В фойе театра в ожидании начала представления было многолюдно. Кто нарезал круги, кто стоял и о чём-то тихо переговаривался, кто просто выжидал время. Наконец, прозвучал звонок, и толпа ринулась в концертный зал. Ещё пять минут и на сцену вышел тот, ради которого организовывался весь этот сыр-бор. Он был во фраке с бабочкой и с белым платочком в нагрудном кармашке. Его сопровождали скрипачи, трубачи и гитаристы. Народ благоговейно замер в ожидании чуда, и оно не замедлило случиться - атмосфера зала сотряслась от звука смычковых и клавишных инструментов, и голос маэстро возвестил миру о несчастной и неразделённой любви.
Вот тут-то я и понял, что попал. Справа - дочь, слева - жена. Вместо семейного пудинга и дорогой бутылки вина, - сцена со знаменитым тенором во главе. Жуть! За моей спиной произошёл чудовищный сговор. Мои домашние вдруг в одночасье на мой день рождения решили приобщить меня к высокому искусству. Получи, дескать, вместо семейного пудинга! Какие только аргументы я не приводил – всё бесполезно. Сдули пыль с костюма тысячелетней давности, погладили белую рубаху, на рукава нацепили запонки, привязали к шее галстук и застегнули ширинку. Подогнали ступни под новые туфли, завязали шнурки и выдернули из бровей пару седых волос. Я уж, грешным делом, стал побаиваться, а вдруг в гроб положат! Нет! В театр на знаменитого тенора спеленали. Сижу, смотрю, слушаю…. Тенор меня не расположил. Тоска разбирает жуткая. Взгляд остановить не на чем. Стал крутить головой. В ряду позади нас приметил женщину с мощнецкими грудями наперевес. Засмотрелся. Ей передалось. Она глянула. Пока жена упивалась партией из оперы, я сымитировал руками пышный бюст и показал той женщине большим пальцем вверх. Она улыбнулась и изобразила своими пальчиками сердечко. Я быстренько послал ей воздушный поцелуйчик. Она отстранилась к спинке кресла и боязливо показала перстом на человека рядом – лысого бугая с недельной щетиной. Потом потрясла мне кулачком и кивнула в его сторону. Я подставил палец к шее, а потом ударил ребром ладони по кадыку. Дочь с испугом на меня посмотрела. Женщина понимающе кивнула головой и….
Тут я получил тумак в подреберье со стороны жены. «Бо-бо, бо-бо!», - захныкал я. «У тебя совесть есть? Ты можешь вести себя прилично?» - прошипела она. От боли я согнулся и увидел под ногами белый платочек. Я его аккуратно поднял и не удержался, чтобы не понюхать. Конечно, сделал я это украдкой. От него пахло женским счастьем. Явно кто-то желает им поделиться. Я пощекотал плечо впереди сидящей особы. «Женщина, а, женщина, - зашептал я, - на минуточку, это не ваш платочек?» Надо сказать, что момент был не совсем удачный. В это самое время тенор вскинул веки к потолку и стал выводить решающую ноту. Приближалась кульминация. Многих приподняло с мест, а у совсем впечатлительных приоткрылись рты. Женщина, к которой я апеллировал, пшикнула на меня и отвернулась. Наконец, тенор резко подытожил. Как и положено, в таких случаях водрузилось гробовая тишина, предрекая неминуемый шквал оваций. В этот момент я и спросил другую напротив меня сидящую женщину: «Это не ваш платочек?»
Фраза прозвучала в полном безмолвии, поэтому в нашу сторону посмотрели даже те, кто не хотел смотреть куда-либо ещё кроме как на сцену и на то, что на ней творится. Однако женщина успела обернуться и метнуть на меня гром и молнии. Ответ я не расслышал, потому что зал взорвался оглушительными аплодисментами. Кто-то недалеко от меня истошно заорал «Браво! Браво!» Я тоже завопил «Бис! Бис!». Жена меня одёрнула. «А почему им можно, а мне нельзя?» - вопросил я, не имея в виду ничего плохого. Но с её стороны - полнейшая игнорация. Тогда я обратился к дочери. «Почему им можно, а мне нельзя?» - «Ой, папа, отстань»! – «Как это отстань! Что значит отстань!» – «Не заводись!» – «А кто первый начал, почему ты мне затыкаешь рот?» - спросил я совершенно спокойно. «Чтобы я ещё раз…», - с непонятной нервозностью в голосе начала свою тираду жена.
