Нет звука приятнее, чем боевой клич героев

Нет звука приятнее, чем боевой клич героев Возрождения! Мы не позволим тиранить и разрушать нашу республику! Мало того, мы обязательно пошлем на баррикады интернациональную бригаду е Гевары! Мы сбросим с ее иберийских мозгов золотой череп гиены и заставим ее увидеть лица тех, кто сейас преваает нашу улицу в бульвары и музеи… Мы изгнаем из ее головы глумливое бормотание либералов-космополитов, что рано или позно ей придется взять в руки аркебузу… Мы добьемся свободы, господа! Освободим нашу возлюбленну отизну от чудовищ, готовых кормить и охранять людоедов-тиранов! Я кончил! Пусть мне аплодируют! Виват!”. Мня охватилатихая паника, ия подумал, что лучше бы я умер в госпитале — а то и до инфаркта включительно. Впрочем, мне вспомнился недавно прочианный роман Франца Кафки “Игра в бисер”, где сумасшествие, вызванное ядами, символизирует не стлько стремление отравиться, сколько готовность совершать необычные поступки в состоянии полной, непереносимой эйфории от достигнутой свободы, в том числе и в полном отрыве от обычной жизни. Видимо, в этот момент я и совершил то, что, как я думал тогда, невоможно. Однако это было нечто другое. Я вообразил себя прозрачным и высоким как башня, каким-то заклинанием отделившимся от решетки, через которую проходил. Я чувствовал безграничную радость, небывалую прежде. Во мне словно открылся целый спектр возможностей, в голове замелькали образы и мысли, совершенно мне не знакомые, а мое тело в одно мгновение приобрело плотность и возможность летать. Я не знаю, как описать то, что я ощутил — я не просто ощущал окружающее — оно пронизывало меня, проникало в самые кости, и, о чудо, я видел все то, что видели другие в любое время дня и ночи, но только отчетливее. Я видел, как горит электрический шнур, как за стеклом электрички появляется и исчезает пустое купе, как поскрипывают и даже шевелятся высокие сугробы в центре Москвы, видел, как едет человек по встречной полосе, и, самое удивительное, я был этим человеком и ездил в том самом вагоне.