С самого раннего детства мне казалось, что музыка и я – это одно целое. Лет с трёх мама брала меня в сельский клуб на репетиции хора.
Моё место всегда было в последнем ряду зала: можно заниматься чем хочешь, и никто не увидит и не услышит. Конечно, я хотела петь и получала истинное удовольствие, подпевая хору. Слова любимых песен схватывала на лету и потом, когда на душе было светло и радостно, или был подходящий торжественный момент, я от души распевала:
"Сегодня мы не на параде,
Мы к коммунизму на пути.
В коммунистической бригаде
С нами Ленин впереди..."
Невольные слушатели обычно поднимали меня на смех, но это меня не смущало, потому что хорошее настроение не допускало обид.
Бывало, что хор исполнял какие-то тягучие, непонятные, на мой взгляд, просто скучные песни. Терпеливо сидеть было сложно, но мама строго-настрого запрещала ходить и тем более бегать во время репетиции, приходилось умоститься поудобнее и предаться мечтаниям, сочиняя какое-то подобие сказочного мира, в котором всегда есть волшебство, непременно способное спасти меня от скуки. В такие моменты я частенько засыпала, и маме приходилось тормошить меня, возвращать к реальности, – не тащить же на руках сонную домой через всю деревню по рытвинам и ухабинам, тем более зимой, в шубе и по темноте. Почему-то в ранние зимние вечера даже белеющий снег не помогал рассмотреть ямы под ногами, ветер упрямо мешал двигаться, заметал путь, и мне казалось, что мы идём если не целую вечность, то по крайней мере всю ночь.
Несмотря на все трудности, я без памяти любила деревенские песнопения, с радостным ликованием смотрела на сцену, где вытянувшись в одну линию, мамины "товарки" бойко пели, приплясывали и размахивали красивыми цветастыми платками. Меня распирала не только гордость за маму, но и ощущение моей причастности ко всему этому действу. Душа пела и ликовала. Ведь я не только была на всех репетициях, но и дома "крутилась" перед зеркалом, сотни раз повторяя все движения и мурлыкая песенки.
Когда мне исполнилось 6 лет, наша семья перебралась в рабочий посёлок (районный центр), поближе к городу – до областного центра всего-то 100 километров на электричке). У меня появились новые подружки, жившие по соседству и уже учившиеся в школе. Я как-то сразу повзрослела, стала "тянуться" за ними, ведь через год уже и сама буду первоклассницей. Мы активно играли в школу, правда в роли ученицы была только я одна, а они, как настоящие учителя, сразу хотели запихнуть в меня все знания: учили буквам, счёту и даже немецкому языку. Мои подружки, сёстры Грабовские, были из немецкой семьи, про них говорили: русские немцы. Обе сестрицы учились в музыкальной школе, в их доме даже имелось пианино. Девочки играли гаммы, а я жутко завидовала и дома канючила, чтобы меня тоже отдали в музыкальную школу. Моя мама порядком устала: ежедневно я надоедливо и неотвязно взывала о покупке инструмента и даром пропадающем таланте певицы.
Наконец наступил день, когда я трепетно переступила порог музыкальной школы. Мама завела меня в комнату, где ожидал старенький педагог, представила нас друг другу и присела в сторонке. Я изготовилась спеть так и звучавший в голове "Марш коммунистических бригад", но учитель музыки, взяв меня за локоток, придвинул поближе к столу, за которым сидел, и сказал: "Ты сейчас внимательно прослушаешь и повторишь". Потом взял в руки карандаш и тупым концом стал ритмично стучать по столу.
Передал карандаш мне и велел повторить. Эка невидаль! Я тоже постучала. Педагог удивлённо взглянул на маму, она умоляюще смотрела на него. "Что же, давай ещё попробуем", – обратился он ко мне. И вновь всё повторилось: постучал он, постучала я. И так несколько раз. Потом учитель встал и, глядя на маму, развёл руками: "Медведь потоптался. Абсолютно никакого слуха". Естественно, я ничего не поняла из его слов, ответной реплики мамы и их переглядок.
