И прежде всего, победил Рональд Рейган. Реальную взаимосвязь между действиями
администрации Рейгана и реакцией Кремля можно будет установить лишь после того, как будут
раскрыты (конечно, если такое произойдет) и изучены полные, подлинные архивы Советского
Союза. Однако уже сейчас вполне можно доказать, что президент Рейган заслуживает звания
главного архитектора победы Запада в холодной войне. Это, без всякого сомнения, следует из
высказываний последнего советского министра иностранных дел Александра Бессмертных на
интереснейшей конференции по советско-американским отношениям в 80-е годы17
.
Среди прочего в высказываниях Александра Бессмертных прозвучали следующие слова
по поводу размещения осенью 1983 года американских крылатых ракет и баллистических
ракет «Першинг – 2» в Европе в ответ на принятие СССР на вооружение ракет СС – 20 и
яростную пропагандистскую кампанию и угрозы:
…Решение определенно вызвало крайнее разочарование… Ситуация
чрезвычайно осложнилась, поскольку были затронуты интересы Советского
Союза. Вместе с тем, оценивая ретроспективу с позиций сегодняшнего дня,
я полагаю, что этот факт сам по себе… помог сконцентрировать усилия на
поиске решений.
А вот что он сказал по поводу объявленных президентом Рейганом в том же году планов
реализации Стратегической оборонной инициативы (СОИ):
…Я бы сказал, что одним из поворотных моментов, когда стратеги
в Советском Союзе начали, возможно, даже пересматривать свои позиции,
стало объявление программы СОИ в марте 1983 года. В головы [советских]
лидеров закралось подозрение, что за этим может скрываться нечто очень,
очень опасное.
И, наконец, по поводу взаимосвязи между инициативами Рейгана по укреплению обороны (включая как размещение ядерных ракет среднего радиуса действия в Европе, так и решение о реализации СОИ) и внутренней слабостью Советского Союза:
…К моменту прихода Горбачева к власти в Москве статистические
показатели уже свидетельствовали о том, что ситуация в экономике была не
слишком хорошей. Поэтому, когда вы заговорили о СОИ и контроле над
вооружениями, экономический элемент… временами, с моей точки зрения,
полностью захватывал Горбачева, особенно в процессе подготовки к встрече в
Рейкьявике. (Курсив автора.)
Саммит в Рейкьявике в октябре 1986 года, на который ссылается г-н Бессмертных, был,
как я уже не раз отмечала, поворотным пунктом холодной войны18. Г-н Горбачев уже знал из
прошлых дискуссий с президентом Рейганом, как горячо тот поддерживает СОИ, в которой
видит не только практическую необходимость, но и моральную цель: программа направлена
на защиту людей и опирается не только на ядерное устрашение. Советскому лидеру, располагающему всей полнотой информации, также было хорошо известно, что Советский Союз с его
находящейся в застое экономикой и технологической отсталостью не мог ничего противопоставить СОИ. Ему необходимо было любой ценой остановить реализацию программы. Именно
17 Я благодарю Школу Вудро Вильсона при Принстонском университете за материалы этой конференции, предоставленные
в мое распоряжение.
18 The Downing Street Years, pp. 469–472.
М. Тэтчер. «Искусство управления государством: Стратегии для меняющегося мира»
25
поэтому он и пытался предложить президенту Рейгану серьезное сокращение ядерных вооружений в обмен на одно условие: программа СОИ не должна выходить за «рамки лабораторий».
Михаилу Горбачеву удалось взять верх, а Рональд Рейган проиграл PR-битву в результате
срыва переговоров. Тем не менее американский президент все же победил в холодной войне и
сделал это без единого выстрела. В декабре 1987 года Советы сняли свое требование отказаться
от СОИ и приняли американское предложение о сокращении вооружений, а именно предложение о полном выводе из Европы ядерного оружия среднего радиуса действия. Г-н Горбачев
перешел Рубикон. Советский Союз вынужден был признать, что стратегия, которую он проводил с 60-х годов, – стратегия бряцания оружием, подрывной деятельности и пропаганды для
прикрытия внутренней слабости и сохранения статуса сверхдержавы, – окончательно и бесспорно потерпела провал.
