Про журнал «Огонек» или чудеса в нашей жизни случаются!
Был такой замечательный журнал в прежние времена: большого формата, иллюстрированный богато, с большим количеством фотографий и яркой обложкой. Издавался каждую неделю и стоил в киоске тридцать копеек. Подписаться на него можно было только по очень большому «блату»… Не забыли еще это слово?
Даже в киоске «Союзпечать» надо было договариваться, чтобы тебе «оставили» следующий номер, поэтому чаще всего я читала его в читальном зале Городской библиотеки. Она находилась почти напротив нашего дома, и там проходили лучшие часы моего детства. «Огонек» в каждом номере печатал репродукции с картин старых и новых художников, в «юбилейных» номерах всегда были интереснейшие материалы о поэтах, художниках, скульпторах… И эти яркие репродукции, довольно хорошего качества, приобщали к искусству людей, которым не посчастливилось побывать ни в Эрмитаже, ни в Третьяковской галерее… Эти репродукции учителя приносили в классы, коллекционировали, многие дома вставляли в рамочку и вешали на стены в своих комнатушках… Почему-то с детства помню одну такую репродукцию в рамочке - «Неравный брак».
Она висела напротив моей кровати, и я подолгу рассказывала себе историю этой несчастной невесты… В общем, журнал «Огонек» долгие годы был в нашей семье любимым и читаемым. Однажды моя мама Наталья Эдуардовна пришла с ночной смены в больнице сама не своя… с новым журналом… Ничего не сказала. Только спросила: «Как тебе?» - и показала вот эту картинку…
Скажу честно, после Рафаэля и Карла Брюллова эта девушка- горянка не показалась мне чем-то замечательной… О художнике была одна строчка: «Саму весну увидел юной горянкой Гасан Ахвердиев». И это имя мне ни о чем не говорило…
А мама никак не могла успокоиться и только повторяла: «Значит, он выжил!» Потом долго писала какое-то письмо, а потом эта история как-то забылась!. А потом нам домой принесли «заказное письмо» из города Баку. В Краснотурьинск, где в то время Азербайджан казался таким же нереальным и экзотическим, как какой-нибудь Монреаль или Гонолулу… там было очень толстое письмо, выставочный буклет и приглашение приехать в гости!!! Вот тут-то мама и рассказала! Понимаете, говорить о временах заключения в Печорлаге и в шестидесятые годы было небезопасно… Очень хотела забыть все самое страшное, боялась, что я могу чего-то не понять… не знаю… И вот что она рассказала. В 194..году в больницу в Сангородке, где она работала медсестрой, поступил изможденный, едва живой человек – заключенный… Его подлечили… А главное, подкормили. Обогрели… После лесоповала чистая койка в больничной палате и больничный, а не «лагерный» распорядок дня, человеческие лица медсестер и врачей, а не «рожи» охранников, сотворили чудо, и он попросил бумагу и карандаш… И начал рисовать небольшие, размером с открытку, портреты тех, кто был рядом… Гасан Ахвердиев говорил неплохо по-русски, довольно прилично по-немецки, и молоденькая медсестра с ним охотно разговаривала. Там люди не делились подробностями, но стало известно, что Гасан воевал, в плен попал вместе с тысячами солдат под Севастополем после пулевого ранения в голову… Пуля застряла в черепе …Ее обнаружили, сделав рентгеновский снимок… Сказали, что извлечь не представляется возможным… в плену ему повезло: талант художника оказался востребован: в Берлине до самого конца войны издавалась азербайджанскими националистами газета, туда и отправили из лагеря военнопленных талантливого молодого художника. После капитуляции Германии Гасан Ахвердиев обратился в комендатуру с просьбой о возвращении на Родину. Был арестован и приговорен к смертной казни. Но стране нужны были новые рабочие руки. Так он оказался на Севере: сначала в Воркуте на самых тяжелых «общих» работах. Холод, голод и каторжная работа, пуля, застрявшая в черепе… и похоронили бы с биркой на голой ноге, как ежедневно хоронили в вечной мерзлоте его товарищей по несчастью… Говорил, что Господь сохранил ему жизнь еще раз… Мечтал вернуться домой… В Гулаге человек не мог надеяться на то, что по окончании срока «отпустят»… надо было выживать… Когда перебросили в республику Коми, забрезжила надежда… В Сыктывкаре в конце сороковых годов «профессоров, музыкантов, ученых, артистов было больше, чем в столицах», - так горько шутили заключенные… И талантливый художник был замечен и пристроен в клуб рисовать «наглядную агитацию». Так появилась надежда: дожить до освобождения… При клубе была мастерская, там и поселился… Иллюзия свободы… Но лучше, чем лагерный барак! Мама рассказала, что в больничку он попал еще раз - на этот раз с сильным обморожением… Опять поправился и радовался, что пальцы сохранили… рассказал, что на его родине раньше не разрешалось рисовать людей, животных, птиц... так что всему приходилось учиться... Очень благодарил после каждой перевязки… бинты к обмороженным рукам прилипали, присыхали, так их можно было или отдирать, или отмачивать в специальном растворе, а потом ждать, пока раны подсохнут, и только потом бинтовать… В какие руки попадешь… Мамины руки были добрыми и умелыми, и руки художника исцелили! После выписки мама видела приветливого художника нечасто… прошли годы…
И вдруг в журнале в 1964 году увидела его картину!
Написала письмо в редакцию «Огонька», и ответ пришел! Как же мы радовались! Конечно, ни о какой поездке и речи быть не могло, но завязалась переписка. Часто писала Вера, русская жена Гасана. Рассказывала о детях, о здоровье, о том, что жизнь складывается непросто, но уже разрешили жить в Баку, есть настоящая мастерская… Каждое письмо становилось поводом для воспоминаний…
У мамы не сохранился ее портрет, который был нарисован КАРАНДАШОМ на каком-то кусочке бумаги. Но мама о нем жалела. Фотографий того времени тоже нет… Поэтому маму я знаю молоденькой 17-летней девушкой по фотографии, сделанной в 43 году в Одессе.
И по фотографии 54 года - после освобождения. Измученная. Невероятно худая. С глазами, в которые больно смотреть. ЕЙ ВСЕГО 28 ЛЕТ!
Пройдет время, будут и другие фотографии, другая жизнь. А о страшном десятилетии мама вспоминать не любила. Как-то обмолвилась, что, кроме Гасана, никто не вернулся… радовалась за него и гордилась его успехами… хоть и знала, что еще долгие годы его контролировали «люди в штатском»… Маму последний раз «проконтролировали» в 1976 году, а в 77 она умерла, придя с ночного дежурства… Ей был всего 51 год, а в 78 году умер Гасан Ахвердиев.