22 июня 1940 г., по прошествии обязательного пятилетнего срока, Эйнштейн, его дочь Марго и секретарь прошли необходимую проверку для получения американского гражданства. 1 октября они были приведены к присяге как граждане США. «Битва за Англию» — в самом разгаре. Судьба всей цивилизации поставлена на карту. Обстановка во всем мире омрачилась. Спустя несколько месяцев, под натиском нацистских армий пала Франция — это произошло в тот самый день, когда семья Эйнштейна проходила проверку для получения американского гражданства. Ровно через год, день в день, немцы напали на Россию, и, казалось, нацизм близок к полной победе. Но, как мы знаем, ход войны уже был изменен. Поэтому будет уместным рассказать здесь об ошибочной и малоизвестной теории, которую Эйнштейн выдвинул тремя годами позднее.
Война в Европе к тому времени уже близилась к концу. 6 июня 1944 г. — на востоке в это время наступали русские — американцы, англичане и канадцы осуществили грандиозную десантную операцию и форсировали Ла-Манш, создав береговой плацдарм в Нормандии. Гитлер с его мечтой о покорении мира был обречен на гибель. К ноябрю армия Германии уже была в тяжелом положении и отступала на обоих фронтах. 16 декабря 1944 г. немцы развернули внезапное наступление в Бельгии и едва не прорвали оборону союзников; это наступление получило название «Битва за Бульж»[44]. Узнав о наступлении немцев, Эйнштейн не на шутку встревожился. Он рассуждал примерно так. Все говорит за то, что нацистская Германия уже проиграла войну. Почему же тогда немцы, идя на большие потери, предпринимают контрнаступление, которое в результате не может им ничего дать? Очевидно, у них есть на то веские причины. Эйнштейн предположил, что им удалось создать бомбу, которую он назвал «радиоактивной», так что ценой многих человеческих жизней они хотели выиграть время, необходимое для подготовки к применению бомбы. Не мог он знать, что никакой бомбы у немцев не было и что немецкие армии пошли в наступление по личному прика44 Автор имеет в виду завершающий этап Арденнской операции. — Прим. перев.
зу Гитлера — это была его последняя отчаянная авантюра.
После того как захлебнулось это контрнаступление и закончились неудачей попытки нацистов использовать ядерные взрывчатые вещества, Эйнштейн мог без труда заключить, что фашистам все-таки не удалось создать действующую атомную бомбу. Но сохранялась угроза американской бомбы, и взрыв над Хиросимой подтвердил его самые худшие опасения. Ужас перед этой бомбой, в чьих бы руках она ни оказалась — будь то оголтелые диктаторы или рафинированные демократы, — тяжелым грузом лежал на его совести. И не потому, что он в тревоге за судьбы мира написал письмо Рузвельту в 1939 г., опасаясь, что нацистам удастся первым создать новое оружие и поставить мир на колени; не потому, что, ничего не подозревая, он в 1907 г. выдвинул формулу Е=тс2. Нет, не по этим причинам, а как человек, занимающий единственное в своем роде общественное положение, он ощущал глубочайшую моральную ответственность и считал своим долгом использовать до конца все свое влияние, чтобы уберечь человечество от ужасов, которые, несмотря на трагедию Хиросимы и Нагасаки, оно еще не сознавало.
Когда бы ни представлялся случай — а их было немало, поскольку ему часто доводилось выступать перед общественностью, — он всегда предупреждал об опасности, которую несла миру атомная бомба, и горячо призывал к созданию Всемирного правительства. Когда в 1946 г. ведущие ученые объединили свои усилия, сформировав Чрезвычайный комитет ученых-атомников, они обратились к Эйнштейну — да, именно к Эйнштейну, чьи взгляды на квантовую механику они отвергали и чьи поиски единой теории поля игнорировали, — именно к нему, самому знаменитому из всех них обратились ученые с просьбой стать председателем этого комитета. И Эйнштейн, не колеблясь ни минуты, принял это предложение. Ведь для того, чтобы выполнить свою задачу, Комитет должен был завладеть самым пристальным вниманием и общественности, и влиятельных политических деятелей. Нужны были и деньги, чтобы выполнить колоссальную по своим масштабам задачу — донести до сознания людей элементарные вещи: например, что Америка не обладает вечной монополией на «секрет» производства атомной бомбы, что другие государства неизбежно сами раскроют этот секрет и что политическая структура всего мира устарела.
Не жалея сил занимался Эйнштейн такого рода деятельностью. Он страстно призывал к созданию межгосударственной военной организации, целью которой было бы сохранение мира между народами. Эта идея почти всем представлялась безнадежным предприятием. Она высказывалась и раньше, причем в более спокойное время, но ни к чему не привела. Так можно ли было надеяться, что на сей раз — пусть даже под угрозой уничтожения рода человеческого — она будет воплощена? Но без той или иной формы всемирной власти Эйнштейн не представлял себе безопасного будущего для человечества.
Несмотря на то что печальное прошлое (да и атомное будущее тоже) не давало его душе покоя, Эйнштейн по-прежнему умел находить в жизни радость и удовлетворение, а в упорных поисках единой теории поля — внутренний покой. Мы уже описывали некоторые его попытки в этой области, так что пропустим остальные и расскажем о теории, которая была изложена им в статье, опубликованной в 1945 г. Работе над этой теорией, которая претерпела множество изменений, Эйнштейн посвятил остаток жизни. Она была связана с теорией 1925 г., той самой, в которой появился несимметричный тензор gμν содержащий 16 компонент, 10 из которых использовались для описания гравитации, а 6 — для электромагнетизма. Таким образом, в произнесенных Эйнштейном в 1925 г. словах «я уверен, что нашел теперь правильное решение», было что-то пророческое.
