А также о соперничестве с зарубежными фильмами, об онлайн-кинотеатрах и их будущем в России.
Месяц назад на одном из стриминговых сервисов состоялась премьера сериала «Инсомния» сценариста и режиссера Ольги Френкель. Это мистический детектив, в котором Гоша Куценко сыграл удивительного и весьма успешного психиатра-гипнотерапевта. Его главный герой Юрий действительно помогает людям – заставляет их под гипнозом вспоминать свои прошлые жизни и забытые моменты жизни нынешней. Единственный пациент, которого он не может вылечить, – это он сам.
Юрий страдает от бессонницы и кошмаров, в которых видит девушку – и не одну. Кто они и как связаны с героем? А главное, почему они не дают ему покоя и буквально сводят с ума (вместе с ним сходит с ума и зритель, погружаясь в атмосферу постоянных видений и галлюцинаций)? Собственные проблемы (в отличие от проблем своих клиентов) герой решает отнюдь не медицинскими методами. Он направляется в бар, желая расслабиться и наконец уснуть. Но лишь находит дополнительные приключения на свою голову – благодаря знакомству с загадочной Анной.
Совсем скоро «Инсомния» выходит на телеэкраны. Тем временем мы пообщались с Гошей Куценко и узнали, чем телеверсия отличается от того, что показывают в интернете, почему за онлайн-платформами будущее, как изменился российский кинематограф за последние три года и зачем актер ходил к экстрасенсам.
GQ: Год назад в одном из интервью вы сказали, что выбираете проекты по сценарию. Что особенного было в «Инсомнии»?
Куценко: Когда я познакомился с Ольгой Френкель, мы разговорились о наших планах. Я рассказал ей о своих работах, в том числе о моем сценарии про сны. Оказалось, у нее тоже был проект про бессонницу и видения – он как раз запускался. Я прочитал сценарий, и в моем воображении случилась такая же премьера, что и на зрительских экранах в начале октября.
Мне кажется, качество сценария выражается в том, насколько он визуализируется. Я увидел все, что было написано. Меня удивило количество поворотов и необычность жанра для нашего кинематографа. Понял, что такой картины у нас не было – и в этом ее смелость. Конечно, подобное кино есть на Западе, но я его особо не смотрю. Не люблю психологические триллеры. У меня и у других артистов происходит некоторая психологическая нагрузка – профессия в этом и состоит. Так что я предпочитаю кино для глаз. А если и для мозга, то для его увеселения. Кино, заставляющее думать и «работать душой», – это особая территория. И если полный метр я еще могу посмотреть, то уйти в такой сериал и грузануться – мне тяжело. Я пробовал смотреть такие зарубежные сериалы, но они вынимают душу и сводят с ума.
Так как же получилось, что вы сыграли главного героя?
После того как я прочитал сценарий, мы с Олей проговорили пять часов – я рассказал все, что думаю. Она мне сказала: «Слушай, когда ты сейчас читал и мы разговаривали, я увидела в тебе главного героя. Давай ты попробуешься?». На тот момент у нее уже был главный герой – и не один, но ни на ком Оля не могла остановиться.
Мои пробы понравились и Оле, и продюсерам – Валерию Федоровичу и Евгению Никишову. Им понравилось мое преобразование, потому что там я другой. Для меня на самом деле нет особого открытия – я такой в спектаклях, на территории драмы. Я учился на драматического артиста, окончил школу-студию МХАТ им. Чехова, мы играли Чехова. «Инсомния» для меня Чехов в чистом виде. Одной из кодовых фраз на площадке была «Астров» (Астров – главный герой драмы «Дядя Ваня» Антона Чехова. – Прим. ред.). Когда я что-то не ощущал, Оля подходила и говорила: «Астров, Астров, Астров», и я преображался, начинал думать иначе.
Получается, сниматься в психологических триллерах не так тяжело, как их смотреть?
