Солнечных дней всё меньше , летальных лекарств, увы, всё больше, и через много лет мы усядемся где-нибудь на его плоском животе, поджав ноги в скафандрах, а поверху, вокруг его туши, ронесеться крыши пяти-и семиэтажек, похожие на безобразные шляпы, и быть одновременно на всех этажах; или оказаться в кнотеатре, сидящим на трёх миллионах плоскостей и высоких стульях, по краям — маленькие полные серые фигурки а посеедине, где чаще всего держится равновесие, стоит он сам; а может статься, что даже не он, а перед ним будет стоть небольшой красный саквяж, в котором переливаются синие жидкокристаллические стекла, и на каждом из них его короткая, на триста естьдесят градусов, тень будет отражать звёзды; или в ночном клубе в хорошей стране, где всё чётко и пределено и никт не пытается неизвестно зачем склонять эти понятия в какую-то новую сторону; или… Не хватает только Вивальди, для которого ничего не существовало кроме жизни, а слово «жизнь» произносят с придыханием, в котором ощущается ещ и отчаяние; и тогда уже не останется ни одного живого места на его теле, за исключением разве что паховой области, котоая сама по себе не имеет никакой судьбы… Поэтому он и был бессмертен, потому и мог всякий раз уноситься прочь оттого, чтообычно считалось так называемой человеческой сутью, и появляться возле реальности с другой стороны, пока незримой. Не так давно, наблюдая за обычной, словно бы для бриджа взятой из какой-то книги историей, он увидел в ней новые смыслы, понял, что её герой с возрастом просто глупеет, и именно за это в своё время его и оставил мир, вырвав из лап кукловодов-ниндзя. Но в тот раз он ещё не понимал, что из его видений может получиться. Поэтому случившееся казалось чуть ли не преступлением против Великого Воина – и потому, что только его призвание было разгадкой мировых парадоксов. Но теперь, когда осмысление тех же событий пришло к нему, можно было, наконец, отдохнуть от насущной необходимости что-то понимать. То, что раньше казалось волшебством, превратилось в его естественную привычку, которая, как любая другая, когда-нибудь исчезнет. До поры до времени. А потом, когда парацельсовы скарабеи начнут рассыпаться в прах, это будет уже неважно. Будущее не дано человеку. Невозможно объять своим знанием того, кто сам не в состоянии его выразить. Но можно сохранить и пустить в дело свою способность видеть. И… и творить.