То есть ты считаешь, что Вана надо было закатать на болота?

— То есть ты считаешь, что Вана надо было закатать на болота?
    — Если этого требует закон — да.
    — Но это же глупо! — сказал Андрей, раздражаясь. — На кой черт Эксперименту плохой директор комбината вместо хорошего дворника?
    — Закон о праве на разнообразный труд…
    — Этот закон, — прервал его Андрей, — придуман на благо Эксперименту, а не во вред ему. Закон не может все предусмотреть. У нас, у исполнителей закона, должны быть свои головы на плечах.
    — Я представляю себе исполнение закона несколько иначе, — сухо сказал Кэнси. — И уж во всяком случае эти вопросы решаешь не ты, а суд.
    — Суд укатал бы его на болота, — сказал Андрей. — А у него жена и ребенок.
    — Дура лекс, сед лекс, — сказал Кэнси.
    — Эту поговорку придумали бюрократы.
    — Эту поговорку, — сказал Кэнси веско, — придумали люди, которые стремились сохранить единые правила общежития для пестрой человеческой вольницы.
    — Вот-вот, для пестрой! — подхватил Андрей. — Единого закона для всех нет и быть не может. Нет единого закона для эксплуататора и для эксплуатируемого. Вот если бы Ван отказывался перейти из директоров в дворники…
    — Это не твое дело — трактовать закон, — холодно сказал Кэнси. — Для этого существует суд.
    — Да ведь суд не знает и знать не может Вана, как знаю я!
    Кэнси, криво улыбаясь, помотал головой.
    — Господи, ну и знатоки сидят у нас в прокуратуре!
    — Ладно-ладно, — проворчал Андрей. — Ты еще статью напиши. Растяпа-следователь освобождает преступного дворника.
    — И написал бы. Вана жалко. Тебя, дурака, мне нисколько не жалко.
    — Так ведь и мне Вана жалко! — сказал Андрей.
    — Но ты же следователь, — возразил Кэнси. — А я — нет. Я законами не связан.
    — Знаешь что, — сказал Андрей. — Отстань ты от меня Христа ради. У меня и без тебя голова кругом идет.
    Кэнси поднял глаза и усмехнулся.
    — Да, я вижу. Это у тебя на лбу написано. Облава была?
    — Нет, — сказал Андрей. — Просто споткнулся. — Он поглядел на часы. — Еще по рюмке?
    — Спасибо, хватит, — сказал Кэнси, поднимаясь. — Я не могу выпивать так много с каждым следователем. Я пью только с теми, кто дает информацию.
    — Ну и черт с тобой, — сказал Андрей. — Вон Чачуа появился. Пойди спроси его насчет "Падающих Звезд". У него там бо-ольшие успехи, он сегодня хвастался… Только учти: он очень скромный, будет отнекиваться, но ты не отставай, накачай его как следует, матерьялец получишь — во!
    Кэнси, раздвигая стулья, двинулся к Чачуа, уныло склонившемуся над тощей котлеткой, а Андрей, мстительно ухмыльнувшись, неторопливо пошел к выходу. Хорошо бы подождать, посмотреть, как Чачуа будет орать, подумал он. Жалко, времени нет… Н-ну-с, господин Кацман, интересно, как там у вас дела? И не дай вам бог, господин Кацман, снова вола вертеть. Я этого не потерплю, господин Кацман…
    В камере тридцать шесть весь мыслимый свет был включен. Господин Кацман стоял, прислонившись плечом к раскрытому сейфу, и жадно листал какое-то дело, привычно терзая бородавку и неизвестно чему осклабляясь.
    — Какого черта! — проговорил Андрей, потерявшись. — Кто тебе разрешил? Что за манера, черт побери!..
    Изя поднял на него бессмысленные глаза, осклабился еще больше и сказал:
    — Никогда я не думал, что вы столько понаворотили вокруг Красного Здания.
    Андрей вырвал у него папку, с лязгом захлопнул железную дверцу и, взяв за плечо, толкнул Изю к табурету.
    — Сядьте, Кацман, — сказал он, сдерживаясь из последних сил. В глазах у него все плыло от ярости. — Вы написали?
    — Слушай, — сказал Изя. — Вы здесь все просто идиоты!.. Вас тут сидит сто пятьдесят кретинов, и вы никак не можете понять…
    Но Андрей уже не смотрел на него. Он смотрел на листок с надписью "Показания подследственного И. Кацмана…". Никаких показаний там не было, там красовался рисунок пером — мужской орган в натуральную величину.