Ну, для российских актеров порефлексировать, помучиться, пострадать – за милое дело. Почему я и сказал о своем дипломе театральном. Мой крупный дебют в драме в 55 лет. Я, по-моему, ни разу не пошутил за восемь серий. Только язвил. А так мой статус в нашем кинематографе, так уж случилось, – актер в жанре боевика и комедии.
Что больше нравится: комедия или драма?
Нравится играть, конечно, драму. Я же драматический артист. Самое сложное – это играть юмор. Ну, в «Инсомнии» были сложности с сарказмом. Мой персонаж – психиатр и гипнолог, поэтому он иногда прибегает к методу провокации. Я знаю, что это такое (улыбается).
Есть система разбора роли, основанная на провокациях. Есть режиссеры, которые работают таким методом – находят слабую точку и начинают сводить тебя с ума. В итоге выводят из равновесия, и ты открываешься. Так же действуют и медики.
Вот если бы мне попалась такая пациентка, как вы… Сейчас единственное, чего я добиваюсь от вас, – осторожной улыбки. А мой гипнолог довел бы вас до слез и потом смог бы легко заставить смеяться. Смотря с чем бы вы пришли – с дефицитом слез или радости.
Какие режиссеры работали с вами методом провокации?
Мой давний друг Виктор Шамиров. Я даже местами его играл в «Инсомнии». Вторым кодовым словом было «Шамиров» – его Оля произносила, когда я становился занудным, медленным, едким. Мы с Витей поставили с десяток спектаклей и сняли пять картин. Он как никто может рвать твою голову и душу – иногда это нужно делать.
Ольга Френкель тоже владеет этой техникой. Мне кажется, она гипнотизер, честно. Она загипнотизировала меня своими идеями, мыслями, подходом к работе, своей любовью к искусству и своим недюжинным умом.
Ваш сценарий про сны как-то повлиял на создание «Инсомнии»?
Нет, это абсолютно разный материал. Ольга, безусловно, прочитала все мои сценарии, но она очень плохой критик. Я такой же. Любовь – это понимание. Понимание до дна и насквозь. А когда ты понимаешь автора и видишь его насквозь, то уходишь с позиции зрителя и стороннего наблюдателя. Ты уходишь на территорию автора – ты уже на его стороне и согласен с ним.
Вы уже заговорили о том, что отчасти играли Шамирова, а кто еще был прототипом вашего героя? Как вообще вживались в этот непростой образ?
Артисту обязательна подготовка для роли, где нужно будет ковыряться в другом человеке – играть врача, тем более гипнолога, это непонятная для меня вещь, я не знаю, из чего состоит это чудо.
Основным прототипом, который сразу влетал в мою голову и сидел в ней, был мой товарищ Алексей Волков. Я знаком с ним около 10 лет. Он действующий психиатр, возглавляющий женское отделение психиатрии. Это самоотверженный человек – ученый и фанатик, безусловно. После своих смен в больнице он работает в «красной зоне» или навещает онкобольных и людей в реанимации. Причем не берет за это деньги, хотя отдает последние силы после 10- или 12-часового рабочего дня.
Я ему как-то сказал: «Леш, я играл тебя!» А он мне: «Ты не давал мне сценарий! Я не отвечаю!» А я указываю, что он не консультировал нас. Но я играл его. «Ладно, я посмотрю». Пока что Леша посмотрел только часть сериала, но я уже получил утешительное СМС. Я даже подумал о продолжении сериала – и его мы будем писать с Алексеем Волковым.
Так а что насчет гипноза? Верите в него или не сталкивались?
Я верю, но не сталкивался. Я видел, как люди были под гипнозом. Я понимаю, что это есть. Мне кажется, я гипнобилен… гипнабелен! К нам приходили гипнотизеры, мы общались с ними. Но я был не в пассивном состоянии, то есть не приходил со своей проблемой. Хотя мне предлагали попробовать на себе сеанс гипноза.
Мне было важно понять, о чем думает и что ощущает сам гипнолог. Какой мыслительный процесс происходит у него в этот момент. И форма была тоже важна – эти руки, этот взгляд, манера речи, плавность, вдруг некая агрессивность, напористость.
