Всем утра доброго, дня отменного, вечера уютного, ночи покойной, ave, salute или как вам угодно!
Более или менее благополучно "отстрелявшись" с днём 17 ноября применительно к веку двадцатому в цикле "Век мой, зверь мой...", сегодня возвращаюсь уже на два столетия назад и приглашаю вас последовать за собой.
19-м ноября 1813 года датировано письмо главного начальника Императорской канцелярии (военным министром он перестал быть с 1810-го) графа Аракчеева подпоручику Василию Сергеевичу Норову.
Милостивый Государь мой Василий Сергеевич!
Сего числа получил я от родителей ваших письмо и сорок червонных, кои в замену полученных уже вами от генерал-майора Кикина и отданы ему с роспискою, которая препровождена от меня к вашему Батюшке. Прилагаю от него к вам письмо, и, как вы уволены по Высочайшему приказу за ранами в Россию, то желая, чтобы не имели дорогою остановки, препровождаю при сем Билет, по которому в нуждах дорогою оказываемо вам будет пособие. Я писал вместе с сим к генерал-майору Цвилиневу, что ежели вы имеете нужду в деньгах для дороги, то чтобы он дал вам несколько червонных, а вы по получении должны меня уведомить для возвращения ему выданных вам денег. Впрочем, желаю вам скорого выздоровления и пребуду с почтением
Покорным Слугою
Граф Аракчеев
Естли вы по сию пору не уехали, то уведомьте меня, для чего вы по сие время живете в Праге и не едете к своим родителям, где бы вам гораздо спокойнее и приятнее было жить.
Франкфурт на Майне
Ноября 19 дня
1813 года
В августе сего же года подпоручик Норов был серьёзно ранен в бою под Кульмом и в конце осени, будучи уволен, направлялся на лечение в Россию. Приведённое же письмо, хоть и крайне любопытное стилистически, - лишь повод познакомиться с новым для нас персонажем. Именно с Норовым связана весьма скандальная история, когда Великий Князь Николай Павлович был вызван на дуэль. Произошло это в марте 1822 года: на смотре гвардейских полков в Вильно, будучи подвергнутым будущим императором жестокому разносу за упущения по службе и даже нарочно забрызганным им грязью, капитан Норов затребовал у Николая Павловича удовлетворения за оскорбление чести. Норова поддержали ещё пятеро офицеров, подав прошения об отставке. История дошла Государя, который неожиданно приняв сторону оскорблённого, заставил младшего брата извиниться перед содержавшимся под арестом Норовым.
Будучи принятым сперва в "Союз Благоденствия", а после - в "Южное общество", участия в непосредственных событиях 14 декабря Норов не принимал, приказ о его аресте поступил лишь в конце января 1826-го. Осуждённый по 2 разряду, он был сперва приговорён к 15-ти годам каторги, позже заменённых десятью, но на каторгу он так и не попал: его по каким-то причинам переводили то в Свеаборгскую крепость, то в Выборгскую, то в Шлиссельбургскую, пока особым указом он не был отправлен в крепостные арестанты в Бобруйскую тюрьму. Возможно, "кое-кто кое-что" припомнил строптивому не по чину капитану? Отбывать наказание Норов закончил на Кавказе унтер-офицером в 1838 году, уже будучи в отставке до конца своих дней пробыв под секретным надзором корпуса жандармов и полиции.
19 ноября 1825 года в Таганроге скоропостижно умирает Император Александр Павлович. "Русскiй РезонёрЪ" в различных своих циклах частенько касался его личности - крайне противоречивой и, по-моему, заплутавшей между желаниями, возможностями и реалиями, и даже под конец дней своих впавшей в религиозное помутнение, оставив младшему брату Империю в, мягко говоря, не совсем надлежащем виде, в числе прочего и "нечаянно" - чрезмерной секретностью своего завещания - спровоцировав кровавую коронационную неразбериху. Не будем мусолить это ещё раз, лучше приведу ниже отрывок из воспоминаний Н. И. Шенига - свидетеля последних дней Государя... Весьма, доложу вам, поучительное чтение - особенно для тех, кто чрезмерно "увлекается" властью, забывая, что все мы - смертны, и всё твоё мнимое величие - всего лишь секундная вспышка, шорох листка в лесу - не более! И лежать на столе у равнодушного прозектора с биркой на пальце ноги вчерашний вершитель судеб и миров однажды будет точно так же, как и презираемый им плебс.
