(книга «Больше, чем тире»)
Как-то вдруг нахлынули отрывочные воспоминания, которые захотелось свести в общее повествование, к которому я так и не смог придумать названия…
Где-то дней за десять до нашей присяги командованием училища было решено в срочном порядке снести наш палаточный городок, а всех его обитателей также срочно депортировать в спальные корпуса факультетов. Это приятное для нас решение было продиктовано вовсе не из-за гуманного сострадания к мёрзнущим по ночам вечно сопливым КМБшникам. А просто в тот год выпуск лейтенантов был почему-то перенесён с конца июня на август. И в тот праздничный день гости могли бы быть просто шокированы видом нашего брезенто-образного шанхайчика с запуганными его обитателями в рабочей военной форме. А наш палаточный городок ну никак не гармонировал с вычурно-уставным ландшафтом праздничного училища.
Известие о нашей массовой депортации с лона природы было встречено с яростным воодушевлением и буквально всего за одни сутки все бойцы перевезли свои уставные пожитки в новые помещения, успели полностью разобрать палатки, демонтировать все койки и перетащить это ненужное хозяйство обратно в подвальные склады под ротой обеспечения.
После сумрачных шатров с прорезиненной атмосферой новые помещения предстали перед нами во всём своём великолепии. Словно царские палаты – широкие залы кубриков с огромными светлыми окнами, в которых стёкла имели особенный шахматно-шашечный узор в нижней своей трети. Высокие потолки и широкие двери с бирочками на косяках ласкали наши юные взоры и вносили уверенность в завтрашнем дне. Цементный пол с незатейливой россыпью отшлифованного белого гравия на сером фоне так приятно откидывал солнечные блики на наши неискушённые лица, что мы не сразу поняли, что это и есть центральный проход нашего ротного помещения, которому было суждено стать нашим родным домом на целых четыре года.
Командование у нас вновь поменялось, но теперь уже навсегда. Капитан 2 ранга Гаврилов Владимир Владимирович со своими помощниками и старшинами сложил свои полномочия начальника курса молодых бойцов третьего факультета и вновь приступил к своим обязанностям по учебной части на 32й кафедре. Но вот один его помощник запомнился нам навсегда. Это был старшина курса в чине старшего мичмана. Он был невысоким, невзрачным, кругловатым и постоянно немного раздражённым, с игривой плешкой на самой макушке. Он не любил ни нас, ни то, что мы вообще поступили в училище, ни свои новые полномочия, которые извращённо довлели над ним. Но особенно он не любил командовать строем, потому что не умел. Подавал команды он как-то невнятно, постоянно при этом вставляя между ними неопределённый артикль, обозначающий женщину с низким уровнем социальной ответственности. Команды струились из его коралловых уст непрерывным равнодушным ручейком без единой паузы. Каждый раз, когда он появлялся перед нашим строем в какой-то устало-смиренной позе и слегка закатив к небу глаза – под самый козырёк своей фуражки, он до неприличия вяло начинал бубнить заедающей граммофонной пластинкой:
- Равнясь-сыра, Равнясь-сыра, Равнясь-сыра, Равнясь-сыра …
Эту мантру он мог произносить несколько минут, болезненно морщась на то, как ярко-синие береты на наших лысых колбочках с маятниковой настойчивостью мелькали то влево, то вправо – туда и обратно, как того требовал его мичманский тропарь. Насладившись такой высокоинтеллектуальной игрой с живыми солдатиками, он наконец отправлял наш строй в столовую на приём пищи. По дороге он ещё несколько раз останавливал нас, будто о чём-то внезапно вспомнив и снова начинал своими строевыми мантрами заводить строй, словно часовщик заводит маленьким ключиком пружину часового механизма. Так что путешествие к столовой и обратно у нас превращалось в увлекательнейшую обоюдную нервотрёпку.
В палатках мы вроде бы и уже принадлежали училищу, но находясь в самом его отдалённом уголке, мы словно варились в собственном соку, немного огражденные от остальных курсантов и расстоянием, и палаточным бруствером нашего городка.