Эта последняя теория Эйнштейна не поддается элементарному изложению. Понимание могли бы облегчить картинки, но их нет. Теория до предела насыщена математикой. В течение многих лет Эйнштейн — и в одиночку, и с помощниками — преодолевал одну трудность за другой лишь для того, чтобы столкнуться с новыми препятствиями. Многие исследователи, и среди них Инфельд, показали, что уравнения поля вели к явно ошибочным описаниям движения: электрически заряженные частицы должны были бы двигаться так, как будто у них не было заряда. Несмотря на это, Эйнштейн сохранял веру в эту теорию. В ее окончательном виде без уравнений поля можно было обойтись. Кроме того, Эйнштейн в течение долгого времени пытался добиться еще более глубокого единства — единства поля и материи, которые хотя и были друг с другом связаны, но до сих пор представляли собой принципиально различные сущности. В общей теории относительности уравнения поля теряли свою чистоту как раз в тех местах, которые относились к материи. Эйнштейн подчеркивал, что, казалось, не было способа сохранить общую теорию относительности без понятия поля. Он утверждал также, что если считать целиком и полностью справедливой основную идею теории поля, то материя должна проникать в нее не контрабандным путем, а как честная и полноправная часть самого поля. Можно было бы возразить, что Эйнштейн пытается создать материю всего-навсего из витков пространства — времени. Поэтому в новой теории Эйнштейн стремился найти такие чистые уравнения поля, которые оставались бы чистыми даже там, где место принадлежало материи. Он надеялся, что материя будет в таком случае проявляться в виде своего рода комков на поле. Он надеялся также, что если добиваться решений чистых уравнений поля — на научном языке это называется решениями, свободными от сингулярностей, — то автоматически возникнут ограничения, которые соответствовали бы существованию атомов и квантов. Большинству физиков эта возможность казалась крайне отдаленной — и то, если они в принципе соглашались с тем, что она может иметь место. На практике же математические трудности были поистине огромными. Предположим, что Эйнштейну удалось бы найти соответствующие уравнения поля. Как бы стал он искать желанные решения, свободные от сингулярностей? Он знал, что никакого стандартного, готового к применению метода не было. И все же он продолжал бороться, повторяя в отчаянии: «Мне нужно еще больше математики».
В 1948 г. в Цюрихе скончалась первая жена Эйнштейна, Милева. С ее смертью оборвалась еще одна ниточка, связывавшая его с прошлым. Здоровье самого Эйнштейна вызывало серьезные опасения, и в конце года он перенес операцию брюшной полости. По словам его близкого друга, «эта операция имела, скорее, характер обследования, и мы в то время с огромным облегчением узнали, что обнаружено всего лишь „расширение брюшной аорты“».
Несмотря на то что пребывание во Флориде помогло его выздоровлению, Эйнштейн все еще был слаб. Однако он поспешил как можно скорее попасть обратно в Принстон, руководствуясь отчасти целью быть ближе к своей сестре Майе. Она приехала навестить его в 1939 г. и, когда разразилась война, осталась в Принстоне. В мае 1946 г. она перенесла удар, который привел к параличу. В таком состоянии она дожила до июня 1951 г. Вскоре после ее смерти Эйнштейн написал своему кузену:
«В течение нескольких последних лет я каждый вечер читал ей вслух лучшие произведения и классической, и современной литературы. Поразительно, что, несмотря на прогрессирующий недуг, ее рассудок не пострадал, хотя перед самой смертью она уже едва могла говорить. Никто не может представить себе, как мне не хватает ее теперь. Но я с облегчением думаю о том, что все мучения для нее уже позади…»
Эти годы, когда Эйнштейн ежевечерне читал вслух умирающей сестре литературные шедевры, были подобны для него печальному отголоску чтений в жизнерадостной «Академии Олимпия». Тогда тоже читались шедевры. В 1953 г. по приезде в Париж Габихт встретился с Соловином. Это произошло 12 марта, за два дня до 74-летия Эйнштейна. Растроганные воспоминаниями о чудесных днях, проведенных в Берне полвека назад, два немолодых уже человека отправили Эйнштейну открытку с изображением Собора Парижской богоматери. Адрес был написан по-французски: «Президенту „Академии Олимпия“ Альберту Эйнштейну, Принстон, Нью-Джерси, США». Конечно, открытка дошла до адресата. На маленьком пространстве открытки еле-еле уместились следующие два ностальгических послания, написанных по-немецки:
«Его преосвященству, несравненному президенту нашей Академии:
Сегодня состоялось печальное, но торжественное заседание нашей всемирно известной Академии. Оставленное для Вас место так и осталось незанятым, но оно всегда Вас ждет. Да, ждет, ждет Вашего приезда. Габихт.
И я, некогда член славной Академии, с великим трудом сдерживаю слезы при виде пустующего кресла, которое Вам надлежало бы занять. И мне остается лишь выразить Вам свое глубочайшее почтение, величайшую признательность и самые сердечные пожелания. М. Соловин».