Меня все же удивляет, что левые пытаются отрицать это. Конечно, заблуждение – это не
преступление. Однако то, как некоторые ведут себя, поверив, что Советский Союз оказался
победителем, не многим отличается от преступления. Эти люди просто слепы, поскольку не
хотят видеть, поскольку ослеплены классической социалистической верой в то, что власть государства – кратчайший путь к прогрессу. Так, американский журналист Линкольн Стеффенс,
посетивший Советский Союз в 1919 году, написал: «Я видел будущее; и оно реально».
В разгар голода 1932 года, самого ужасного в российской истории, биолог Джулиан
Хаксли заявил, что в России «уровень физического состояния и здоровья [людей] лучше,
чем в Англии». Джордж Бернард Шоу писал, что «Сталин выполнил обещания, которые еще
10 лет назад казались неосуществимыми, и я снимаю перед ним шляпу». В не меньшей степени был поражен и Герберт Уэллс, который говорил, что он никогда «не встречал человека
более искреннего, справедливого и честного… никто не боялся его, и все доверяли ему».
Гарольд Ласки полагал, что советские тюрьмы (переполненные политическими заключенными,
содержащимися в ужасающих условиях) позволяют осужденным вести «полноценную жизнь
и сохранять чувство собственного достоинства»19
.
Сидней и Беатриса Уэбб были просто ошеломлены триумфом советского эксперимента.
Их книга объемом в 1200 страниц, расхваливавшаяся всеми средствами советской пропаганды,
первоначально называлась «Советский коммунизм: новая цивилизация?», однако знак вопроса
исчез из заглавия второго издания, вышедшего в 1937 году, когда террор достиг наибольшего
размаха20
.
В способности левых связывать все лучшее с коммунизмом, а худшее с антикоммунизмом есть нечто повергающее в трепет. Даже когда советская система лежала в конвульсиях экономической смерти, экономист Дж. К. Гэлбрейт в 1984 году так описывал свой визит в СССР:
О том, что советская система за последние годы добилась колоссальных
успехов в материальном производстве, свидетельствуют как статистические
данные, так и общий вид городских районов… Это заметно по облику людей
на улицах… В определенной мере успехи российской системы обусловлены
тем, что она, в отличие от экономики западных промышленно развитых стран,
в полной мере задействует рабочую силу21
.
Профессор Гэлбрейт – один из сторонников некогда модной теории «конвергенции», в
соответствии с которой капиталистическая и социалистическая модели со временем должны
19 Эти примеры заимствованы из книги Пола Джонсона «Нынешние времена» (Modern Times, London, 1992, pp. 275–276).
20 Роберт Конквест. Научная общественность и советский миф (Academe and the Soviet Mith, The National Interest, spring
1993).
21 Источник: «Визит в Россию» (A Visit to Russia, New Yorker, 3 September 1984); цитата заимствована из книги Динеша
Д'Суза «Рональд Рейган: как обыкновенный человек стал выдающимся лидером» (Ronald Reagan: How an Ordinary Man Became
an Extraordinary Leader, New York, 1999, p. 4).
М. Тэтчер. «Искусство управления государством: Стратегии для меняющегося мира»
26
сближаться и, в конечном итоге, привести к миру социальной демократии, который вберет в
себя все лучшее и будет лишен недостатков. Проблема этой теории заключается в том, что
ее приверженцы вынуждены постоянно выискивать достоинства советской системы, которая
не смогла предложить ничего существенного советским гражданам. Один из диссидентов того
времени Владимир Буковский однажды заметил (имея в виду поговорку об омлете, который
нельзя приготовить, не разбив яиц), что он видел массу разбитых яиц, но попробовать омлета
ему так и не удалось.
