На Украине часто говорят о том, какой ущерб понесла страна за время многовекового союза с Россией, заключенного после Переяславской рады 1654 года. Все бывшие российские провинции любят поговорить о компенсации ущерба, которые им будто бы должна заплатить Россия. Гораздо меньше говорят о том, что и Россия от союза с Украиной понесла ущерб. Речь идет о церковном расколе XVII века, который выходцы из Киева, решившие покорить Москву, разжигали как могли. Текст Владимира Тихомирова специально для Ruposters о том, какую роль они сыграли и как навредили.
Письмо русскому царю
Все начиналось как обычный украинский бунт, который в королевстве Его Величества короля Яна II Казимира (третий король польский и великий князь литовский из династии Ваза - прим.) случался чуть ли не каждый год. Агенты одного магната из города Чигирина отняли у реестрового казачьего полковника Богдана Хмельницкого хутор Субботов, а также, по некоторым данным, убили его десятилетнего сына и увезли женщину, с которой он жил после смерти жены.
Хмельницкий начал искать суда и управы на эти бесчинства, но вскоре он сам — как "подстрекатель" к бунту — был брошен в тюрьму. Личное обращение к польскому королю оказалось безуспешным. Как говорит легенда, Ян II Казимир, бесконечно уставший от свар магнатов, так ответил:
- У тебя есть твоя сабля…
Хмельницкий, освобожденный из тюрьмы благодаря вмешательству друзей, отправился ниже Запорожской Сечи, за границу владений Польши, где быстро собрал отряд казаков и поднял восстание против поляков.
Когда же он осознал, что выжить "в одиночку" в Европе XVII века практически невозможно, он и написал письмо русскому царю Алексею Михайловичу с просьбой принять Войско Запорожское в подданство:
Мы зо всим Войском Запорозким услужить вашой царской велможности готовисмо, до которогосмо з найнижшими услугами своими яко найпилне ся отдаемо.
Надо сказать, что царь Алексей Михайлович был поставлен этим письмом в крайне затруднительное положение: ответить "нет" невозможно, ибо речь шла о православных христианах, братьях по вере, угнетаемых католиками. Сказать "да" тоже невозможно, ведь союз с казаками грозил стране новой войной как с турками, контролировавшими Правобережье Днепра, так и с сильной Речью Посполитой, а ведь всего несколько десятилетий назад польский гарнизон стоял в Москве.
Словом, неудивительно, что для обсуждения предложения Хмельницкого в Москве дважды собирались Земские соборы — высшие представительные органы власти той эпохи. И на соборе 1653 года был дан четкий положительный ответ на обращение Богдана Хмельницкого и Запорожского войска.
И уже в середине октября 1653 года в Переяславль — столицу тогдашней Украины — прибыло посольство из Москвы во главе с боярином Василием Васильевичем Бутурлиным. В составе посольства был и глава Стрелецкого приказа (министр обороны, выражаясь современным языком) Артамон Матвеев, друг детства русского царя Алексея Михайловича, который должен был принять клятвы верности царю от каждого казачьего воеводы и старшины, обещая им службу в царском войске, продвижение по карьерной лестнице и щедрое царское жалованье.
Новые группировки элит
Присягнувших было немало. В состав русской армии вошли 11 полков Войска Запорожского со своими атаманами, среди которых был и лихой Филон Гаркуша, и многоопытный полковник Иван Богун, и "русский шайтан" Иван Дмитриевич Серко — тот самый, которому писал лично турецкий султан Мехмед IV по прозвищу Охотник, нарвавшись на грубый ответ, навсегда вошедший в историю. Также — по казенной росписи — присягу приняли "62 военных судьи, 115 шляхтичей, 1475 сотников, есаулов, хорунжих и писарей, 60 375 казаков, 625 войтов, бурмистров и атаманов, 59 895 горожан, 37 монахов… Всего 122 542 человек мужского пола".
