не краше. Лицо белее мела и кончики пальцев голубые и дрожат.
Первым смог сказать он: — С-садись. Она села— ноги её как раз перестали держать.
К их лицам начала возвращаться живая, естественная краска. Ком в горле тоже стал проходить у обоих. Но она ещё не могла начать говорить. Сделал это он:
— Как здесь? С экскурсией?
Она, немного запнувшись, ответила:
— Да. Индивидуальная экскурсия. К тебе лично.
Губы её подрагивали. Он почти овладел собой. Сказал спокойно: — Ты рисковала. Я мог бы быть женатым.
— Я приехала только тогда, когда всё узнала.
— От кого? Все связи прерваны.
— Лизку Могутову, нашу одноклассницу увидела у нас на железнодорожном вокзале. Ты знаешь, какой выстроили? Все теперь знают. Она специально приехала вокзал посмотреть.
К ним обоим возвращались их естественные голоса и движения.
Он спросил: — И ты её узнала?
— Сразу, — был ответ.
— Физиономист,— сказал мрачно.
Какой-то непроходимый барьер в его взгляде заставил её молчать. Он посмотрел на её вещевую сумку на колёсиках. Молчал.
— Меня ты тоже сразу бы узнала? — наконец спросил он.
— Если бы ты за соседней партой сидел, то не сразу, а так — сразу.
По его лицу на миг прошло движение из детства. Она вспомнила его. Он поджал рассечённую лошадиным копытом губу и устремил простой бесхитростный взгляд на неё. Историю с травмой губы знали они оба из их далёкого прошлого. У них обоих от этого воспоминания скрежетнуло по душе.
Всё-таки она чувствовала, что он некоторое время не позволит ей приблизиться. Но не понимала, отчего это. А он, кроме всего прочего, был твёрдо уверен в том, что она городская и неженка. У него же, как он часто про себя говорил, не руки, а клещи от ухода за крупным рогатым скотом. И он не хотел ей показывать того, что было у него в жизни и как он себя ощущает. Все эти сложные чувства перемешались в нём. Он сказал: — День необычный сегодня. Баню я истоплю тебе, если хочешь. Чистая постель у меня есть. В другой комнате ляжешь.
Она молча думала: « Он что, не изменился? Всю жизнь так. Фу-у, что это я, будто всю жизнь его знаю. Это у него было тогда. Прост- прост, а шиш допустит до себя. За черту границы на парте на полсантиметра не перелезешь. Господи, вся голова седая и морщины глубокие. Знаю, долго будет держать в тайне, что произошло. Эх, ладно, хорошо хоть нашла его. Пока только горечь. Устала. Завтра посвежее надо быть».
II
Утро принесло ему, Николаю, беспокойство, немного волнующее его, как мужчину. Избавиться от этого беспокойства ему не хотелось, несмотря на что-то непонятное для него. А она, Майя, проснувшись в семь часов, лежала в кровати до полдевятого. Она полагала вчера, что утром будет легче. Ан нет. Откуда-то наплывала лавиной неловкость.
«Может сам выручит?» — со слезами думала она, вслушиваясь в звуки приготовления пищи.
И вот он постучал. Сказал через дверь:
— Мая! ( по- деревенски) Умываться! Завтракать! Когда назвал, кольнуло в сердце. Путаясь в халате, застегнула, вышла. Он показал рукой, где санузел; сказал, что у него давно все удобства в доме. После этих слов она бросила на него быстрый, робкий взгляд. Он посмотрел ей в глаза, ответив на её немой вопрос: — Деревня теперь другая. Иди, иди, не бойся. Всё действует.
Выйдя оттуда, она с нежностью подумала, какой же он хороший, рукастый хозяин. Он поймал её полный нежности взгляд и отвернулся, чтобы скрыть довольство. Она оделась и вышла из комнаты теперь уже завтракать. Он показал рукой место за столом. Она молила про себя: «Не дал бы мне пропасть, говорил бы». И он стал говорить:
— Когда дома живу, больше всего в этой комнате нахожусь. Мне здесь уютнее. Охотничий домик напоминает. Постель здесь себе организовал. Сама кухня мало места занимает. Мне одному хватает. К тому же, видишь, я её отгородил. Остальная площадь — жилая.
Она подхватила: — У тебя и после отгородки жилая как две комнаты.
Он продолжал: — Сам перестраивал весь дом. Несгораемыми материалами обшивал. Комнаты просторнее делал. Твоя тоже просторная, видела? Или не до того было? — улыбнулся, не дожидаясь ответа, продолжал. — Над твоей есть одна комната второго этажа. Размером как раз с твою комнату. И над этой тоже есть одна. Она у меня пониже получилась. Под склад решил приспособить. Вся нужная мелочёвка туда ушла. Всё в комнате на полках, чтобы вместилось много. В основном задумки по дому реализовались.
Он закончил говорить, но его интонация не препятствовала продолжению беседы. Она рада была продолжать:
— Печка, конечно у тебя шикарная, как у Стерлигова.
— У какого Стерлигова? — рассеянно спросил он, будто возвращаясь откуда-то мыслями.
— У известного бизнесмена России. По телевизору про него показывали. Печку показали. Пламя мощное. Никакого камина не надо. Наверное, вытяжки особые есть? — говорила она, обрадованная тем, что он не прекращает разговора. Он сказал почти рассеянно:
— Я не знаю, как у Стерлигова, а у меня, когда я в райцентре хулиганил, удача в этом деле вышла. Я там с таким печником познакомился — пальчики оближешь. Пил с ним не раз. Повезло мне. Однажды здорово выручил его. Друзьями стали. У меня паровое есть. Но без печки жить не могу. Даже существовать. Вот и греюсь у печки как Шариков.
С этими словами он как-то, почти виновато улыбнулся. Замолчал. Она прикусила язык, выжидая с тихой благодарностью.
Потом он медленно, будто раздумывая, сказал: — Мая, давай я тебе завтра что-ли покажу комнату над твоей. Она у меня прибранная. Закрытая. Правда, пыль бы вытереть, — немного смущённо улыбнулся он и продолжал: — А сейчас надо, чтобы ты попробовала подоить корову. Понимаю, страшно. Но надо сейчас. И преодолеть себя сегодня и сейчас. А то труднее будет потом.
Посмотрел с добром, еле прикасаясь, тронул за плечо. Она внутренне немало растерялась. Ей хотелось крикнуть: «Я думала, что увезу тебя отсюда!»
А он заставил её одеться в своё, чтобы не брезговала, отдал ведро в её похолодевшие пальцы и велел идти за ним.
— Октябрь, а холодно как в ноябре, поёживаясь сказал Николай, как только они вышли во двор.
Продолжение следует: