И вдруг в последний момент князь Радлинский стремительно вскидывает руку и нажимает курок. Выбросив вверх громадный клуб дыма, пистолет сипло и грозно рявкает, посылая дробное эхо метаться по округе, отражаясь от сосновых стволов. Зрители оживают и с облегчением переглядываются. Трагедия в очередной раз оборачивается фарсом: вот сейчас штабротмистр тоже выстрелит в воздух, старые друзья обнимутся, простят друг друга и поедут в ближайший ресторан заливать мимолетную обиду морем шампанского...
На лице отходчивого поручика уже цветет ясная, помальчишески открытая улыбка... сменяющаяся растерянностью, потому что черный зрачок пистолета Бекбулатова заглядывает ему прямо в глаза. Не может быть, это же шутка, балаган, не более! “Остановись!” – Александру кажется, что он крикнул это во весь голос...
К рухнувшему навзничь гусару бросаются сразу все присутствующие, но опережает все же врач, с размаху падающий на колени перед безвольно лежащим телом. Поднявшись на ноги несколькими мгновениями спустя, после необходимых, но, видимо, совершенно безнадежных процедур, он отрицательно качает головой, снимает шляпу и мелко дрожащей рукой крестится полютерански. Вразнобой тот же ритуал повторяют все, обступившие ложе смерти...
Немногочисленные свидетели трагедии потрясенно, вполголоса переговариваясь, расходятся к своим автомобилям, и у тела Радлинского остаются только фон Траубе, эскулап и беззвучно рыдающий старикслуга, прижимающий к груди доломан, чудом спасенный от росы, но теперь совсем не нужный молодому князю.
Бросив последний взгляд на уже начинающий заостряться профиль поручика, со щек которого еще не успел сбежать юношеский румянец, багровое пятно на груди его белоснежной сорочки и безвольно откинутую руку, все еще сжимающую пистолет, Александр, не зная, как в таких случаях полагается поступить, козыряет непонятно кому кудато в пространство и чуть ли не бегом догоняет удаляющегося штабротмистра, наконецто расстегнувшего пиджак.
Над головой уже во весь голос щебечут птицы, замолкнувшие было при звуке выстрелов. Солнце, багрово красное, будто напитанное свежей кровью, пролитой при его рождении, дарит первый луч нового дня...
Этот странный сон практически ничего не изменил в окружающем пейзаже. Александру даже показалось, что он попрежнему продолжает сидеть на камне, но не спит, а наблюдает за слиянием рек, причем его так же, как и наяву, сильно клонит в сон. Время, как и две реки, текло медленно, и ничего вокруг не менялось. Както вдруг Бежецкий обратил внимание на то, что он уже не одинок. На том же камне, немного сбоку, так что видел его Александр только самым краешком глаза, сидел какойто невысокий человек. Слегка повернуть голову и разглядеть соседа более подробно мешала невесть откуда взявшаяся страшная лень.
Затянувшуюся паузу прервал сосед, негромко проговорив:
– Кто ты такой, странник?
Странно, но слова соседа, минуя уши Александра, раздавались как бы
прямо в его мозгу. Сквозь них явственно слышался несмолкающий плеск воды, щебет птичек, жужжание мухи у щеки. Бежецкий хотел было ответить, но разлепить губы оказалось выше его сил.
“Отвечай мысленно”.
Александр повиновался.
“Государственный служащий, ротмистр Бежецкий Александр
Павлович, дворянин...”
Бесплотный голос перебил его:
“Мне безразлично твое положение в обществе. Зачем мне это знать?
Кто ты такой, человек?”
Постановка вопроса озадачила Александра.
“Я не понимаю сути вашего вопроса. Кто вы?”
Собеседник помедлил, казалось чтото обдумывая:
“Ты сам назвал меня Соседом. Так и называй дальше. А на мой вопрос
ответить несложно: просто вспомни о себе все с самого начала...”
В мозгу Александра послушно начали всплывать картины его прошлого с самого раннего детства. Он, как будто и не принимая в самом процессе никакого участия, отстраненно следил за этим “киносеансом”, не испытывая никаких чувств: знакомый до мелочей скучноватый фильм, да и только. Удивляло только, как много вспомнилось из того, что казалось давно и прочно забытым. Почемуто как раз и вспоминалось много такого, на что в иной обстановке ротмистр и внимания бы не обратил. Четырехлетний Саша в имении отца плачет над раздавленной на дорожке
сада гусеницей, вроде бы и уродливая и противная, а все же живая и ее жалко... Вот он уже постарше... Вот Саша в гимназии...