Но присоединение Малороссии привело не только к увеличению численности русской армии, но и к тому, что при дворе Алексея Михайловича появились новые группировки элит — и малороссийского дворянства, и малороссийского духовенства. Причем последние старались занять как можно более влиятельные позиции в иерархии русской церкви. Как следствие, с середины XVII века главенствующую роль в "Книжной справе" — царской комиссии по исправлению богослужебных книг — стали играть выпускники Киево-Могилянской академии.
Прежде всего киевские монахи Епифаний Славинецкий, Дамаскин Птицкий, Арсений Сатановский. Главным же переводчиком духовных книг стал Арсений Грек, уроженец греческого города Трикала и выпускник Падуанского университета в Италии. Идеологом нового "западничества" при дворе стал монах греко-католической церкви Симеон Полоцкий, который вскоре был назначен и воспитателем царских детей. Именно это малороссийское духовенство и сыграло главенствующую роль в Расколе – трагедии русского общества, последствия которого сыграли свою роль и столетие назад.
"Убить его, а тело собакам!"
За века существования на Руси церковная служба сильно "отошла" от своего образца — греческого богослужения. Поэтому царь Алексей Михайлович, мечтавший сделать Москву центром православия взамен павшего Константинополя, поддержал старания своего друга патриарха Никона исправить по греческим образцам церковные книги, когда вместо "Исус" стали писать "Иисус". Так гласит официальная версия истории церковного раскола.
Это только часть правды. Исправлениями богослужебных книг на Руси занимались при каждом царе и при каждом патриархе. Более того, сторонником исправления был и сам вдохновитель Раскола — протопоп Аввакум Петров, который в самом начале своей духовной карьеры считался прогрессивным священником-реформатором, лучшим другом будущего патриарха Никона и горячим сторонником изменения церковных уставов.
Свой путь протопоп Аввакум начал с места настоятеля прихода в селе Лопатицы близ Нижнего Новгорода. Обличая паству, одержимую самыми дикими языческими суевериями, Аввакум вскоре настроил против себя всех жителей округи. Трижды он был бит прихожанами, а однажды его чуть было не утопил в Волге воевода Василий Шереметев, разгневанный тем, что священник отказался благословлять его сына, уличенного в блуде.
Вскоре Аввакума перевели служить протопопом в Юрьевец Повольский недалеко от Москвы. Но и там паства не желала внимать призывам священника строить свою жизнь в евангельском духе.
Вытащили меня — человек с тысячу или полторы тысячи их было, — писал Аввакум. — Среди улицы били батожьем и топтали… Больше же всех кричали попы и бабы, которых унимал я от блуда: "Убить его, а тело собакам в ров кинем!"
После этого о новом ревнителе христианского благочестия, едва не принявшем мученическую смерть за веру, заговорили и в Москве. Аввакума тепло приняли при дворе, а царский духовник Стефан Вонифатьев ввел Аввакума в придворный "Кружок ревнителей благочестия" — клуб богословов, в котором состоял и будущий патриарх Никон. Вместе с Никоном они вошли и в "Книжную справу".
Особые отношения у Аввакума сложились с царицей Марьей Милославской и ее окружением. Именно она не раз защищала Аввакума от царского гнева, когда выяснилось, что "прогрессивный священник" стал выступать не просто против новых книг, но и против церковной реформы, проводимой "гостями" из Киева по киевским рецептам.
Главный вопрос раскола
Русскому духовенству и мирянам подчас не было никакого дела, что именно богословы из "Книжной справы" переписывают в книгах. Неграмотный народ все равно не читал этих книг, а сельские батюшки еще со времен учебы в семинарии знали все молитвы наизусть.
Раскол возник тогда, когда реформаторы взялись изменить то, что касалось каждого православного христианина, — форму крестного знамения.
