В детстве, в далекие 60-е, во дворе ее звали только Бандиткой. Она никому не давала спуску, яростно бросаясь отстаивать правду и защищая малых да слабых. Даже за старшего брата, бывало, вступалась. Пацаны постарше ее побаивались и крепко уважали, кто помладше просто побаивались и старались не попадать под горячую руку.
Старшаки вообще не знали, что с ней делать. Ведь не станешь же всерьез драться с девчонкой, свои же по шее надают и руки не подадут. А она дралась с ними всерьез, изо всех сил, помноженных на злость. Она не умела не всерьез.
Она всегда знала себе цену и гордо несла себя что по школьным коридорам, что по заросшему липами Бродвею. Она была бесконечным романтиком, верила в любовь и силу духа. Когда на нее стали заглядываться парни, она на все их попытки познакомиться отвечала презрительным фырканьем. Она была так остра на язык, что не все взрослые брались с ней спорить. Ух, как она умела отбрить! А если кто-то в разговоре переходил только ей ведомую грань, она тут же превращалась в дикую кошку. Яростно сверкающие глаза и четко видимая готовность ринуться в бой отрезвляли многих. За ее характер ее как только ни называли. И выдергой, и язвой, и... Правда, только за глаза.
Но однажды она влюбилась. Влюбилась пылко и до конца, как в книгах. Отец был душой компании, смельчак и балагур, не дурак подшутить над друзьями, мастер на все руки, рожденный с гитарой в руках. Он пел ей песни, и она верила ему. Она не замечала никого и ничего, она ругалась со своим отцом, чей характер бурлил в ней огненными реками, ругалась со строгой мамой. Она всегда поступала только так, как решила сама.
Плодом той любви стал мой старший брат. Первенец, с которым ей пришлось очень сложно. Она была совсем молоденькой и не знала, как правильно. Поэтому делала как чувствовала. Любила изо всех сил, но за любую провинность награждала звонкими затрещинами. Потом жалела, но от своей точки зрения не отказывалась. Заслужил - получи.
Никто и никогда не смел обидеть сначала брата, а потом и меня. Никому не было дозволено даже попытаться нас воспитать. В ней снова просыпалась та самая Бандитка, и солоно приходилось любому, кто посмел. Другое дело, что не смел никто. Даже дед, мамин отец, со всем его железным характером только раз в жизни попытался дать ей совет, но очень быстро осознал всю глубину своей ошибки и отступился. И больше не пробовал.
Она любила нас так, как никто больше не смог бы любить. Она была Мамой. Я не стану говорить о том, скольким в своей жизни она пожертвовала для того, чтобы нам было лучше. Только благодаря маме и ее ежовым рукавицам ни я, ни брат не пошли не по той дорожке. Только благодаря ей и брату я сумел выучиться.
В ее жизни было очень немного радости. Но она была. Была большая любовь. Была большая боль. Был ужас, когда совсем молодого мужа травмировало в шахте, и он полгода пролежал в больнице на растяжках. Я даже не берусь себе представить, о чем она думала и к чему готовилась, имея на руках двух пацанов. Я не берусь по-настоящему понять, что она чувствовала, когда все рухнуло и стало нечем нас кормить. Что она чувствовала, когда старший сын уходил в шахту, и было не ясно, вернется он или нет. Когда младший после доброго часа ругани на ночь глядя уходил из дома.
Сколько в ней было этой внутренней силы и решимости, я не знаю. Но знаю, как много в ней было любви. Она любила нас с первого и до последнего мига, не рассуждая. Она берегла нас от всего. Для всех у нее всегда все было хорошо. Когда ушел отец, она осталась одна в нашей квартире, за три с половиной сотни верст от меня. Ухаживала за своей мамой, нашей бабулей, забывая о себе. Но не жаловалась.
Мне так много хочется о ней рассказать...
Когда брат принес домой котенка, мама отказала этому пушистому негодяю в доме. Брат взял кота в охапку и ушел из дома. Это был единственный раз, когда мама пошла на поводу. Кузя прожил у нас 25 лет, о нем даже в газете писали. Мама любила его почти как нас. Потом появилась Лада, и мама полюбила и ее. Очень полюбила. Так, что когда Лада заболела чумкой и интеритом сразу, и ветеринары хотели ее усыпить, мама выхватила у них несчастную собаку и месяц выхаживала ее самостоятельно. Спала с ней на полу, ставила уколы, поила таблетками, носила на улицу. Не было у мамы преданнее друга, чем Лада. Мамино слово было для огромной собаки законом. Впрочем, оно и для нас было законом.
