Недавно прочитала интересную книгу о некоторых аспектах жизни Бориса Пастернака. После первой статьи по следам этой книги я с огромным удивлением поняла, что старшее поколение, заставшее трагедию унижения писателя, не читало то, за что его наградили. Вполне возможно, что то же самое поколение не в курсе, почему ему пришлось отказаться от премии, хотя он успел уже даже отпраздновать ее получение и получить поздравления. А нынешнее поколение тем более не в курсе этой душещипательной (душераздирающей) истории.
Сплошной протест
Роман «Доктор Живаго» изначально должен был называться «Мальчики и девочки». Но более оригинальное название прижилось, произведение творилось медленно, поскольку писалось в перерывах между стихами и переводами, за которые (в отличие от прозы «для себя») платили. Причем если переводы печатались, то стихи – не всегда. И дело не в их популярности или качестве, нет, Пастернак всегда собирал полные залы восхищенных обожателей, просящих выйти на бис. Дело, конечно, в ограничениях, накладываемых властями.
Борис Пастернак был резким, чувственным и чувствующим человеком. И часто сначала делал то, что ему велело сердце, а потом пожинал плоды этого порыва. Причем в основном за него хлопотали близкие, старавшиеся сгладить получившиеся углы. А так как у чувственных людей всегда все ярко происходит, любой поворот в личной жизни выливался в такие поступки, как внезапное написание стихотворения и немедленное его распространение.
Или например чего стоит его защита Осипа Мандельштама, сосланного в за антисоветские стихотворения? И к жене поэта для поддержки в трудную минуту пришел только Пастернак, остальные побоялись. Кроме того, писатель просил за Мандельштама. Не напрямую, косвенно, ловко увернувшись от прямого ответа на вопрос о том, слышал ли он, что написал Мандельштам о властях.
Тараканьи смеются усища
И сияют его голенища
Это строки Мандельштама, которые привели его к аресту. Думаю, не нужно пояснять, кого здесь имел в виду поэт.
Пастернак всегда был «на карандашике» у власти. Но при этом Сталин считал его едва ли не небожителем. Так вышло через цепь случайностей, что вождь видел в нем пророка. Прислушивался к его словам, незримо создавая вокруг него ореол защиты от ареста.
Премия и вынужденный отказ от нее
Роман «Доктор Живаго» никак не получалось опубликовать в СССР – никто просто не рисковал взять на себя такую ответственность. Но Пастернак переплел роман, раздавал его друзьям и знакомым, книга читалась. Все были в восторге от нее. Я, кстати, тоже, это просто поэзия в прозе, такой звучный язык...
Неудивительно, что золотую жилу в и без того популярном на Западе авторе увидели различные европейские издатели. Первым, кто решил подобраться к Пастернаку, стал итальянец Серджио Л'Анджело, бывший литературным агентом издателя Джанджакомо Фельтринелли. Серджио просто пришел к Пастернаку в гости на дачу и попросил его разрешения опубликовать рукопись на итальянском. Писатель был рад такой возможности и согласился, не мешкая. Он понимал, что на родине его книгу не издадут. Понимал и то, что на него навалится, если «Доктор Живаго» выйдет за рубежом, но в свойственной ему манере просто не стал об этом беспокоиться.
В какой же ужас пришли родные Пастернака, узнав о его разрешении... они всеми силами старались препятствовать этому. Когда стало ясно, что Борис непреклонен, они еще раз попытались все же опубликовать роман в СССР. Кроме того, были предприняты попытки уговорить итальянского издателя подождать, что ему пришлют отредактированный (отцензурированный, конечно же) вариант романа. Но все тщетно: Борис продолжал раздавать и другим европейским издательствам свой роман в первой редакции. А итальянский издатель не согласился ни на какие правки.
Пастернака исключили из Союза писателей. Начались гонения, публичная порка. В тот год Пастернак предполагал, что Нобелевскую премию получит Моравиа. Но комитет решил иначе и присудил ее Пастернаку, которого до этого несколько лет подряд выдвигали на соискание. Несмотря на невероятный ливень, к воротам дачи Бориса в Переделкино слетелись иностранные репортеры. Его фотографировали, он радовался, поднял бокал... но очень скоро к писателю пришел секретарь Союза писателей Федин, поговорив с ним за закрытыми дверями. Основной посыл был таким: если он немедленно не откажется от премии, против него будет развернута общественная кампания.
– Ни за что на свете, – сказал Борис Пастернак и упал в обморок.
Несколько дней Пастернак сопротивлялся. Все понимали, что отказ от премии – единственный возможный вариант. Потому что эмигрировать он не хотел: он хотел если и ехать за рубеж, то как на праздник, чтобы радоваться там. А не убегать от родной жизни в Союзе. Он просто не смогу бы там дальше творить и вообще жить. Поэтому буквально через несколько дней он сам, опасаясь высылки, никого не спрашивая и не предупреждая, что было в его духе, отправил в Стокгольм телеграмму:
«В силу того значения, которое получило присужденная мне награда в обществе, к которому я принадлежу, я должен от нее отказаться, не примите за оскорбление мой добровольный отказ».
Только эта жертва дала мало что. Да, ему позволили дожить в стране. Да, его переводы снова публиковали. Но ему не давали возможности лечиться там же, где и другим писателям: в Кремлевской больнице для него не было койки. Гонения, публичное осуждение... Всего через полтора года он умер.
Награду все же вручили
Спустя четыре десятка лет, в 1989 году, семья Пастернаков все же получила премию. Ее вместо отца принял первый сын Бориса – Евгений, с ним была его жена. Медаль комитет вручил как раз на традиционном приеме в честь лауреатов 1989 года. Бумаги для вручения премии, полета четы в Швецию и вообще вся организация заняли каких-то несколько дней. Мог ли подумать поэт о том, что в будущем все будет так просто?..
Считаете ли вы роман антисоветским?
Кстати, эту и другие истории я размещаю под тегом #история одного писателя в своем блоге каждое воскресенье. Подписывайтесь, чтобы не пропустить. И ставьте лайки. Спасибо!