Александр удивился и ответил ей, что не умеет летать, но она спокойно пояснила, что это очень просто. Нужно всегонавсего поднять вверх руки, и полетишь. Он послушался, и вот они вместе медленно поднимаются в воздух...
– Сначала мы летим невысоко, и под нами проплывают какието дома, улицы. Я вижу внизу Лену, когото еще, вспоминаю, что она должна вскоре приехать, и стремлюсь к ней, но девочка удерживает меня: “Не надо, Инка ей расскажет”, и мы продолжаем медленно лететь.
Когда Александр рассказывал все это духовнику, у него мороз бежал по коже. Отец Алексей внимательно слушал, кивая.
– Мы поднялись уже очень высоко. Я чувствую, что всетаки, не заметив этого, смял кольцо и продолжаю комкать его, словно комочек глины. Я пугаюсь, что упаду – ведь для меня это основа моего полета, волшебство, – но девочка говорит, что кольцо больше не нужно, забирает его и почемуто прячет в небольшой полиэтиленовый мешочек с застежкой, вроде тех, в которых хранятся лекарства. И верно – мы продолжаем лететь как ни в чем не бывало.
Вдруг, я даже не замечаю как, наш полет заканчивается. Мы в какомто парке с тропическими деревьями. Кругом пышные пальмы, еще какието деревья, множество бассейнов, помоему, фонтаны, песчаные дорожки. Все это удивительно ярко, красиво, напоминает виденную когдато давно чернобелую фотографию не то Сочинского, не то Батумского дендрария. Одним словом, субтропики пятидесятыхшестидесятых годов. Но тут все реально и в цвете. Пока мы летели, было светло, а теперь потемнело, деревья выделяются на фоне совершенно темного грозового неба, но грома не слышно и молний не видно. Мы опускаемся, и я, чтобы девочка не ушиблась, както неловко приземляюсь на локоть.
Девочка указывает мне на руку и говорит: “Ты выпачкался”. Я – в белой рубашке с длинными рукавами, типа свадебной. Смотрю на рукав и вижу, что он запачкан черной грязью, хотя в парке кругом золотистый песок. Я плюю на ладонь и пытаюсь оттереть грязь, но никак не получается. Я зачерпываю пригоршню воды из плещущегося рядом у ног бассейна. Вода желтоватая, как в летнем пруду, теплая. В ней плавают водные растения. Какоето сладкое чувство, ощущение счастья.
Я никогда не видел в реальности водяных лилий, но знаю, что это они, хотя вижу их только краем глаза. Бассейн мелкий, хорошо видно песчаное дно. Я продолжаю очищать рукав. Девочка (я ее уже не вижу, слышен только голос) говорит мне, чтобы я целиком залез в воду и искупался, но я боюсь, так как знаю, что не умею плавать. Девочка настаивает, и голос ее
разительно меняется, становясь резким, сварливым, неприятным. Я замечаю, что мои босые ноги увязают по щиколотку в грязи, которая откуда ни возьмись появилась на месте дорожки. Она противного желтобурого цвета, в ней попадаются какието корни. Я вспоминаю, что в детстве читал о тропических лесах, о том, сколько в такой грязи может быть всяких червей, пиявок и прочих паразитов. Я брезгливо поджимаю пальцы и вижу, что грязь действительно кишит червями, а один впивается мне в ступню. Девочка настаивает, чтобы я залез в воду, но я в ужасе отказываюсь, потому что если в грязи такое, то что может быть в воде?
Я просыпаюсь. Толькотолько светает. Сердце колотится. Обычно плохие сны снятся, когда спишь на левом боку, но, так как я переворачиваюсь на него, значит, сон мне приснился на правом. Я стараюсь уснуть снова, но все равно, хоть и затуманенным сознанием, пытаюсь анализировать сон. Приходит не догадка, а какоето знание, что странный парк – райский сад, девочка – мой ангел, бассейн – река Иордан (не знаю почему, но это уверенность), а грязь на рукаве – мои грехи. Я отказался ступить в воду и очиститься, значит, не видать мне райского сада, и я стану добычей могильных червей. Это очень плохо. Мне кажется, что я скоро умру или случится чтото плохое с кемто из моих близких. Муторно продолжать.
Духовник долго молчал, а потом произнес, опустив глаза:
– Грехи наши тяжкие, сын мой. Молись, молись...
***
Задумавшись, Александр не заметил, как ктото вошел в кабинет, и
поднял голову от бумаг, только услышав какойто вопрос. Какой, не расслышал.
– Да?
Перед ротмистром стояла секретарша нового шефа, миловидная полька средних лет Гражина Стоковская.
– Что вы сказали, мадам?
Пани Стоковская снова чтото начала говорить, но вдруг ее глаза, и без того огромные, округлились до невозможных пределов, она, охнув, зажала рот ладошкой и отшатнулась к двери. Александр проследил за взглядом дамы и с изумлением увидел в своей руке, сжатой так, что побелели костяшки пальцев, собственный револьвер со взведенным курком...
С трудом успокоив рыдающую женщину и напоив ее сердечными каплями из аптечки, предусмотрительно устроенной в шкафу, Бежецкий выдворил Стоковскую за порог, убедив ее, что просто чистил оружие и задумался над одним важным текущим делом.