Подобную ошибку (я вернусь к этому вопросу в одной из следующих глав) делают и те
советологи, которые пытаются анализировать и представлять развитие событий в Советском
Союзе, оперируя понятиями «голуби» и «ястребы», «либералы» и «консерваторы», «левые»
и «правые»22. (Мне совершенно непонятно, зачем называть бескомпромиссных коммунистов
«консерваторами», а фашиствующих антисемитов «правым крылом», – разве только чтобы
сбить с толку оппонентов в либеральных средствах массовой информации.) Защитники теории
«конвергенции» и некоторые сторонники политики разрядки предполагают, что любой конкретный шаг Соединенных Штатов должен вызывать аналогичный ответный шаг со стороны
Советов23. Отсюда следует, что если мы хотим мира, то не должны готовиться к войне, если
хотим безопасности, то не должны угрожать, а если хотим сотрудничества, то должны идти
на компромиссы. Такой подход был совершенно неоправдан, по крайней мере пока Советский
Союз оставался той сверхдержавой с экспансионистской идеологией, какой он был до середины – конца 80-х годов.
Доказательство тому лежит на поверхности. Пока во главе Соединенных Штатов стояла
администрация (Никсона, Форда и Картера), которая шла на компромисс с Советами, Советский Союз продолжал наращивать свои арсеналы и усиливать военное присутствие в разных
частях мира. Но стоило только появиться президенту, открыто поставившему в качестве целей
достижение военного превосходства, всеобъемлющее соперничество и сдерживание советской
мощи, как Советский Союз пошел на сотрудничество и разоружение, а впоследствии развалился. Критики президента Рейгана, в отчаянной попытке найти кого-нибудь, кому можно
было бы поставить в заслугу окончание холодной войны, увидели неожиданное спасение в лице
Михаила Горбачева, которому приписали преобразование всего на свете. Роль г-на Горбачева
и в самом деле была позитивной и очень важной. Однако противникам президента Рейгана
так и не удается объяснить, почему (выражаясь словами профессора Ричарда Пайпса) «после
четырех лет жесткой рейгановской политики конфронтации Советский Союз не ответил тем
же… не назначил такого же бескомпромиссного, агрессивно настроенного первого секретаря,
а остановился вместо этого на человеке, склонном к компромиссам»24
.
Столь серьезное заблуждение, похоже, совсем не помеха для карьеры в мире, сложившемся после окончания холодной войны. Напротив. Вчерашние критики стратегии, которая
так блистательно разрушила Советский Союз, получили возможность выстраивать отношения
с его наследниками. Г-н Строуб Тэлботт в период работы журналистом в журнале Time неоднократно критиковал усилия Рейгана по укреплению обороноспособности, отвергал СОИ, подвергал сомнению эффективность идеи внешнего давления со стороны Запада, называл холод22 См. главу 3.
23 Генри Кисинджер отстаивает свою концепцию разрядки в статье «Между старым "левым" и новым "правым"» (Between
the Old Left and the New Right, Foreign Affairs, May-June 1999). Он приводит следующий аргумент: «В начале 70-х годов решения, которым позже станет высокоэффективная политика Рейгана, просто не существовало. Препятствием для появления
такой политики была вовсе не администрация Никсона или Форда, а либеральный Конгресс и средства массовой информации». Правда, он также допускает, что «Рейган оказался более чутким к чувствам американцев».
24 Р. Пайпс, «Ошибочная трактовка холодной войны: сторонники жесткой линии оказались правы» (Misinterpreting the
Cold War: The Hard-Liners had It Right, Foreign Affairs, Winter 1995), отзыв на книгу Реймонда Гартоффа «Великое превращение: американо-советские отношения и окончание холодной войны» (The Great Transition: American-Soviet Relations and the
End of the Cold War, Washington, 1994).
