пролог
начало
предыдущая часть
Туор
Древний Туор, прокаленная земля... Кто-то зовет его Садом бога, кто-то называет «расплатой за деяния предков». Те и другие, по-своему, правы. Внутренний Туор поражает воображение роскошью дворцов и садов, непрерывным поясом окруживших столицу нашадства. Внешний пояс режет глаз отчаянной нищетой людей, выживающих на краю пустыни, в раскаленных степях.
Дерхазы, населяющие внешний пояс, не знают другой жизни, потому не уходят из обжитых поселений. «Пусть мы бедные», говорят они, «зато свободные».
И это правда. Внешний пояс слишком суров, чтобы благорожденные тейвазы[1] претендовали на личную свободу нищих земледельцев. Лишь джахди, наместник Четверти Пояса, дважды в оборот объезжает владения, верша суд, да собирая налог. В остальном, дерхазы живут, как знают и выживают, как могут.
Казалось бы, Внешний Пояс светлоликого нашада должен интересовать крайне мало. Это пустынные земли, где не хватает буквально всего: воды, плодородных земель, пищи, людей. Естественная граница между роскошным Внутренним Поясом и не всегда мирными соседями. Но есть одно обстоятельство, заставляющее Туор вцепиться в эти земли и держать на границе внешнего пояса отборные войска: только тут, в засоленных землях, произрастает невзрачный злак зейхель. Его ярко-синие поля составляют основу богатства и могущества Туора.
Сам по себе, зейхель мало кому интересен. Кроме густо-синего цвета зерен, он ничем не примечателен. Зерна имеют отчаянно-горький вкус, насытиться ими почти невозможно, хрупкий стебель негоден для дальнейшего использования… И всё же, зейхель драгоценен. Смешав в дробилке все четыре сорта: зимний, летний, рассветный и закатный, его переносят в подземелья под главным храмом Туорлана, где, после никому не ведомых таинств, Хранители получают удивительное вещество: наралию, волшебную пасту цвета неба высоко в горах, сочащуюся сырой магией. Наралия не только является магическим эликсиром, она меняет всё, до чего касается. Железо, выдержанное в наралии, в руках магов-ювелиров становится острейшими прочными клинками, легкими, почти невесомыми кольчугами. Драгоценные камни приобретают волшебные свойства: одни увеличивают силу или ловкость владельца, други подчеркивают красоту, умело маскируя недостатки, третьи становятся источниками света, а иные усиливают магические способности. Несть числа способам применения наралии.
Один лишь недостаток у чудодейственного эликсира: все его свойства сохраняются лишь оборот. С новым урожаем прежняя наралия распадается, а зачарованные предметы теряют свои особенности. Если в течение нескольких дней не окунуть такую вещь в свежую наралию, волшебство уходит навсегда.
Потому процветает Туор, что не только его тейвазы носят наралиевое оружие и украшения, но и маги, и аристократы всего Реналлона владеют чудесными вещами. Потому стоит армия на границах Внешнего Пояса. Потому живут среди выгоревших трав смуглые сухощавые дерхазы, последние, кто умеет вырастить зейхель.
Древние создатели Туора хорошо всё просчитали. Обладание любой частью Внешнего пояса, даже несколькими, не принесет захватчику ровно никакой пользы. Без подземных мастерских Туорлана что зерна, что гранулы зейхеля оставались лишь невкусной, отчаянно-горькой массой, лишенной волшебных свойств. Туор имело смысл захватывать лишь целиком. Чего Светоликий нашад, да продлятся его дни безгранично, успешно избегал из поколения в поколение.
Взросление
Дорван не вернулся домой ни в тот день, ни в следующий. Лишь слышались из кузни яростные удары молота, да из горна валил дым, то и дело разбрасывая искры на вытоптанную окрест землю.
В поселении жизнь словно замерла. Не так представляли себе появление первенца у кузнеца дерхазы. Любопытные женщины дежурили у ворот кузнецова подворья, но никто не выходил. Жрец оставался в доме, а сама Халигат после родов до дрожи боялась оставить ребенка.
Лишь на третий день осунувшийся старец выглянул из дверей, окликнул дерхазок и велел позвать Старшего поселения.
Дорван переделал всю работу, что неизбежно копится у кузнеца. Голода он не чувствовал, лишь обида и ярость переполняли его. Перетруженные мышцы горели, молот казался неподъёмным. Тем яростнее он обрушивал удары на раскаленную заготовку.
В кузне стало темнее.
Дорван в последний раз стукнул в будущий плуг, окунул поковку в тарновое масло и оглянулся через плечо. В дверях стоял Гурдах Хазгаз, глава рода.
— Чего тебе? — мрачно поинтересовался кузнец.
— Жрец зовет.
— Он мне не указ. — мужчина засунул заготовку в горн и заработал мехами.
Старец приблизился, коснулся плеча Дорвана.