"... 20 числа, князь Волконский, Дибич, Чернышев присутствовали при вскрытии тела, которое делали Виллие, Тарасов и другие доктора. Всё тело найдено здоровым, только в голове нашли 5 унций воды...
21 ноября поутру в 9 часов, по приказанию Дибича, отправился я, как старший в чине... для присутствия при бальзамировании тела покойного государя. Вошед в кабинет, я нашел его уже раздетым на столе, и четыре гарнизонных фельдшера, вырезывая мясистые части, набивали их какими-то разваренными в спирте травами и забинтовывали широкими тесьмами. Доберт и Рейнгольд с сигарами в зубах варили в кастрюльке в камине эти травы. Они провели в этом состоянии всю ночь, с той поры как Виллие вскрыл тело и составил протокол. Череп на голове был уже приложен, а при мне натягивали кожу с волосами, чем немного изменилось выражение черт лица. Мозг, сердце и внутренности были вложены в серебряный сосуд, вроде сахарной большой жестянки с крышкою, и заперты замком... Доктора жаловались, что все разбежались и что они не могут даже добиться чистых простынь и полотенец... По окончании бальзамирования одели государя в парадный общий генеральский мундир с звездою и орденами в петлице..."
19 ноября 1833 года министром народного просвещения Уваровым предоставляется Императору Николаю Павловичу знаменитая докладная записка, во многом задавшая тон как последующим царствиям, так и, я бы сказал, в определённой степени даже и нынешней системе управления государством. Да, Уваров - личность крайне неприятная, даже и для пресловутых "николаевских" времён какая-то холодно-склизкая, но - как пел мироновский Бендер - "вы оцените красоту игры"!
"По вступлению моему с высочайшего Вашего Императорского Величества повеления в должность Министра Народного Просвещения, употребил я, так сказать, заглавным, местом, лозунгом моего управления, следующие выражения: «Народное воспитание должно совершаться в соединенном дуже Православия, Самодержавия и Народности"...
...Посреди всеобщего падения религиозных и гражданских учреждений в Европе, не взирая на повсеместное распространение разрушительных начал, Россия к счастию сохранила доселе теплую веру к некоторым религиозным, моральным, и политическим понятиям, ей исключительно принадлежащим. В сих понятиях, в сих священных остатках ее народности, находится и весь залог будущего ее жребия... Чья рука и сильная и опытная, может удержать стремление умов в границах порядка и тишины и откинуть все, что могло бы нарушить общее устройство?.. Без любви к Вере предков, народ, как и частный человек, должны погибнуть; ослабить в них Веру, то же самое, что лишать их крови и вырвать сердце. Это было бы готовить им низшую степень в моральном и политическом предназначении. Это было бы измена в пространном смысле... Правительство не нуждается конечно в похвальных себе словах, но может ли оно не пещись о том, чтобы спасительное убеждение, что Россия живет и охраняется спасительным духом Самодержавия, сильного, человеколюбивого, просвещенного... Вопрос о Народности не имеет того единства, какое представляет вопрос о Самодержавии; но тот и другой проистекают из одного источника и совокупляются на каждой странице Истории Русского народа... Промыслом, даровавшим нам в лице великодушного, просвещенного, истинно Русского Монарха, залог невредимой силы Государства, должно устоять против порывов бури ежеминутно нам грозящей, то образование настоящего и будущих поколений в соединенном духе Православия, Самодержавия и Народности составляет бессомненно одну из лучших надежд и главнейших потребностей времени и вместе одно из труднейших поручений, коим доверенность Монарха могла бы почтить верноподданного, постигающего и важность оного, и цену каждого мгновения и несоразмерность своих сил, и ответственность свою перед Богом, Государем и Отечеством..."
Написано бойко, тонко, умно, правда, не без бочонка лести, но... Представьте себе какого-нибудь современного народного избранника, выдвигающего подобную инициативу!.. А знаете - может и прокатить! Вот они - скрепы-то! И, думается, не по одной лоснящейся щеке покатились бы слёзы восторга и умиления: любо!.. любо!