Со времен князя Владимира на Руси крестились двумя пальцами — указательным и средним. Этот жест был заимствован с византийских икон Христа Пантократора-Вседержителя, на которых Спаситель был изображен в образе византийского императора. Вместо имперской державы в левую руку Спасителя было вложено открытое Евангелие, а правую руку Христос сложил в особом жесте римского оратора — со времен Римской империи соединенные вместе указательные и средние пальцы означали приказ слушать: "Когда говорю, все должны внимать".
Позже, конечно, было создано и богословское обоснование двоеперстного жеста: дескать, два пальца символизируют соединение двух начал в Иисусе Христе — божественного и человеческого, а соединение трех остальных означает Святую Троицу.
Но патриарх Никон и его киевские реформаторы ввели троеперстное крестное знамение. Дескать, каждый из пальцев символизирует собой одну из ипостасей Святой Троицы. Смысла в этой замене не было никакого, за исключением того, что именно такой жест был принят в Малороссии и на Балканах. И это была не просто война скрещенных пальцев, но столкновение двух мессианских концепций, двух цивилизаций.
Третий перст против Третьего Рима
Для русской цивилизации определяющим событием стало турецкое завоевание в 1453 году Константинополя — духовного центра всего православного мира. Неизвестный автор "Повести о взятии Царьграда турками" описывал вхождение султана Мухаммеда II в храм Святой Софии как торжество Антихриста:
И вложит руце своя в святая жертвенна и святая потребит, и дасть сыновом погибели.
С этого момента, как писал царю Ивану III ростовский архиепископ Вассиан, именно Москва стала не только наследницей погибшего Константинополя, но и "Новым Израилем", богоизбранным государством, призванным собрать воедино всех православных. С таким мессианским мироощущением "Третьего Рима" русская церковь и прожила два века.
Но выпускники Киево-Могилянской академии, наводнившие Москву, были носителями мессианства иного рода — "проевропейского". Дескать, Москва только тогда и сможет стать Третьим Римом, если в России будет введен "европейский" общеправославный устав и тот обряд, который был привычен в Киеве, ведь Киев ближе расположен к Европе, чем Москва!
Свою правоту "киевляне" доказывали теми методами, которые на них самих испытывали польские паны, — тюрьмой, пытками и казнями. И вскоре чуть ли не половина страны ушла в раскол, а по городам и весям пошли слухи, будто бы "киевляне" подменили русского царя.
Понятно, что в таких условиях все богословские споры отошли на второй план, а форма крестного знамения стала своеобразным маркером в системе опознавания "свой – чужой" для политических группировок, деливших власть и деньги. И здесь показательна история раздела владений боярыни Феодосии Морозовой, ставшей на века символом сопротивления "старой веры".
Неженские игры престолов
В 1669 году вся Москва ходила в трауре: во время тяжелых родов умерли царица Марья Милославская и ее новорожденная дочь Евдокия. Все храмы служили заупокойные службы, сотни наемных плакальщиц в голос рыдали по любимой супруге царя Алексея Михайловича, с которой он прожил в браке более 20 лет.
Два года царь ходил в трауре, а потом решил жениться вновь. И здесь интригу решил провернуть уже знакомый нам "министр обороны" Артамон Матвеев, который свел царя со своей юной родственницей Натальей Нарышкиной — племянницей жены Евдокии Хомутовой.
Царь влюбился без памяти, и в январе 1671 года Нарышкина стала царицей. Вместо боярского клана Милославских власть и силу в стране стал прибирать к рукам новый клан — сам Матвеев и стоявшие за ним боярские роды Хомутовых и Нарышкиных, а также многочисленные выходцы из Малороссии, получившие силу благодаря Матвееву.
Матвеев прекрасно понимал, что Милославские просто так не захотят уступать влияние, ведь после смерти Марии Ильиничны осталось 9 детей, включая официального наследника престола Алексея Алексеевича (а всего в семье Алексея Михайловича и Марии Ильиничны было 13 детей).
Но потом Матвеев сообразил: все могущество клана Милославских держится, по сути, на плечах одной женщины — боярыни Феодосии Морозовой, которая в те годы считалась самой богатой и влиятельной женщиной Москвы. Убери ее — и вся сила Милославских рассыплется как карточный домик.