По дороге домой я пытала маму, когда начнутся занятия на пианино, но услышала: " У тебя нет слуха, в музыкальную школу не возьмут". Моему возмущению не было предела: я всё прекрасно слышу! Я умею громко петь, знаю сотни песен, а он даже не послушал. Мама пыталась мне объяснить, что я даже ритм не улавливаю. Но обида и возмущение не давали мне осознать, что же со мной не так. И про кого медведя он говорил? Казалось, моему негодованию не будет конца. К счастью, прирождённый оптимизм не позволил долго пребывать в ярости, сетовать и унывать. Вскоре я нашла себе другое любимое занятие – стала выразительно декламировать стихи.
Проходили годы. Я взрослела. В связи с переездами сменила три школы. Петь я больше не пыталась, хотя до конца не могла поверить приговору: отсутствие музыкального слуха. Поняла и о каком медведе речь шла: видоизмененный фразеологизм "медведь на ухо наступил". Ежегодно на конкурсах чтецов занимала призовые места. В 10 классе по итогам одного из прослушиваний в нашем Дворце Культуры получила лестное приглашение актёра Омской драмы, заслуженного артиста России Юрия Музыченко: "Приходите к нам в театр". За спиной стали пробиваться крылья, душа пела и ликовала.
Надо сказать, что мечты я лелеяла самые разные: стать артисткой, писательницей, известным общественным деятелем. В общем, оптимистично смотрела в будущее, но стала работать старшей пионерской вожатой в своей школе и обучаться заочно на филфаке педагогического института. Кстати, весь пионерский актив успешно обучала барабанить и горнить на пионерских сборах, с каждым отрядом разучивала песни и на больших мероприятиях бодро запевала гимн пионеров "Взвейтесь кострами"
Надо сказать, что с появлением в нашем посёлке Дворца Культуры, я занималась в творческих кружках: художественного чтения и в театральном коллективе. Разговор о моём музыкальном слухе, вернее о его полном отсутствии, в этот период неоднократно поднимался. Руководитель, преподававшая художественное слово, вела ещё и вокальный коллектив и настойчиво приглашала меня заняться вокалом. Я вынуждена была признаться, что и пробовать не буду: у меня нет слуха. Она не могла в это поверить, ведь я точно передавала интонации и ритм, когда читала стихи. Но показывать свою бездарность я так и не решилась.
Пожалуй, в полной мере я ощутила отсутствие музыкального слуха, когда что-либо мурлыкала в присутствии своих повзрослевших детей. Сын помалкивал, но дочь категорично прерывала моё пение, её крайне удивляло моё неумение передать мелодию, непопадание в такт звучащей песни. "Тебе лучше не петь", – звучал знакомый мне с детства приговор. Моя поющая душа вынуждена была молчать. Петь (напевать под нос, мурлыкать, мычать, подвывать) я позволяла себе только в одиночестве, особенно при уборке квартиры.
Когда дочь стала заниматься музыкой, то попыталась понять, почему я не могу спеть без фальши, хотя хорошо различаю, если кто-то не совсем правильно исполняет мелодию. Она уверила меня, что музыкальный слух у меня есть, но не развит и страдает музыкальная память, поэтому я не могу точно воспроизвести услышанную мелодию. С таким приговором жить стало как-то полегче: вместе со всеми пела застольные песни в компаниях и уже не стыдилась, если фальшивила.
Мои сожаления по поводу отсутствия музыкального слуха окончательно сошли на нет, когда все мои внуки стали прекрасно петь, заниматься в вокальной студии и музыкальной школе. Я счастлива, что природа на них не отдохнула. Руководитель вокального коллектива однажды так сказала о способностях одного из моих внуков: "Ребёнок, поцелованный Богом". Гордости моей не было предела: душа пела и ликовала. А в голове звучал победный марш: "Сегодня мы не на параде..."
О своих отношениях с музыкой я уже писала ранее в рассказе "Любовь к музыке или первый визит в рентген-кабинет" (ссылка).
Очень благодарна моим читателям за то, что провели со мной несколько минут, читая эту публикацию.
Жду лайков и комментариев. Не забудьте подписаться на мой канал.