Набрёл на удивительное письмо Достоевского брату Михаилу. Датировано оно 19-м ноября 1863 года, писано из Москвы, где он тогда проживал до весны 1864-го, изредка наезжая по делам в столицу.
"Я очень хорошо знаю, любезный брат, что у тебя хлопот и забот теперь по горло, да что ж мне-то делать: столько навалилось забот и на меня, что и конца не вижу... А нам о многом и как можно скорее надо друг с другом переговорить. Главное, чтоб не обманывали обещаниями и действительно позволили бы поскорее «Правду». Я признаюсь тебе, что не очень в отчаянии, что совершенно нельзя воскресить «Время». «Правда» может произвести такой же эффект, если не больше, разумеется при благоприятных обстоятельствах, это главное. Что же касается до названия «Правда», то, по-моему, оно превосходно, удивительно и можно чести приписать выдумку названия. Это прямо в точку. И мысль наиболее подходящую заключает, и к обстоятельствам идет, а главное, в нем есть некоторая наивность, вера, которая именно как раз к духу и к направлению нашему, потому что наш журнал («Время») был всё время до крайности наивен и, черт знает, может быть, и взял наивностью и верой. Одним словом, название превосходное. Обертку можно ту же, как и у «Времени», чтобы напоминало собою «Время», раздел в журнале один, как в «Revue des deux Mondes», а в объявлении о журнале, на 1-й строчке, в начале фразы напечатать что-нибудь вроде: «Время требует правды... вызывает на свет правду» и т. д., так чтоб ясно было, что это намек, что «Время» и «Правда» — одно и то же..."
Интересно, знал ли Ленин о намерении крайне нелюбимого, даже - ненавидимого им Достоевского издавать тёзку своего печатного детища? Сдаётся, ежели бы Михаилу Достоевскому удалось бы, пройдя через цензурные рогатки, согласовать таки название нового журнала - "Правда", многие поколения советских людей начинали бы утро с какой-то другой газеты... Той же "Искры", например. Или какого-нибудь "Луча"... "Пламя", наконец. Но точно - не "Правда". Вчитайтесь только, как отзывался Владимир Ильич о "Бесах": "...Такая литература мне не нужна, — что она мне может дать?.. На эту дрянь у меня нет свободного времени». Или о "Преступлении и наказании": "Вот мы и приехали к сантиментам и словечкам хлюпкого интеллигента, желающего топить… революционные вопросы в морализирующей блевотине. Да о каком Раскольникове вы говорите? О том, который прихлопнул старую стерву ростовщицу, или о том, который потом на базаре в покаянном кликушестве лбом все хлопался о землю?.." Но всё обошлось благополучно, журнал братьев Достоевских в итоге был назван "Эпохой", предначертанному будущему суждено было случиться, бабочка не махнула случайно крылышком, а "в маленьком и тихом городе Симбирске, там, где катит воды мать российских рек, всем народам мира дорогой и близкий родился великий человек..."