Та самая Морозова
Родилась Феодосия в семье царского "окольничего" (то есть "находящегося около царя") Прокопия Соковнина, который прославился тем, что построил стены Белого города — внешний периметр крепостных стен — в Москве. Феодосия с юных лет была фрейлиной и подругой первой жены Алексея Михайловича Романова.
Царица и устроила брак 17-летней Феодосии, выдав ее в 1650 году замуж за своего влиятельного родственника — боярина Глеба Ивановича Морозова.
Еще со времен правления Ивана III представители рода Морозовых всегда были "около трона". Но настоящее их возвышение началось при Романовых, когда царь Михаил Федорович назначил братьев Бориса и Глеба Морозовых воспитателями своих сыновей — старшего Алексея и младшего Ивана. Правда, карьера Глеба Ивановича в качестве царского "пестуна" была недолгой: в возрасте пяти лет Ваня Романов скончался от болезни. Глеб Морозов был выслан из Москвы воеводой в Переславль-Залесский, затем он отправился в Новгород Великий, где на торговле хлебом заработал огромное состояние.
Зато Борис Иванович Морозов стал "теневым кардиналом" при 17-летнем царе: Алексей Михайлович подписывал только бумаги, которые приносил ему "пестун", пользовавшийся неограниченным доверием. Борис Морозов выбрал для царя и невесту. Вообще-то сам Алексей Михайлович хотел жениться на боярыне Евфимии Всеволжской, но интригами Морозова этот брак был расстроен.
В женитьбе царя на Милославской у Морозова был свой интерес: вскоре он сам женился на Анне Милославской, младшей сестре царевны, став таким образом царским свояком.
Также он заставил младшего брата Глеба бросить бездетную жену и жениться на молодой Феодосии Соковниной, чтобы обеспечить прочную связь с царским "министром финансов".
И вот, благополучно родив сына Ивана, Федосия Прокопьевна вскоре становится вдовой и наследницей огромного состояния Морозовых (брак Бориса Морозова тоже оказался бездетным).
Это было несметное богатство. Дворец боярыни Морозовой располагался в подмосковном селе Зюзино, и это было настоящее итальянское палаццо: полы были выложены белым и черным мрамором, а в крытых оранжереях с фонтанами разгуливали павлины.
Вся Москва знала, когда Морозова приезжала к царице. Ездила она в огромной карете, запряженной шестью парами лошадей. Кортеж боярыни состоял из двух десятков карет — с вооруженными охранниками, слугами, поварами и няньками. Часто число сопровождающих Морозову слуг доходило до сотни человек, а в ее дворце жило не менее трех сотен слуг и дворовых людей. Ее младшие братья командовали в Москве стрелецкими полками. Противостоять такой силище до воцарения Нарышкиной не мог никто.
Зиндан для боярыни
Артамон Матвеев несколько месяцев готовил "операцию" по устранению Морозовой, планомерно настраивая царя Алексея Михайловича против его родственницы. Подкупленные слуги нашептывали царю, что боярыня специально отказалась приехать в Москву на царскую свадьбу, сославшись на немощное здоровье, — дескать, ее бесит вид счастливого в новом браке царя.
Что она только ради вида посещает обновленные храмы и службы, превратив свое имение в гнездо раскольников, что отчасти соответствовало истине, потому что в Зюзино в то время жил игумен Досифей, который после ареста Аввакума стал его местоблюстителем и организатором старообрядческой оппозиции. В имение Морозовой сходились все нити, связывавшие Пустозерск и Москву с Поморьем, Заволжьем, Сибирью и Доном, а боярыня Морозова, сохранившая связи при дворе, предупреждала вождей старообрядцев о готовящихся арестах. Кстати, благодаря заступничеству Морозовой у самого протопопа Аввакума по обычаям тех лет не выкололи глаза и не вырезали язык, поэтому он и смог написать свою автобиографию.
