Финляндия, 1923 год. Гениальный актёр Николай Павлович Евлахов загорелся безумной идеей - сыграть умершего краскома Игната Плотникова, а точнее - стать им, вернувшись в Петроград...
На фоне Большой Истории (годы Гражданской войны и первые годы новой красной России) разворачивается драма, драма глубокая и многогранная, которая в своей проблематике затрагивает сложные аспекты взаимодействия реальности и иллюзии, чужой жизни, вопрос перевоплощения и собственной реализации.
Тема "чужой жизни", натягивания чужого образа на собственное тело для главного героя, актёра по призванию, становится в этой картине с каждой минутой идеей фикс, не просто реализацией авангардной по своей сути теории Николая Евреинова о "театре для себя", о вживлении самого искусства в тело жизни толпы, общества, а сверх-идеей, затмевающей собой всё иное, становящейся самоцелью жизни гениального лицедея. Для протагониста игра становится больше, чем очередной реализацией образа, границы стираются, и чужие сны, страшные сны, муки убитого командира становятся его собственными. Он достиг желаемого: он смог перевоплотиться, смог сотворить из окружающего его мира театр, где постановщик - сама жизнь, где реплики - одна импровизация, где от таланта актёра требуется всё, до единой капли крови, всё, чтобы не сорвалась постановка. И чем дальше идёт представление, от акта с акту, чем глубже и ближе происходит осознание Евлаховым личности героя Гражданской войны Плотникова, его фатальности, неизбежности конца, тем более Евлахов убеждается, вживаясь всё больше в роль, перевоплощаясь, что принять судьбу чужого человека, героя своей игры, пойти до конца в этой - нет, не сумасшедшей, а гениальной идее - есть цель его.
***
Он, Евлахов, или уже Плотников, человек неприкаянный, лишний человек (как генерал Адамов из "Седьмого спутника"), тот, кого быть не должно, словно вернувшийся из того света (здесь - Финляндия, тихая, чистая, явная оппозиция шумному Петрограду, а переход государственной границы равен переходу из двух миров, из реальности к выдумке). И в этом - уже фатальность образа. перейдя границу, он словно подписал свой неизбежный приговор. Из мира мёртвых, из мира воспоминаний вернуться нельзя. В метели, в этом небытие - его смерть.
***
В своём теле это кино имеет много от традиции, от предшественников. Помимо исключительно театральной концепции Н. Евреинова, ставшей здесь одной из деталей двигателя сюжета, и идей Серебряного века в фильме прослеживаются - и довольно явственно - отсылки (вольные или невольные) на творчество А. Германа, в частности на его "Седьмой спутник", 1967 (постреволюционный быт, сюжетная коллизия с персонажем, словно вернувшимся с того света), а монолог Зинки-Воровки о разбитой, покорёженной судьбе (снятый также одним планом) явственно отсылает к сцене из картины "Двадцать дней без войны" (1976). Однако тема двойничества сама по себе уходит в литературу. И здесь необходимо вспомнить не Ф. Достоевского и его повесть "Двойник", а, скорее, набоковскую прозу (к примеру, роман "Отчаяние"), которая по своему содержанию явно ближе основной идее фильма.
"Роль" - кино красивое, кино сложное, кино тонкое. Картина не только историческая, даже не столько, сколько философская, раскрывающая в себе трудную проблему актёрства, вживания в роль и иллюзии в окружающем мире.