И вот мы теперь живём на третьем этаже спального корпуса, где этажом выше и двумя этажами ниже проживали настоящие боевые курсанты третьего факультета. "Почему же боевые?" - спросите вы. Да потому что курсанты второго курса – «академики» - нам как-то с гордостью и придыханием рассказали одну байку, про то, как наше училище невольно стало объектом внимания реакционных заграничных радиостанций, не то «Свободы», не то «Свободной Европы», а может быть даже и «Голоса Америки».
Согласно повествованию сказочника-академика со второго курса предыстория была такова, что будто бы курсанты другого военного училища, сейчас уже и не припомню – какого именно - побили одного нашего старшекурсника в городе. И всё бы ничего, но во время этого инцидента досталось на орехи, якобы и его беременной жене, попытавшейся вступиться за своего военно-морского благоверного. По возвращении в училище пострадавший настолько эмоционально и ярко поведал о сием происшествии своим собратьям, что на фоне всеобщего негодования в самоволку прямо через забор рванула не одна рота курсантов, чтобы тут же жестоко покарать и максимально нахлобучить коварных обидчиков. По дороге к этому училищу карающие длани, кулаки, колени и ремни, намотанные на руки морских курсантов раздавали справедливость в неограниченном количестве всем попавшимся на их дороге которые были одеты в армейское. Некоторым нерасторопным гражданским, да и просто любопытным тоже отломилось немного морского возмездия. По улицам той части города, где буйствовала курсантская справедливость фрунзаков, с тихим ужасом поползли отчаяние и страх. Чем всё это закончилось - не известно, и только сейчас, стоя с нами в курилке, старшекурсники лишь молча закатывая глаза, загадочно цокали языками. Поговаривали, что после этого все военные училища Калининграда были посажены на казарменное положение в течение месяца без увольнения в город, и что по тем самым зарубежным свободолюбивым голосам ещё несколько дней гуляла страшная фраза, что мол, молодчики Буйнова терроризируют улицы Калининграда. Правда это или бархатная приукрашенная ложь я судить не берусь, но эта история ещё долгое время тревожила умы морских курсантов.
К моменту нашего переезда в бетонно-каменные хоромы по своей воле отчислилось ещё несколько человек, которых уже и не вспомнить. Да разве вот удалось припомнить одного неудачника, которому наш старшина класса несколько раз подчёркнуто вежливо выговаривал:
- Вот глядя на Вас, товарищ боец, понимаешь, как трудно плыть в горящем танке в серной кислоте, да ещё против течения!
- А почему? - товарищ боец наивно хлопал глазами, тщетно пытаясь узнать военную тайну про подбитый танк.
- Да потому что руки опускаются. Вас ничем не пронять, товарищ боец, Вы – неадекватное редкостное военно-морское убожище!
И запомнился тот парнишка только тем, что на обеде он, уже переодетый во всё гражданское и совершенно лысый, сидел за столом низко опустив голову к тарелке с рассольником. По его щекам бежали слёзы, он молча ел и громко шмыгал носом. А рядом стоял капитан 3 ранга Минаев и ласково напутствовал: «Запомните этот эпохальный миг! Вы в последний раз потребляете настоящий курсантский обед!»
А вот второй сам отчислился по причине, как бы это поделикатнее сказать, своей не полной идентичности и отсутствию адаптации к коллективу. Так уж получилось, что мы его прозвали «анекдотом», потому что он был весь до неприличия такой утонченный и манерный до такой степени, что в нём угадывались ужимки и прочие признаки представительниц слабого пола. И на зарядке он бегал, неприлично виляя бёдрами и отставив острые локотки в стороны. И жутко краснел он, едва до его ушей долетало не то что матерное словечко, а всего лишь какая-нибудь подростковая скабрезность. Да и смеялся он как-то противно и пискляво, прикрывая в смущении свой ротик пухлой ладошкой - ну вот только дамского веера ему не доставало. Уж очень он был женоподобным – от фигуры до поведения. И поэтому в один из ненастных дней мы тоже увидели его заплаканным и лысым, тихо уходящим в сторону КПП училища со своим чемоданчиком, подпоясанным ленточной от бескозырки.
А жизнь в спальном корпусе мощным информационным потоком, который можно сравнить разве что с цунами, накрывала наши ёжикообразные головы, в которые влетали всё новые и новые термины и понятия.