При этом сам Досифей и Аввакум понимали, что все вопросы веры для боярыни не имеют ровным счетом никакого значения, а в старообрядцах она видит только оппозицию "киевлянам" и Нарышкиным. И вот, когда в Москве стало известно о тайном пострижении боярыни Морозовой в монахини под именем Феодоры, царь Алексей Михайлович сдался и дал добро на ее арест.
В середине ноября 1671 года Морозова и ее сестра Евдокия Урусова были схвачены стрельцами, которые заковали женщин в кандалы и отвезли в Чудов монастырь в Кремль. Допрашивал боярыню сам архимандрит Иоаким, ближайший соратник Матвеева, который решил уговорить ее решить вопрос "по-хорошему" — покаяться перед царем, отписать все имущество в казну и спокойно уйти в монастырь, раз уж ей так приспичило.
Возможно, она так бы и поступила, но в этот момент Морозову настиг еще один удар судьбы: люди Матвеева убили ее 11-летнего сына Ивана. В "Повести о боярыне Морозовой" об этом говорится так: "Отрок же от многой печали впаде в недуг. И прислали к нему лекарей своих, и так его улечиша, что в малых днях Иван умер".
После этого Морозова вообще отказалась от "сотрудничества со следствием". Сестер даже подвергли пыткам на дыбе, а Матвеев собирался сжечь "ведьму" на костре, но против этой позорной казни выступило тогда все боярство, не желавшее создавать прецедент сожжения представителей высшей аристократии.
Сестер сослали в Пафнутьево-Боровский монастырь, где узниц стали содержать в земляных ямах глубиной до 10 метров. В этих нечеловеческих условиях женщины прожили два года, получая в качестве пищи только помои с объедками, которые украдкой сливали в ямы сердобольные монахи, рисковавшие за эти приношения своей головой.
Первой 11 сентября 1675 года скончалась Евдокия Урусова. Феодосия Морозова держалась больше — она умерла 1 ноября 1675 года. Их похоронили внутри острога в тайном месте, обернув в грязную рогожу. Креста не ставили — власти боялись перезахоронения тел великомучениц старообрядцами и превращения новой могилы в место паломничества.
Царь Федор
Ровно через год после смерти Морозовой умер царь. Престол наследовал его третий сын, 15-летний Федор Алексеевич.
Новый царь не отличался крепким здоровьем. Он неделями и месяцами не мог выйти из дворца, мучимый недугами. Даже на коронацию его несли на носилках. Но его слабых сил хватило, чтобы справиться с влиянием Нарышкиных.
Царь Федор вернул из ссылки князя Урусова и братьев Соковниных, а вот Артамон Матвеев подвергся опале: под предлогом обиды, будто бы причиненной им одному иноземному послу, Матвеев был лишен чинов и послан воеводой в Верхотурье. Вслед затем он был обвинен в чернокнижии и отправлен в ссылку, в Пустозерск.
В ссылке Матвеев пробыл около 4-х лет в очень тяжелых условиях, писал царю челобитные, просил также содействия у патриарха и у влиятельных вельмож, но добился только незначительного облегчения своей участи.
Лишь в 1681 году по просьбе второй жены Федора Алексеевича Марфы Апраксиной, приходившейся Матвееву крестницей, царь полностью оправдал Матвеева и вернул ему обширные вотчины. Но не успела весть о царском прощении достичь Матвеева, как пришло новое известие: 27 апреля 1682 года скончался царь Федор.
Агония
Пока Милославские готовились к достойным похоронам царя-преобразователя, чье семилетнее правление стало одним из самых спокойных за всю историю России, клан Нарышкиных успел сыграть свою партию: бояре и придворные во главе с патриархом Иоакимом нарекли новым царем не законного наследника престола — 16-летнего Ивана Алексеевича (сына Марии Милославской), но 10-летнего Петра, сына Натальи Нарышкиной.