М. Тэтчер. «Искусство управления государством: Стратегии для меняющегося мира»
27
ную войну «навязчивой идеей», отвлекающей мир от других, более важных проблем, и считал
НАТО «не более чем временным образованием»25. И что же, в администрации президента
Клинтона он получает место заместителя госсекретаря.
Все это в наше время приобретает чрезвычайное значение. Если столь влиятельные
люди не понимают или просто забыли, против чего мы боролись в холодной войне и как нам
досталась победа, значит, они не могут даже сохранить, не говоря уже о том, чтобы углубить,
завоевания, которые дала свобода.
Холодную войну иногда изображают как борьбу между двумя сверхдержавами: Соединенными Штатами (и их союзниками) с одной стороны и Советским Союзом (и его марионетками) – с другой. Термин «сверхдержава» не нравился мне в те времена, поскольку он
предполагает некую моральную равнозначность двух политических полюсов. Конечно, с одной
стороны, борьбу за превосходство вели друг с другом равные в широком смысле государства.
Однако эта равнозначность по размышлении вовсе не однозначна. Намного важнее и значительнее для нас сегодня то, что холодная война шла между двумя прямо противоположными
системами, опирающимися на отрицающие друг друга философские теории и имеющими абсолютно разные цели.
Советская коммунистическая система была в некотором смысле проще. Ее главная цель
заключалась в стремлении к мировому господству идеологии марксизма-ленинизма и коммунистической партии, которая являлась высшим хранителем этой идеологии и единственным
получателем выгоды от нее. Такая цель, по мнению оппонентов, не предполагала никаких
моральных ограничений, само упоминание которых казалось абсурдным. Коммунизм не признавал никаких ограничений, кроме тех, что были обусловлены силой его врагов. В рамках
такой системы личность ценилась настолько, насколько она могла выполнять отведенную ей
роль. Высказывание взглядов, проявление творческой энергии, любые виды «личной» активности разрешались только в том случае, если они приближали «революцию», т. е. совпадали
с интересами стареющих обитателей Кремля. Осуществление мировой революции все откладывалось. Случались, однако, моменты, особенно во взаимоотношениях Советского Союза с
Китаем, когда между поборниками великой социалистической «идеи» возникали разногласия
по поводу темпа ее реализации, методов руководства и ближайших задач. Вместе с тем цель
создания всемирного социалистического общества, состоящего из идеологически убежденных
граждан, оставалась неизменной.
По другую сторону находилась Америка со своими союзниками. То, что мы для краткости называем «Запад», на деле являлось настолько сложным, насколько простым был
«Восток» (в коммунистической терминологии). Прежде всего, он включал в себя целый
ряд государств. В рамках НАТО – организационного воплощения оборонительного решения
Запада – отдельно взятые государства проводили непрерывно меняющуюся политику в соответствии со своими интересами и решениями, принимаемыми их народами на демократической основе. Америка была лидером; однако ей приходилось всякий раз убеждать своих друзей
в необходимости следовать за ней. Этот факт являлся отражением фундаментального отличия
в философии. Само существо западной культуры – и главная причина как силы, так и слабости
западной политики в годы холодной войны – заключается в признании уникальной ценности
каждого человека.
Если взглянуть на вещи таким образом, становится ясно, почему опыт холодной войны
так важен сегодня. Еще важнее понимать, что борьба между двумя противоположными подходами к политической, социальной и экономической организации человеческого бытия не
закончилась и не закончится никогда.
25 Переосмысление красной угрозы (Rethinking the Red Menace, Time, 1 January 1990).