    — Сволочь, — сказал Андрей и задохнулся. — Скотина.
    Он сорвал телефонную трубку и трясущимся пальцем набрал номер.
    — Фриц? Воронин говорит… — свободной рукой он рванул на себе ворот. — Ты мне очень нужен. Зайди ко мне сейчас же, пожалуйста.
    — В чем дело? — недовольно спросил Гейгер. — Я домой собираюсь.
    — Я тебя очень прошу! — Андрей повысил голос. — Зайди ко мне!
    Он повесил трубку и посмотрел на Изю. Он сейчас же обнаружил, что не может на него смотреть, и стал смотреть сквозь него. Изя булькал и хихикал на своей табуретке, потирал ладони и непрерывно говорил, разглагольствовал о чем-то с отвратительной самодовольной развязностью, что-то о Красном Здании, о совести, о дураках-свидетелях — Андрей не слушал и не слышал. Решение, которое он принял, переполняло его страхом и каким-то дьявольским весельем. Все в нем плясало от возбуждения, он ждал и все никак не мог дождаться, что вот сейчас откроется дверь, мрачный злой Фриц шагнет в комнату, и как изменится тогда это отвратительное самодовольное лицо, исказится ужасом, позорным страхом… Особенно, если Фриц явится с Румером. Одного вида Румера будет достаточно, его зверской волосатой хари с раздавленным носом… Андрей вдруг почувствовал холодок на спине. Он весь был в испарине. В конце концов еще можно переиграть. Еще можно сказать: "Все в порядке, Фриц, все уладилось, извини за беспокойство…"
    Дверь распахнулась, и вошел хмурый и недовольный Фриц Гейгер.
    — Ну, в чем дело? — осведомился он и тут же увидел Изю. — А, привет! — сказал он, заулыбавшись. — Что это вы затеяли среди ночи? Спать пора, утро скоро…
    — Слушай, Фриц! — завопил Изя радостно. — Ну объясни хоть ты этому болвану! Ты же здесь большое начальство…
    — Молчать, подследственный! — заорал Андрей, грохнув кулаком по столу.
    Изя замолк, а Фриц мгновенно подобрался и посмотрел на Изю уже как-то по-другому.
    — Эта сволочь издевается над следствием, — сказал Андрей сквозь зубы, стараясь унять дрожь во всем тело. — Эта сволочь запирается. Возьми его, Фриц, и пусть он скажет, что у него спрашивают.
    Прозрачные нордические глаза Фрица широко раскрылись.
    — А что у него спрашивают? — с деловитым веселием осведомился он.
    — Это неважно, — сказал Андрей. — Дашь ему бумагу, он сам напишет. И пусть он скажет, что было в папке.
    — Ясно, — сказал Фриц и повернулся к Изе.
    Изя все еще не понимал. Или не верил. Он медленно потирал ладони и неуверенно осклаблялся.
    — Ну что ж, мой еврей, пойдем? — ласково сказал Фриц. Угрюмости и хмурости его как не бывало. — Пошевеливайся, мой славный!
    Изя все медлил, и тогда Фриц взял его за воротник, повернул и подтолкнул к двери. Изя потерял равновесие и схватился за косяк. Лицо его побелело. Он понял.
    — Ребята, — сказал он севшим голосом. — Ребята, подождите…
    — Если что, мы будем в подвале, — бархатно промурлыкал Фриц, улыбнулся Андрею и выпихнул Изю в коридор.
    Все. Ощущая противный тошный холодок внутри, Андрей прошелся по кабинету, гася лишний свет. Все. Он сел за стол и некоторое время сидел, уронив голову в ладони. Он был весь в испарине, как перед обмороком. В ушах шумело, и сквозь этот шум он все время слышал беззвучный и оглушительный, тоскливый, отчаянный, севший голос Изи: "Ребята, подождите… Ребята, подождите…" И еще была торжественно ревущая музыка, топот и шарканье по паркету, звон посуды и невнятное шамканье: "…гюмку кюгасо и а-ня-няс!…" Он оторвал руки от лица и бессмысленно уставился в изображение мужского органа. Потом взял листок и принялся рвать его на длинные узкие полоски, бросил бумажную лапшу в мусорную корзину и снова спрятал лицо в руки. Все. Надо было ждать. Набраться терпения и ждать. Тогда все оправдается. Пропадет дурнота, и можно будет вздохнуть с облегчением.
    — Да, Андрей, иногда приходится идти и на это, — услышал он знакомый спокойный голос.