Внезапно, младая поросль матереет и разрастается с быстротой губительной болезни, съедая окрестные цветники, унося и отторгая от оазиса все, что ему принадлежит, так чтя имя свое и считаясь с ним, что мало кому придет в голову задуматься, откуда взялось на его месте то, что ратет з настоящео оазса. Скоро новое поколение будет даже не знать, кто построил этот город, и тогда жители ег обратятся с ольбой к росткам, помнящимся по войнам и эпидемиям, едва различимым на далеком отголоске, к той, чтовсосала все в себя а потом ошлет их в рост. Но ростки не помнят, кто был матерью; долго они будут рати и расти, но поа они те же, что и раньше. Вы и есть мать; и время в вашем чреве — это его величина, а вы — это вес и гусота того, из чего оно расте, хоть и не знаете этого… И если время изменится, это будет время великих перемен, а вас унесет прочь как мертвый лепесток… так что на время можете забыть про все. На время можете забыть про все…» Сообщение по этому поводу было в ней совершенно бессвязным. Когда я прочла его дважды, я спросила ее: «И что мне с этим делать?» Она с умилением ответила: «Ничего, доченька». И ее улыбка напомнила мне ее улыбку в детстве — и ее родной остров в ночи. «А что там, на Рампале? Расскажи-ка». Я устроилась поудобнее. «Рампала, доченька, это длинная и запутанная история. У этой истории есть много имен. В те дни она звалась… Да ладно тебе, ничего интересного. Впрочем, вот. В те дни она звалась Таали. История длинная, и я не хочу, чтобы она заканчивалась так быстро. Мы начнем с середины.