Было интересно, как люди пришли к этому, какая у них была раньше профессия. Я встречал гипнологов-психиатров. И знаком с успешным гипнологом, причем регрессологом, который помогает людям решать вопросы, путешествуя в их жизнях, летая в своем воображении, нарушая законы времени. Этот человек пережил сильную трагедию. Поверил в гипноз и открыл у себя возможность погружаться в мир других людей – сильно, полностью. И находить ответы на вопросы, которые их мучают.
Вообще это территория гипноза с точки зрения классической медицины очень спорная. Если вы хотите увидеть лицо сарказма, то спросите серьезного психиатра про гипноз, и вы увидите это лицо. Зачастую это так. Но мой персонаж – это как раз изначально психиатр, который работал в профессии, потом ушел и открыл для себя способности регрессивного гипноза.
Я не знаю, существует ли это на Земле или только в нашем воображении, но для кино это очень плодотворная территория, потому что она визуально оправдана. Прикольно же улететь в XVII век здесь и сейчас? Улететь, решить вопрос и вернуться.
Почему тогда сами отказались от сеанса, вам же предлагали?
У меня еще не было потребности запустить эту программу, которая уже зашита в голове. Возможно, когда-нибудь и активирую. Был бы я молод, попробовал бы ради эксперимента. Но когда ты взрослый, то если программа сработает сейчас, она может не сработать потом, когда будет мне необходима.
Вспомнил! Я однажды был у гипнотизера. Это было давно, лет 15 назад. Я никому не рассказывал эту историю. Мы с мамой ходили к экстрасенсам. Это была пара: очень мрачного вида мужчина и позитивная и яркая женщина, которая проводила манипуляции. Мама верила им. Экстрасенсы вводили людей в небольшой транс и специальными движениями чистили у них на глазах их «субстанцию», убирали блоки из головы.
Как-то мама говорит мне: «Юра, зайди». Кстати, я же тоже Юрий – как и мой герой в «Инсомнии». Это редкое для меня имя, так меня звала мама – и Шамиров, когда хотел, чтобы я пришел в себя. Он называл меня Юрий Георгиевич – меня передергивало, и я «просыпался».
Я зашел в комнату к экстрасенсам. Мужчина посмотрел на меня: «Я вижу у вас недоверие. Хорошо, я вам скажу. Год назад вы получили удар в правую височную долю. У вас было сотрясение мозга, но вы продолжили работать. У вас до сих пор остались повреждения». Затем он обратился к своей коллеге: «Видишь, у него там, у виска?» «Да-да, вижу, почищу ему этот блок». Она и подчистила. Я же стоял, слушал и кивал головой, улыбался (смеется).
Мужчина мне говорит: «У вас были некие проблемы из-за энергетического нарушения». А я ненавижу, когда слово «энергия» применяется к человеку в этом смысле. Я улыбнулся, ответил «спасибо», оставил деньги и ушел.
Мы с мамой уже дошли до машины, и я обалдел. Я вспомнил, что ровно год назад я готовился к «Рождественской встрече» – передача такая была с Аллой Борисовной Пугачевой. На следующий день мы с ней должны были вести выпуск на сцене мюзикла «Метро» в Театре оперетты. Это был 2003 или 2004 год. Мы с компанией валяли дурака, и в меня бросили конфетой. Резко уклонившись, я сильно ударился правой височной частью об угол дивана. Мой глаз заплыл. В итоге перед съемкой мне все замазали, я был в очках и с таким отекшим глазом вел «Рождественские встречи». Это есть в интернете – мы пели «Мадам Брошкину».
На следующий день я вернулся к экстрасенсам: «Вы сказали правду!» «Зачем вы вернулись?» «Я вернулся с просьбой. Есть девушка, которая разбила мне сердце». «Фотография есть?» «Есть». Я дал ему снимок, и он рассказал мне о наших отношениях.