— Иди. Жрец будет вопрошать богов, чей ребенок.
Дорван дернул плечем, сбрасывая руку:
— Что не мой, сам вижу.
— Иди. Или собирай вещи и уходи.
Старший Хазгаз развернулся и ушел. Пусть потеря кузнеца тяжко скажется на роде. Но зачем в роду самодурные упрямцы, к тому же, пришлые? Не явится кузнец к жрецу — пусть собирает своё добро и ищет другой род себе! Старик тяжело вздохнул.
Оставшись один, кузнец словно сдулся. Плечи его поникли, голова опустилась. Дорван любил жену. Тем горше было осознавать, что любимая, которой он доверял больше, чем себе, принесла в подоле чужого ребенка. Она ж травница! Целыми днями, а порой и ночами пропадала в степях. А он-то волновался, кабы не обидел кто пришлый! А она...
Дорван замычал, стукнул кулаком по наковальне. Светлокожий рыжий ребенок просто не мог быть его сыном! Как это пережить? В самом деле, уйти? Руки есть, голова на плечах... Не пропадет, чай.
И все же, мужчина обтер руки уже не первой свежести тряпицей, скинул кожаный фартук и поплелся к дому. Где жрец будет «вопрошать богов». Ответят они, как же!
Возле дома собрался весь род. Толпа гудела, словно рой нотаров (степных пчел). Перед домом, у вынесенного наружу обеденного стола, в молитвенном экстазе застыл жрец. Переливчатое сияние окружало его. Поселяне почтительно держались в десяти шагах, образуя почти правильный круг. Рядом со жрецом, закутавшись в тонкую накидку по самые брови, баюкала плачущего младенца Халигат. Дорван скрипнул зубами и хотел уйти. Но его увидели. Дерхазы расступились, давая проход. А ноги сами, против воли, понесли кузнеца к столу.
На чисто выскобленной столешнице стояла крошечная жаровня, которую венчала сверкающая золотом маленькая, на глоток, чаша.
— Подойди! — скомандовал жрец, протянув руку к Дорвану: — Мне нужна твоя кровь.
Мужчина вздрогнул и затряс головой. Магия крови была запрещена на всем Юге. Кровь давала власть над её хозяином.
— Не бойся! Барнах Милостивый согласился ответить на твой вопрос. Твоя кровь и так принадлежит богу. А мне она без надобности.
Дорван, словно во сне, протянул руку. Ритуальный нож кольнул быстро и почти безболезненно. Несколько алых капель сорвалось в чашу и забурлили там, словно знахарское варево. Радужный свет охватил руку кузнеца на миг, не оставив следа от ранки.
— Теперь ты, дитя. — требовательно протянул руку к Халигат жрец.
Еще несколько капель упали в чашу.
— И ребенка.
— Нет! — женщина испуганно прижала сына к себе, телом закрывая от жреца.
— Барнах ждёт! — жрец смотрел требовательно, не мигая.
— Не дам! — упрямо покачала головой Халигат, пятясь.
— Тогда вы оба умрете! — голос жреца раскатился громом над поселением.
— Пусть! Я не дам причинить ему вред! — травница хотела убежать, но ноги не послушались её.
— Никакого вреда не будет. Протяни мне его руку!
— Слушай служителя Барнаха, женщина! Не упрямься! — раздались выкрики из толпы.
Халигат дрогнула. Медленно, словно во сне, она подошла к столу и выпростала ручку ребенка из пеленок.
Крошечная капелька упала в чашу, кровь вскипела, поднялась к краям. Алое свечение охватило кузнеца и его жену. И все пропало.[2] Погас огонь, пустая чаша без каких-либо следов крови сияла словно собственным светом. Все иные свечения угасли.
— Вы все видели! Здесь нет чужой крови!
— Но он рыжий! — воскликнул кто-то.
— Такова воля богов. Вы все здесь потомки хатассаров. И в ком проявятся их черты, вам знать не дано. Боги отметили мальчика. А для чего — знают только они.
Жрец убрал в сумку жаровню и чашу и, тяжело опираясь на посох, зашагал прочь от дома Дорвана. Дерхазы почтительно пропустили его.
Кузнец неуклюже подошел к жене и, пряча глаза, спросил:
— Ты сможешь простить меня?
[1] Тейвазы — дворяне (хатассарск). Как правило, землевладельцы.
[2] В отличие от модных на Земле тестов ДНК, жреческий обряд точно показывает родителей ребенка. И если бы кузнец не был отцом, в чаше бы осталась его кровь. Обряд невозможно подделать, но и нельзя утаить — он пройдет и увенчается результатом только на открытом воздухе, при скоплении верующих. Так что вопрос отцовства Дорвана был решен окончательно.
Благодарю за интерес к моей книге и надеюсь на ваши лайки и комментарии.
Подпишитесь на канал, чтобы не пропустить новые публикации.