Когда мне было шестнадцать, мы ругались с мамой так, что летели искры. Но я никогда не позволял себе обидеть ее ни словом. Она угадывала во мне свой характер и отступалась. В ней не было исконной женской хитрости, но была огромная мудрость. Она умела дружить. Она умела сострадать. Она умела сжать зубы и идти вперед.
Она плакала ночами, когда думала, что мы не слышим. Она не любила, когда ее жалеют.
Она умела раз и навсегда прерывать общение, не соглашаясь терпеть "двухвосток". Она отказывала мужчинам в праве на слабость рядом с женщиной. Она и себе в этом отказывала. Даже в самые тяжелые времена, когда нам было совсем нечего есть, она не сдавалась и не раскисала. Мы смотрели на нее и понимали, что нам-то тем более нельзя.
Однажды, я тогда ходил в старшую группу детского сада, мама забрала брата из школы и меня из сада и повела смотреть кино. "Лиловый шар", я навсегда это запомнил. Потом мы пошли в кафе-мороженое "Холодок", где трескали пломбир из глубоких пиалок из нержавейки, и тот день был одним из самых счастливых в моей маленькой тогда жизни.
Еще я помню, как однажды мама принесла с работы целую пачку талонов, и мы пошли их проедать в 16 столовую. Это был огромный пир горой! Столько разной еды за раз я и не помню.
Помню, как нашел однажды разлетевшиеся по кустам купюры (синие сотни, кто помнит), и принес их домой. Первый вопрос от мамы был: "Ты кого ограбил?". Пришлось вести и показывать место, там же мы нашли еще пару сотен, и мама успокоилась.
Я помню, как мы часами гуляли с собакой, уходя на тогда еще существовавшую Цыганскую гору, и говорили, говорили, говорили... Она очень хотела разобраться в том, какими мы выросли.
Она была хохотушкой, ее любили и уважали в коллективе, несмотря на жесткую принципиальность. Я помню, с какой гордостью смотрел на маму дед, когда мы собирались у него в доме на семейные праздники. Он не умел хвалить, но маме было достаточно этого взгляда. Наверное.
Взрослые дядьки, в которых превратились те самые старшаки с маминого двора, всю жизнь относились к ней с большим уважением. Я помню, как жизнь свела меня с одним из них. Узнав мою фамилию, он хлопнул себя по бокам:
- Бандиткин сын что ли? Вот те на!
Тогда возникший было вопрос разрешился сам собой.
А еще на всю жизнь я запомнил, как мама сказала мне подросшему:
- Сын, не вздумай таскать сюда своих подружек. Знакомь меня только с той, на ком решишь жениться.
И когда я встретил свою Ольку, мама все поняла без слов. И приняла Ольку тоже без слов. Ей хватило нескольких минут, чтобы все правильно понять. Она нас благословила. Двадцать лет тому назад.
Мама так гордилась моими успехами, что я готов был летать. Когда я положил перед ней на стол красный диплом с одними пятерками, она заплакала. Но плакала недолго. Спросила: "Что дальше?".
Когда я получил первую свою зарплату, мама заставила меня потратить ее на себя. Но я все равно купил ей цветы. И она опять немного поплакала.
Мама всегда мне доверяла, и я очень этим дорожил. Я прекрасно помню тот момент, когда мама уступила мне право решать. Она начала со мной советоваться, и я гордился этим невероятно.
Мама...
Я всегда был похож на тебя, я твой сын. Мне так хотелось быть похожим именно на тебя, что я даже злился, если мне говорили, как сильно я похож на отца.
Все наши телефонные разговоры всегда заканчивались одинаково.
- Я тебя люблю, сын. Я всех вас люблю.
- И я тебя люблю, мам. Мы все тебя любим.
Она до самого конца была той самой девчонкой с мечтой на стотыщмильонов. С мечтой о Любви. Она писала самые лучшие сочинения в классе, она бралась писать книги. И это были бы замечательные книги, я точно это знаю. Она зачитывала мне фрагменты...
Когда я прочел ей свой первый рассказ, она помолчала недолго, а потом просто сказала:
- Молодец, сын.
И с тех пор ждала каждого нового рассказа, каждую книгу.
Мы всегда держались друг за друга, как за соломинки.
Сегодня 9 дней, как тебя не стало. А я до сих пор так и не понял и не верю.
Но очень верю, что тебе там легче, чем здесь. И я точно знаю, что ты присматриваешь за мной и братом. И знаешь, как сильно мы все тебя любим.
Наши мамы не уходят, они заботятся о нас там, на небе. И пока мы их любим, им там светло и тепло.