Люди стали вертеть головами, оборачиваться. Некоторые из них подолгу мерили меня презренным взглядом, в общем, давали понять, что концертный зал не место для семейной скубатни. Наконец, я заткнулся, но глубоко в сердце затаил обиду. Почему им можно, а мне нельзя? Нахлобучившись, я стал коротать время в томительном ожидании перерыва.
Наконец час пробил. Толпа загомонила и устремилась вниз по ступенькам. Затеряться среди людей мне так и не посчастливилось – справа жена, слева – дочь. Возле женского туалета столпотворение – очередь длинною в световой день. Женщины и девушки переминались с ноги на ногу и беспомощно поглядывали по сторонам. «Тебе занять очередь?», - спросил я у жены. Она не оценила шутку. Тогда я отыскал то, что вселяло надежду. «Виски!», - скомандовал я бармену. Я сидел за стойкой и смаковал. Жизнь возвращалась в прежнее русло. Сердце понемногу начало оттаивать. К сожалению, праздник длился не долго. Когда нужно было расплатиться, у меня не оказалось при себе ни карточки, ни денег. «Шура, - закричал я что было мочи, - Шура!» И, конечно же, в очередной раз я не мог не обратить на себя внимания людей меня окружавших. Некоторые уже начали на меня показывать пальцем. Наконец жена с дочерью замаячили на горизонте. Я стал пространно объяснять курьёз момента. Когда благоверная узнала сумму, которую она должна была заплатить за два бокала вина, полстакана виски и коктейль «Кровавая Мэри», она пришла в негодование, и больно наступила своими шпильками на мою туфлю. Я взвыл от боли.
Усевшись на своё место в концертном зале, я решил обидеться и отрешиться. По-видимому, это мне удалось. Потому что мы с приятелем стали ловить рыбу. У меня клюнуло, и я потащил. «Тащи, тащи, давай, давай», - кричал друг. Я стал напрягаться, напрягаться, ещё раз напрягаться, но рыба не поддавалась. Вот уже я её подвёл к берегу. Вот уже появилась её голова. Это был сом, могучий такой сом, килограмм, этак, на десять. «Давай сочок, скорей давай сочок!» - «А где он?» - «Он лежит в кустах». - «В каких кустах, здесь сплошные кусты!» - «Тяни! Давай!» - «У меня не выходит!» - «Напрягись ещё, давай, давай!» Я проснулся опять от резкой боли в подреберье. Жена опять ширнула кулаком и так больно! Они с дочерью сидели, и, задрав носы, махали перед лицом рекламками, предвещающими незабываемые впечатления от концерта. Пресловутый тенор в это время заливался соловьём. Но лица моих домашних выражали скорее болезненное отвращение, чем духовное наслаждение. Господи, неужели я подпустил шептуна? «Шура, всё в порядке?» - «Ты что так орал?» - «Сома тянул».
Зал опять взорвался аплодисментами, на сей раз окончательными. На сцену полетели пучки гвоздик, астр, открытки с адресами и телефонами, и прочие атрибуты обожания и восхищения. Вдруг все, как по команде, поднялись и стали дружно бить в ладоши. Шлёп! Шлёп! Шлёп! Мы тоже встали. Никогда я не хлопал с такой радостью, и с таким рвением. Шлёп! Шлёп! Шлёп! Конец моих мучений был так близок. Шлёп! Шлёп! Скоро я дам простор натёртым мозолям, ослаблю петлю на шее, хлебну пивка и засяду в чат до трёх ночи. Имею право – днюха!
«Ещё! Ещё! Ещё!» - скандировал зал. Маэстро ударил в бубен, заулюлюкал и пошёл ходуном в присядку. Удача ему благоволила в этот вечер, а я медленно стал погружаться в зелёную тоску. Зал ликовал, вкушая перлы высокого искусства. У меня же скребли на душе кошки. Столько времени потрачено без толку! Со всклоченной шевелюрой на голове, со слипшимися ото сна веками и болями в подреберье, я, как затравленный зверь, угрюмо озирался в поисках сермяжной правды. В чём рациональное зерно этих беспрерывных рулад? Почему толпа млеет от этого козлиного голоска? А со сцены тем временем доносилось: «Отойди, не гляди, скройся с глаз ты долой»….