Есть вообще в «Инсомнии» что-то реальное, взятое из жизни?
Финал. Посмотрите финал. Восьмая серия. Она все открывает. Меня иногда спрашивали друзья: «Ну давай, сдай нам, чем все закончится?» Но я просто не мог объяснить.
Вы уже проговорились о продолжении сериала, оно будет?
Не знаю. Посмотрим на рейтинги. Картина выйдет на телевидении – будет официальный телевизионный рейтинг. Продюсеры посмотрят на официальную премьеру и примут решение. У нас есть идеи, о чем дальше снимать. Но главный источник – черепная коробка Ольги Френкель, все зависит от нее.
Я рад, что картина сейчас случается и есть много хороших отзывов. Год назад мы с Олей болели, были нервные и уставшие – и не знали, закончим ли это кино вообще. У нас были мысли, что это никому не нужно, что это будет существовать на уровне артхауса.
Но знаете, что случилось? Сейчас российские платформы, которые появились три года назад, набрали достаточно серьезные обороты. В том числе и за счет пандемии – нет худа без добра. За счет этих платформ зритель переродился и полюбил смотреть интересное кино.
Ведь умение смотреть кино – это тоже наука. Так вот мне кажется, за эти два года зритель окончил высшие курсы в этом направлении, потому что в России появилось много нереальных работ и сериалов, которые достойны внимания.
Согласна, онлайн-кинотеатры – это круто. Но как среди множества новых классных проектов выбрать, что посмотреть?
Честно скажу, раньше я очень редко смотрел телевизор и практически не смотрел телевизионные сериалы – в том числе и со своим участием. Не было времени, и самое страшное – не было желания.
Есть проекты, которые продюсировались для каналов. В них заложены свой посыл и свои требования – это понятно. Эти работы рассчитаны на определенную аудиторию в зависимости от канала. Но они далеки от свободного творчества. Когда читаешь сценарий любого федерального канала, сразу ощущаешь, что можно, а что нельзя. Это особые сценарии.
Платформы же дают волю эксперименту. Причем не снятому за копейки, а сделанному профессионально, с помощью хорошей техники, со съемочной группой и классными артистами. Тут есть место для странных, порой даже авантюрных идей.
На каком-то этапе «Инсомния» как раз была авантюрой. Если бы ее сняли на каком-то федеральном канале, это было бы невозможно смотреть (смеется). Были бы купированы грубости, убрана пошлость, и ушло бы несколько откровенных сцен, потому что существует цензура.
Так вот, достоинство любой платформы – отсутствие цензуры. Сейчас хотят принять закон, запрещающий использование нецензурных выражений на онлайн-платформах. Я считаю, это катастрофа. То, что платформы завоевали за эти три года, будет бездарно слито. Расскажу почему.
Зритель чувствует свободу повествования. Он вырабатывает свою концепцию, свое «верю – не верю», свой способ отличить искусство от подделки, талантливое от бездарного. Это происходит интуитивно. Люди включают сериал и понимают это. Не зря придумана пилотная серия.
Почему снимают сначала ее и это уже стало законом? Лучше потратить деньги и снять пилотный эпизод, а потом отказаться от проекта. Такое бывает в 70 % случаев, потому что люди сразу видят силу идеи. А создатели видят перспективу, если она есть, видят ошибки и способы их исправления. Перспектива видится только тогда, когда есть куда смотреть.
Возвращаясь к началу моего ответа, я начал смотреть наши сериалы. Мы мало-мальски, но завоевали рынок. На меня, например, произвели впечатление «Перевал Дятлова», «Аванпост», который незаслуженно обделен вниманием, «Эпидемия». Кстати, вспомните, как легко она прошла у нас и как прогремела на весь мир, когда началась пандемия и ее выкупил Netflix. Еще «Вампиры средней полосы» – шикарная работа в своем жанре. Очень красивое и самобытное кино. Тема вампиров искусана веками – мы знаем все о них. Нет, не все! Мы ничего не знаем про вампиров из Смоленска. Теперь я мечтаю попасть в любом качестве в эту картину.
