Бекбулатов, выслушав новый кошмар Александра, долго молча крутил
баранку.
– Да, батенька, – тоном старого семейного доктора протянул он
наконец. – Лечиться вам надо, господин Бежецкий, лечиться всенепременнейше.
После недолгого молчания Бежецкий с надеждой спросил:
– Слушай, Володька, а как там твой азиат поживает? Жив еще?
– Какой азиат? – машинально переспросил Бекбулатов, думая о чемто
своем.
– Ну тот, помнишь: не то хивинец, не то афганец, ты еще говорил, до
отъезда...
Владимир пристально поглядел в глаза другу и протянул:
– Аа. Склероз, батенька. Тоже пора в желтый дом. Да, есть в наличии
такой лекарь.
– Слушай, Володь, свози меня к нему, а?
– Когда?
– Чем скорее, тем лучше. А то, понимаешь, Ленка приедет, а у меня
дела все хуже и хуже. Так и на самом деле до психушки недалеко, до желтого дома. И безо всякого склероза.
Бекбулатов чтото недолго прикидывал в уме:
– Сегодня не смогу и завтра тоже, а вот во вторник, к вечеру, скажем, часиков в шесть... Тебя это устроит?
Странное дело, столько в его словах сквозило деловитости, граничащей с равнодушием, что Александра больно царапнуло по сердцу. Он тоже принял деловитый вид и сухо ответил:
– Вполне.
Всю дорогу до дома Александра они молчали. Разок Бекбулатов, видимо запоздало поняв неприглядность своего поведения, попытался загладить неловкость свежим анекдотом, но, как говорится, не встретил понимания у аудитории и быстро заткнулся. Выходя из машины у подъезда, Бежецкий бросил, обернувшись:
– Както изменился ты, Владимир, в последнее время. Перестаю я чтото тебя узнавать...
Ответом ему был только деланно беспечный взгляд штабротмистра и какаято вымученная улыбочка...
***
Александр поймал себя на мысли, что уже третий раз подряд перечитывает страницу документа, вынутого из папки. Мысли опять витали гдето далеко. В чем же всетаки дело? Откуда взялись эти кошмары, каждый раз разные, но, как на подбор, один жутче другого. Бежецкий, как
давнымдавно в детстве начитавшись на сон грядущий братьев Гримм или Гоголя, уже боялся засыпать в одиночестве. Обманывая самого себя вновь обострившимся чувством, зачастил к Маргарите, но пугать эту чудесную женщину постоянными воплями спросонья быстро надоело, и число ночевок в уютном особняке было сведено до минимума.
Заходил Александр и к своему духовнику отцу Алексею в церковь Святого Николая в Новой Голландии. Старик попенял ротмистру на то, что за земными заботами тот совсем позабыл о Боге, но внимательно выслушал и дал несколько дельных советов. Однако ни молитвы, ни чтение на ночь Священного Писания не оказали особенного влияния на чудовищ и упырей из кошмарных сновидений. Они, правда, стали чуть менее реальными, как бы плоскими, но теперь до смерти тоскливыми... Просто невыносимо было нескончаемыми часами брести, проваливаясь по колено в скользкий, как льняное семя, песок, за медленно, не оборачиваясь уходящей за горизонт Леной, никак не реагировавшей на оклики, чтобы, вскочив в холодном поту, убедиться, что на часах нет и двух ночи, и снова проваливаться в сон, возвращаясь к безысходной и бесконечной погоне...
Пробовал ротмистр по русскому обычаю глушить кошмары водкой, однако, словно бы получив дополнительную силу от алкогольных паров, те становились еще невероятнее, чем прежде. Александр в них боролся с какимито совершенно фантастическими монстрами, тонул то в ледяной, то в огненной трясине, участвовал в шабаше запрудивших Дворцовую площадь мало чем отличавшихся от чертей совершенно маргинальных типов под предводительством какогото пожилого, невысокого, лысоватого и картавого субъекта, почемуто посреди огромной толпы отплясывавшего канкан на крыше старомодного бронеавтомобиля начала прошлого века, оттягивая большими пальцами рук подтяжки мешковатых брюк...
Пару дней ротмистру никак не давал прийти в себя вообще странный и непонятный сон.
Начала он не помнил или помнил очень смутно, но оставалось какоето тягостное чувство: то ли случившейся неприятности, то ли какойто неудачи. Потом появилась девочка. Лица ее Александр не видел, но твердо знал, что это девочка, маленькая девочка, лет пятишести. Определенно незнакомая и никогда ранее не виденная. Смутно помнилось, как Бежецкий с ней гдето ходил, как будто гулял, а потом она попросила взять ее на руки, надела ему на палец кольцо (причем Александр точно знал, что оно серебряное, но почемуто мягкое, будто из пластилина или воска, и он боялся его сжать, чтобы не помять ненароком). Он спросил девочку, куда ее нести, но она буднично так сказала (это он помнил дословно): “На небеса”.