По реке плыли деревянные гребные лодки, перевозившие женщин в разноцветных сари и мужчин в белых тюрбанах, небрежно намотанных на голову, а также говорливых детей, которые шлепали по воде своими худыми ногами. Вдоль всего берега стояли древние беседки из покрытого резьбой красного песчаника. В этих беседках сидели люди, погруженные в повторение имен Кришны. Когда же издалека донесся звон храмовых колоколов, сердце мое преисполнилось восхищением и благодарностью. После года странствий я почувствовал, что наконец вернулся домой.
Я увидел садху, сидевшего внутри пустотелого дерева на берегу реки; мне сказали, что ему уже сто десять лет. На нем была только набедренная повязка из мешковины, а спутанные волосы были обмотаны вокруг головы, как корона. Кожа на его старческом лице обвисла, и, чтобы открыть глаза, ему приходилось поднимать отяжелевшие веки пальцами. Жестом он подозвал меня. Мне не понадобилось много времени, чтобы понять, что это мауни-баба — отшельник, давший обет молчания. Его единственным способом общения с миром был обломок грифельной доски и кусок мела. Я присел возле него на корточки, и он написал на своей маленькой доске два слова большими буквами: «Люди думают...». Потом стер их пальцами и стал писать дальше: «... что все», — снова стер и написал: «... во Вриндаване», — снова стер — «... сумасшедшие», — стер. «Это правда», — стер. «Мы все без ума...», — стер. А потом написал большими буквами: «ОТ КРИШНЫ». Эту надпись он тоже стер, а затем, так же по частям, составил фразу: «И если ты останешься здесь, то тоже превратишься в безумца». Написав это, он улыбнулся так, как будто ему было известно что-то такое, о чем я не знал.