Он вернулся обратно и приблизился к сидящему на прежнем месте нищему.
– Где ноги потерял, братец?
– Под Хайберомгорой, ваше благородие! – разом преобразился тот,
даже на несуществующие ноги подняться попытался, видно, не привык еще к убожеству своему. – Накрыли горцы нашу роту с минометов – только клочья полетели! Семерых сразу убило, а уж поранило – ужасть! Мне вон обе ноги – в кашу. Больно – жуть! Думал: сразу помру, ан нет – не идет Костлявая. Ну, я автомат чейто подгреб – мойто осколками покорежило да пару пальцев при этом снесло – во, глянь! – инвалид продемонстрировал левую кисть, и вправду напоминающую рачью клешню. – И давай супостата поливать. Загнусь, грю, да чучмеков этих с собой хоть парочку, да заберу... А дальше не помню. Очнулся вон уж в госпитале, на койке. Хвать ноги, а их нету... Ну все, думаю: п... прощения просим, ваше благородие... Конец, в общем, тебе, Васятка – и отвоевался ты, и землюматушку отпахал... А уж потом енерал какойто припожаловал с цельной свитой, крест мне на грудь пришпилил, стакан водки поднес да речь сказал. Что герой я, мол, что царьгосударь мной гордится...
– А самто откуда? – перебил Александр словоохотливого инвалида: както неловко ему было рядом с ним, безногим, целому и здоровому... почти. А про то дело на Хайберском перевале он помнил: еще Еланцев рассказывал.
– Откуда? – округлил и без того большие глаза солдат. – Так ведь пскопские мы! Аккурат изпод Гдова! Домой добрался, а родня...
– Почти земляк.
– А вы откель будете, ваше благородие?
– Новгородский я, солдат.
– Во! И взаправду земляки! Ну, тесна Рассеяматушка!
– Держи, земляк. – Александр нагнулся и положил в нищенскую миску
бархатный мешочек. – Справь себе протезы и не позорь награду.