Наш зритель посмотрел другими глазами на российское кино. Это типичная российская черта – мы не верим ничему. Но поверили в российский сериал.
Как этот потенциальный закон о запрете нецензурных слов может повлиять на работу онлайн-кинотеатров?
Если сейчас вступят в силу законы, сдерживающие творчество на платформах, платформы потеряют смысл. И знаете, что начнет смотреть наш зритель? Зарубежные сериалы, потому что там можно все, потому что Netflix можно все. Как говорила моя мама, «сынок, на сцене и в кадре делай все что угодно, но не делай этого в жизни». И я маме своей верю, как никому. Мы должны в кадре делать так, чтобы люди все видели и ужасались тому, что может быть в жизни – и не шли этой тропой. Экран должен позволять все. Ограничением служит возрастной ценз. Нужно думать, в чем должен осуществляться контроль на платформах.
Мы даже хотим написать открытое письмо от деятелей кино с просьбой оставить территорию платформ свободной – если мы хотим бороться за нашего зрителя. Это не федеральный канал, который существует на уровне данности. Можно выключить один сериал и включить другой – может, на другой платформе.
Пусть зритель решит – не надо оглуплять нашего зрителя, который только образовался, во всех значениях этого слова – появился и получил образование. И поверил, что у нас может быть интересное кино. Не надо выдергивать из-под его ног табуретки – он не в петле. В петлю его загоняют, разворачивая к иностранным сериалам. Вот это беда.
Сейчас мы, российские производственные киносилы, как раз боремся за своего зрителя, потому что эту схватку в кинотеатрах мы уже проиграли. Наш зритель воспитан на американском, на западном кинематографе. Наши фильмы не пользуются доверием. Уж кто-кто, а я это прошел. Я спродюсировал с десяток картин, хотя для многих я просто актер. И я до сих пор выплачиваю огромные проценты убытка.
Нужно не бояться слова «сука» в кадре. Может, тогда мы перестанем бояться этих слов в жизни, сможем бороться и реагировать на них. Нужно видеть и насилие в том числе – каково оно на самом деле, а не на федеральном канале, снятое на восьмерке («восьмерка», или правило 180° в кинематографе гласит, что при съемке двух объектов в одной сцене они должны сохранять единое взаимное расположение друг к другу, то есть камера не должна пересекать воображаемую линию взаимодействиях этих объектов. – Прим. ред.). Чтобы в реальности потом не втыкать наушники и не проходить мимо этого насилия.
Как же «Инсомния» – экспериментальный и смелый проект, будет выходить на телике?
Версия для телика, безусловно, более лояльная. Когда мы снимали кадр, и вдруг выскакивало грубое слово, мы снимали дубль с лояльной версией. Так делают многие. Если кто-то говорил «Иди на **й», оно превращалось в «Иди к черту». Мы и некоторые сцены немного по-другому разыгрывали. Что-то будет запикано.
Плюс для телика версия купированная. Платформа дает возможность выйти за рамки 48 или 42 минут, которые дают телеканалы. Иногда бывает, что в серии нужно больше воздуха, а телевизионный формат сжимает, прессует. Или где-то нужны паузы, воздух в финале сцены – телик все это отрезает.
Но для зрителей телевизионного канала, где выйдет «Инсомния», нужно отметить, существуют несколько другие правила. Он приближен к законам платформы. Так что картина, надеюсь, сохранит свои первородные качества.
Что для вас «Инсомния»?
Закончим лирически. «Инсомния» – это как любовь, как рождение ребенка. Новое спасительное дыхание как для создателей, так и для зрителей. Признание этому миру в честной любви от Ольги Френкель. Знаете, я сам чувствовал в ней такую любовь – на уровне родственной, материнской, как бы странно это ни звучало. Ольга гораздо моложе меня, но если верить в переселение душ, то в контексте сценария я бы допустил, что Ольга Френкель – моя мама.
Автор: Мария Сербина