Артамон Матвеев прибыл в Кремль 11 мая, а уже через 4 дня произошел знаменитый Стрелецкий бунт, поднятый сторонниками Милославских. Первой жертвой стал Матвеев — стрельцы изрубили несостоявшегося "кардинала" прямо на глазах юного царевича Петра. Мучительной смерти был предан и родной дядя Петра — Иван Кириллович Нарышкин, брат Натальи.
В итоге стороны достигли компромисса: на царствие были венчаны одновременно два царя — Иван и Петр, а вот реальные бразды отдали опекуну — царевне Софье Алексеевне (старшей дочери Марии Милославской). Семейная идиллия продолжалась семь лет, пока в сентябре 1689 года Петр Алексеевич, будущий Петр Великий, не заточил Софью Алексеевну в Новодевичий монастырь.
Окончательно же вопрос с соперничеством Милословских и Нарышкиных был решен в 1696 году, во время Стрелецкого бунта, поднятого все тем же боярином Алексеем Соковниным.
Бунт стал настоящей агонией старой русской армии и стрелецких полков: верные Петру полки под командованием генерала Патрика Гордона окружили мятежных стрельцов на реке Истре в сорока верстах от Москвы. Стрельцов взяли в "котел" и методично расстреляли из новых голландских пушек. Выжившие были подвергнуты мучительным казням.
Казнили не только на Красной площади, но и во всех районах Москвы, где также были сооружены коллективные виселицы, помосты и просто колоды для казней.
Сам Соковнин и прочие влиятельные члены клана Милославских по приказу Петра были колесованы и повешены прямо у окон покоев царевны Софьи в стенах Новодевичьего монастыря — так, чтобы трупы закрывали собой буквально каждое из окон монастырской обители.
Раскол уже без причины
Исчезли распри боярских родов, но вот Раскол Русской церкви остался. Остались и споры о двоеперстном и троеперстном крещении, давно потерявшие политическую подоплеку. За двоеперстное знамение во времена Николая I можно было легко угодить на каторгу. Более того, именно при Николае I начали уничтожаться старообрядческие центры в Петербурге и в Москве — в частности, были закрыты Выгорецкий монастырь, Рогожские и Преображенское "кладбища" (так назывались подпольные монастыри).
Целые семьи староверов бежали от правительства куда глаза глядят — кто за границу, кто в тайгу. Вслед беглецам была открыта ярая клеветническая кампания. Старообрядцев представляли упорными фанатиками, угрюмыми сектантами, целиком отвергавшими достижения культуры и науки, умалчивая о том, что многие зажиточные старообрядцы посылали своих детей учиться в Англию и Германию. Позже эти дети — Морозовы, Мамонтовы, Рябушинские, Носовы, Хлудовы — стали не только основателями ведущих промышленных мануфактур, но и взяли под свой контроль целые отрасли промышленности.
Ни одна церковь в России не подвергалась таким ожесточенным преследованиям, как русские старообрядцы. Лютеране и католики, иудеи и мусульмане имели совершенно официально свои храмы, церковную организацию, иерархию, могли печатать свои книги и беспрепятственно отправлять свои службы. Но все это было официально запрещено великороссам-старообрядцам, которые не имели ни храмов, ни церковной организации, ни своего священства, которым запрещались крестные ходы и открытая проповедь своих воззрений. И это при том, что, по данным этнографа Павла Мельникова-Печерского, в середине XIX века примерно шестая часть всего православного населения России принадлежала к старообрядцам.
Только после восхождения на престол Александра II Освободителя стали утихать гонения. И лишь в 1886 году — то есть через пять лет после убийства государя Александра II — было издано "Изъяснение" Святейшего Синода о снятии анафемы для всех крестившихся двоеперстно. Дескать, анафема касалась не всех верующих старообрядцев, но только вождей раскола.
Но было уже поздно. Миллионщики-старообрядцы давно уже стали спонсорами различных революционных организаций, обещавших покончить с властью и обеспечить им свободу веры.