И все же даже самый неотесанный новобранец, вступая в армию, впитывал в себя мистику и престиж прошлого. Будь то ветеран или нет, с ястребиным носом или нет, с усами или нет - они вели себя именно так. И поэтому для тех, кто с ними сталкивался, не было ничего более пугающего, чем встреча с "людьми Тилли" на поле боя. Возможно, образ был искажен, но это был образ, высеченный из настоящего гранита истории.
Солдаты-католики начали повязывать белые шарфы на свои головные уборы. Когда старый генерал - ему было семьдесят два года, ни днем меньше - проехал вдоль строя на своем знакомом белом боевом зарядном устройстве, крики "Отец Тилли!" передавались от терции к терции. А вместе с ним и триумфальный боевой клич империи: Иезу-Мария!
Густав Адольф также обратился к своим войскам. Король был известным оратором - лучшим в Швеции, по общему мнению, - и его люди приветствовали его с энтузиазмом. Густав Адольф был самой смелой фигурой своего времени. Со времен Александра Македонского ни один правящий монарх не проявлял на поле боя такой личной дерзости, доходящей до безрассудства. Ко дню Брайтенфельда на его огромном теле были шрамы от множества ран. Он не носил доспехов, потому что не мог. Польская пуля, поразившая его четыре года назад в битве при Диршау, все еще оставалась в его шее. Доспехи стесняли эту рану, поэтому король шел в бой, защищенный только своим булатным плащом и волей своего Бога.