Занятную, остроумную и не лишённую аллюзий к нашей с вами современности оценку русской прессы того времени даёт литератору и общественному деятелю Николаю Андреевичу Белоголовому уже побывавший в нашем цикле М.Е.Салтыков-Щедрин в письме от 19 ноября 1881 года:
"...Вы пишете, что в газетах об России ничего нет и желаете иметь сведения. А мы-то здесь что знаем? Кроме слухов, ничем не гарантированных и ходящих на улице, — что мы имеем? Нынче принято за правило ни о чем не объявлять. Хотят, чтоб общество успокоилось, а слухи до него все-таки доходят, и беспокойство все увеличивается. Все обращаются к содействию, и все скрывают. Вследствие этого ходят, например, такие слухи, что когда Санковский выстрелил в Черевина, то последний, взявши его за голову, начал пальцами давить ему глаза. Очевидное преувеличение, но как же уберечься от них. Другие говорят, что он оторвал Санковскому оба уха — представьте себе! Ясно, что со стороны товарища министра ничего подобного не может быть, но это Вам дает меру того, как относится общество к этой системе скрывания. Мы не знаем даже, политическое ли это было покушение, или просто попытка сумасшедшего. Вообще, никогда так скучно и утомительно не жилось... Хотят всех молиться заставить; театры сокращают. А Катков с Аксаковым орут пуще прежнего, и все кричат: Мало! Мало! Собственно говоря, они-то и наводят страх, потому что считаются выразителями интимных мыслей"
Упоминаемые в тексте Санковский и Черевин - это, соответственно, злоумышленник и товарищ министра внутренних дел, после неудавшегося покушения на последнего Санковский со своим напарником Мельниковым были приговорены один к смертной казни, другой к 20 годам каторги. "Решительно не имел намерения убить генерала Черевика, а просто сделал это с целью манифестации в совершенно бессознательном состоянии и под влиянием полного расстройства моего организма от падучей болезни» - писал в прошении о помиловании Санковский. В итоге он был отправлен таки на вечную каторгу, избежав виселицы. Но я не об этом... Обратите внимание на опять же - поразительную актуальность и меткость фраз Салтыкова-Щедрина! Да будто сейчас написано! А если заменить "Каткова с Аксаковым" на хорошо знакомые нам фамилии нынешних телевещателей, в агрессивной и нервозной манере шаманского камлания внушающих пастве нужные истины, то выйдет и вовсе пугающе пророчески! Классик, что тут скажешь?..
А традиционно замыкающий временной круг каждой статьи цикла Император Николай Александрович день 19 ноября 1896 года провёл замечательно! Нет-нет, правда - замечательно, с самой отпетой легкомысленностью, какую-только можно себе вообразить!
19-го ноября. Вторник.
В 7½ отправился с остальными приглашенными на охоту в Гатчину. Было ясно тихо и 12° морозу. Орудовали в фазаннике. Всего убито 465. Из этого мною: 14 фазанов, 1 кролик, 15 зайцев — итого 30 шт. Миша приехал после завтрака. Пил чай у Мамá и вернулся в Царское в 6½ час.
А где кошки? Кошки убитые с воронами - где, спрашиваю? И замечательное какое слово: "орудовали". Словно что-то... воровское. Пробрались, значит, мы в чужой фазанник и там... того-с... пошерудили немножко. А вроде человек читать любил... вместе с Аликс?
С традиционным стихотворением, написанным в титульный день, промашка сегодня вышла... Ни один поэт XIX века ничего нынче не написал! Поэтому, в порядке исключения придётся отступить от правила и завершить статью стихами неизбежно-плодовитого и мрачноватого Александра Блока, созданными днём ранее - в 1898 году.
Мрак. Один я. Тревожит мой слух тишина.
Всё уснуло, да мне-то не спится.
Я хотел бы уснуть, да уж очень темна
Эта ночь, – и луна не сребрится.
Думы всё неотвязно тревожат мой сон.
Вспоминаю я прошлые ночи:
Мрак неясный… По лесу разносится звон…
Как сияют прекрасные очи!
Дальше, дальше… Как холодно! Лед на Неве,
Открываются двери на стужу…
Что такое проснулось в моей голове?
Что за тайна всплывает наружу?..
Нет, не тайна: одна неугасшая страсть…
Но страстям я не стану молиться!
Пред другой на колени готов я упасть!..
Эх, уснул бы… да что-то не спится
Таким (или примерно таким) увиделся мне день 19 ноября XIX столетия. Хорош он был или плох - решать вам, я же - всего лишь орудие, инструмент в руках Истории.
С признательностью за прочтение, не вздумайте болеть (поверьте - в том нет ничего хорошего) и, как говаривал один бывший юрисконсульт, «держитесь там», искренне Ваш – Русскiй РезонёрЪ
Предыдущие статьи цикла "И был вечер, и было утро.", циклы "Однажды 200 лет назад","Век мой, зверь мой...", "Размышленiя у парадного... портрета", а также много ещё чего - в гиде по публикациям на историческую тематику "РУССКIЙ ГЕРОДОТЪ"
ЗДЕСЬ - "Русскiй РезонёрЪ" ЛУЧШЕЕ. Сокращённый гид по каналу