Голяк и обрез, баночка и машка, разрешите, вместо можно, Зэки и комоды, баталерки и шхеры…
От переизбытка новых терминов и переосмысления ранее привычных слов в новом, военно-морском ключе, наши уши ещё сильнее оттопыривались, а и без того красные звёздочки на беретах дымясь пунцовели день ото дня.
Например, невольно услышав фразу беззлобно бранившихся между собой второкурсников: «Я тебе сейчас обрез на башку натяну», с непривычки в голове происходило короткое замыкание. Вообще-то обрез – это короткоствольное бандитское ружье, ну или, может быть, промышленный кусок материи. И вот никак не получалось пристроить ни то, ни другое на голове спорящих. Но всё оказалось гораздо тривиальнее. Обрезом оказался всего-навсего оцинкованный тазик с двумя ручками, предназначенный либо для помывки курсанта в бане, либо для стирки в нём предметов обмундирования, либо для мытья полов, которые, кстати, в училище называют палубой.
Ну, вот с другим словом «голяк» мы разобрались всей ротой разом и почти мгновенно, когда очутились на плацу перед спальным корпусом факультета сразу же после дождя. Ведь голяком оказалась всего-навсего обыкновенная дворницкая метла без древка и что, голячить лужи – это обязательное мероприятие курсанта не только по уничтожению свободного времени, но и по тщательному размазыванию небесной хляби из асфальтовых углублений по всей площади плаца с одновременной и тщательной уборкой мусора на закреплённой территории. Ну а баночкой назывался обыкновенный уставной табурет, выкрашенный в серый так называемый шаровый цвет. Да ещё невысокий квадратный помостик размером полметра на полметра,куда становился дневальный по роте на свой пост. Машкой же на флоте называют обыкновенную швабру. И когда офицер прихватывал какого-нибудь курсанта, то он иногда давал ему ценное указание: «Тебе что? Делать что ли нечего? А ну-ка схватил быстро машку и потанцуй-ка с ней на палубе!»
А вот со словом «разрешите» у нас была настоящая душераздирающая эпопея. Слово «разрешите» - это обыкновенный эквивалент простому и вялому гражданскому слову «можно», от которого нас весьма долго отучали старшие товарищи. Причём отучали поголовно все - не щадя нас. И когда мы по своей гражданской привычке у командира или другого начальствующего лица спрашивали что-то начиная свою просьбу с модального безлично-предикативного слова «можно», то у начальника тут же импульсивно и непроизвольно в голове срабатывал триггер, и он во весь голос рявкал в ответ, перебивая лопоухого: «Можно Машку за ляжку!» или «Можно козу на возу!» и тут же у просителя милостивого соизволения отпадало всякое желание не только произносить неприличный с точки зрения военно-морского этикета этот предикатив, но и вообще - в ближайшие сутки беспокоить начальство своей персоной и своими низменными помыслами.
Так что вот как-то так вдруг накрыли этакие воспоминания, которые и захотелось свести в общее повествование, и к которому я так и не смог придумать названия…
М-да, не всем удалось окончить наше училище. Не многим было суждено дойти до заветного места на плацу, где на столах лежали лейтенантские погоны и кортики…
У каждого - своя судьба.
У каждого - своя дорога.
По-своему - вечерняя заря.
По-своему - молитва Богу.
У каждого - своя мечта.
У каждого - своя обида.
И горечи своя слеза
По-своему всегда испита.
У каждого - своя Земля.
У каждого - свой путь по жизни.
Когда в душе - вечерняя заря,
По-своему мы думаем о тризне.
И хотя эти строки были написаны спустя семь лет со дня нашего выпуска (в январе 1999 года), но кажется, что они сейчас как раз подходят к финалу этих воспоминаний.
До следующих встреч, друзья.
© Алексей Сафронкин 2021
Другие истории из книги «БОЛЬШЕ, ЧЕМ ТИРЕ» Вы найдёте здесь.
Если Вам понравилась история, то не забывайте ставить лайки и делиться ссылкой с друзьями. Подписывайтесь на мой канал, чтобы узнать ещё много интересного.
Описание всех книг канала находится здесь.
Текст в публикации является интеллектуальной собственностью автора (ст.1229 ГК РФ). Любое копирование, перепечатка или размещение в различных соцсетях этого текста разрешены только с личного согласия автора.