М. Тэтчер. «Искусство управления государством: Стратегии для меняющегося мира»
28
Ни падение Берлинской стены, ни победа в Персидском заливе, ни развал Советского
Союза, ни утверждение свободного рынка и в какой-то мере демократии в Юго-Восточной
Азии – ничто не ослабило конфликта между свободой и социализмом в его бесчисленных обличьях. Сторонники западной модели с ее жестко ограниченным правительством и максимальной свободой личности в рамках господства закона нередко утверждают, и совершенно справедливо: «Мы знаем, что работает». Конечно знаем! Однако всегда находятся политические
лидеры и, все чаще, группы давления, которые упорно пытаются убедить людей в том, что
они не в состоянии управлять своей собственной жизнью и что этим должно заниматься государство. К сожалению, существуют и люди, которые предпочитают бездействие борьбе, зависимость независимости и скромное вознаграждение лишь только потому, что никто не получает больше. Опасность того, что, как выразился Фридрих Хайек в своей «Дороге к рабству»,
«стремление к спокойной жизни станет сильнее любви к свободе»26, присутствует всегда. Этого
допускать нельзя.
В противном случае мы окажемся в ситуации, о которой предупреждал прозорливый
французский обозреватель Алексис де Токвиль в своих рассуждениях о возможности постепенной утраты свободы демократическими странами.
«[Граждане] оказываются под присмотром всепроникающего,
покровительствующего государства, которое единолично обеспечивает их
занятость и в целом отвечает за их судьбу. Это государство абсолютно,
внимательно к каждой мелочи, последовательно, предусмотрительно и
великодушно. Его забота походила бы на родительскую, если бы оно готовило
своих подопечных к взрослой жизни, но вместо этого оно пытается удержать
их в вечном детстве… Так почему бы полностью не освободить людей от
необходимости думать и вообще заботиться о своей жизни? День ото дня
свобода выбора превращается во все более бесполезное и случайное занятие,
свобода воли запирается в узких границах, а граждане мало-помалу лишаются
возможности проявлять свои способности. Основу для такого существования
закладывает уравниловка, именно она подталкивает людей безропотно терпеть
его, а нередко и рассматривать как некое благо…
Я всегда считал, что эта описанная мною форма упорядоченного,
мягкого, мирного рабства вполне может облекаться (значительно легче, чем
принято считать) в обертку свободы и что она может утвердиться, даже
прикрываясь лозунгом независимости людей»27
.
Только уверенность в том, что свобода, за которую мы боролись с социализмом в годы
холодной войны, является незыблемой ценностью сама по себе, позволяет нам не попасть в
заманчивый, но безжизненный тупик, который изобразил де Токвиль.
Именно поэтому мой давний оппонент Михаил Горбачев ошибался, когда высказывался
в Праге насчет альтернативы коммунизму, которую Запад предлагал в прошлом и которую
предлагает теперь. Политическая и экономическая свобода – это не лотерея, в которой один
счастливчик может вытянуть приз и насладиться им, не поделившись с другими.
На самом деле западная модель свободы реальна и универсальна, а ее вариации обусловлены лишь культурными и прочими особенностями. Теолог Майкл Новак окрестил ее «демократическим капитализмом»28. Это хорошее название, поскольку оно подчеркивает связь
между политической и экономической свободой. Существенно то, что его предложил чело26 F.A. Hayek, The Road to Serfdom, London: Routhledge and Kegan Paul, 1979, p. 95.
27 Alexis de Tocqueville (ed. J.P. Mayer and Max Lerner, trans. George Lawrence), Democracy in America (New York: Harper
and Row, 1966), p. 667. Алексис де Токвиль (1805–1959) – политический философ, политик и историк.
28 Michael Novak, The Spirit of Democratic Capitalism (London, 1991).
М. Тэтчер. «Искусство управления государством: Стратегии для меняющегося мира»
29
век, чья профессиональная деятельность в большей мере ассоциируется со сверхъестественными теориями, а не политическими программами. Несколько позже я постараюсь дать более
детальное представление о западной модели свободы29. Однако скажу сразу: ее главная и определяющая особенность в том, что она опирается на правду – правду о природе человечества,
о его стремлениях, о мире, который оно надеется построить.