Через день после сбора Саша сидела в кильдиме массовки и поигрывала на гитаре. Все девочки 11А в этот день были отправлены на медосмотр; она прошла его одна из первых и вернулась в школу, хотя это было совсем не обязательно.
Саша после сбора испытывала чувство подъема, Иваныч как-то назвал подобные ощущения «приятным последействием», и это было как раз в самую точку. Василий Иваныч хоть сам и не присутствовал на сборе, но, конечно же, был в курсе его успеха, и это добавляло какую-то новую «щемящую» нотку в чувства Саши. Вообще, она чувствовала, что ее отношение к Иванычу в последнее время претерпело какие-то качественные изменения, как будто созрело настолько, что требовало некоего «разрешения».
Особенно на это повлияла внутренняя драма Саши, связанная с безобразным фотомонтажем Спанчева. Она потому так сильно переживала ее – вплоть до мыслей о самоубийстве – что хорошо помнила, как на «Школьной тюрьме» Иваныч назвал ее «развратной». И тут вдруг появляются эти фото, которые как будто напрямую подтверждают это. Конечно же, если бы Иваныч хоть на какую-то долю поверил в «правду» всего там изображенного, она навряд ли смогла это вынести. Но он – Саша это видела ясно – конечно же, не поверил, более того, не счел даже необходимым говорить ей об этом, как о само собой разумеющемся. Он сразу же стал убеждать ее «простить» Спанчева и, не без труда, но все же преуспел в этом. Во всяком случае, так выглядело со стороны…, со стороны того же Василия Ивановича.
Но грязный след в душе все-таки остался и постоянно давал о себе знать. Когда Саша, оставшись одна, стала рассматривать эти фотографии – одну за другой…. Она долго не могла оторваться, потому что, представляя на месте мужчин и «пустого места» Спанчева - Иваныча, испытывала тягучую истому, волнение и сердцебиение, то есть то, что называется «сексуальным возбуждением». Как бы помимо ее воли, сама душа выдавала ее «развратность», хотя умом она бы это никогда не признала.
Более того, где-то в самой глубине души она даже была благодарна Спанчеву за весь этот «эксцесс», потому что именно он помог ей сблизиться с Иванычем на недостижимую раньше степень. А самого Спанча, наконец, «оторвать» от себя, признать «пустым местом», «опустить ниже плинтуса» в своих глазах - одним словом, «порвать с ним» и вернуть их отношения просто на степень товарищеского участия. Что же касается Иваныча, то он перестал трунить над ней, называть «Сасей» и с таким жаром говорил ей о «прощении», «смирении», «любви к ближнему», что она явно чувствовала «личную заинтересованность», а не просто естественное учительское желание помочь своей ученице, попавшей в трудную ситуацию.
Однако развитию их отношений мешала явная и мучительная для Саши «дружба» Иваныча с Полиной-Огоньком, к которой она испытывала жгучую ревность вплоть до ненависти. Она пыталась, кстати, признаться в этом во время исповеди, хотя, разумеется, не могла до конца победить в себе это мучительное чувство «чужого» соперничества.
Правда, когда Иваныч вдруг запил, все изменилось, как в сказке… Не только Саша, но и вся школа видела, что между ним и Полиной пробежала какая-то «черная кошка», и что именно это и послужило причиной срыва Василия Ивановича. А для Саши это был «шанс»… Шанс, который она ощутила всеми фибрами души, и к которому, как ей казалось, подвела сама жизнь. Шанс, которым она должна вознаградить себя за долгие годы «безнадежной и безответной любви», мучившей ее с самого детства…
Она играла и играла уже второй урок, время от времени перелистывая лежащую перед ней книгу и перебрасываясь парой реплик с иногда заглядывающими в кильдим учениками, как, наконец, туда зашел и Иваныч. У него - то ли было «окно» между уроками, то ли Марат давал за него его урок…
Иваныч налил себе чаю и тяжело присел на диванчик, вытянувшийся вдоль окна кильдима. Его лицо на фоне светлого окна с раздвинутыми жалюзи выглядело темно-серым, почти черным. Чай, кстати, поддерживала в горячем состоянии, время от времени нагревая его в пластиковом электрическом чайнике, сама Саша…
- Что играешь?.. – спросил Иваныч, добавив себе в кружку какой-то темной жидкости из стоящего на столе небольшого термоса.
С оживленной готовностью, как будто только ожидая этого вопроса, Саша тут же ответила:
- Я тут кое-что на музыку переложила – хотите послушать?.. Письмо Татьяны к Онегину…
- «Я к вам пишу - чего же боле?..» - процитировал Иваныч, слегка улыбнувшись какой-то «нехорошей» улыбкой под усами. В чем заключалась эта «нехорошесть» Саша не могла себе дать отчета, но ощутила ее именно так, и какое-то неприятное предчувствие мелькнуло в ее душе.
Но тут же, время от времени зажмуриваясь, как будто бросалась в глубокий омут, с чувством и даже «пафосом» пропела, энергично бренча струнами, весь текст этого «любовного послания» вплоть до последних строк:
Кончаю! страшно перечесть…
Стыдом и страхом замираю…
Но мне порукой ваша честь,
И смело ей себя вверяю…
Саша сидела в волнительном ожидании реакции Иваныча, не смея поднять на него глаза и мучительно ощущая на себе его внимательный, но почему-то такой тяжелый для нее взгляд.
- Хочешь сказать, что любишь меня?..
Саша почувствовала, как у нее на секунду «упало сердце», а в груди на месте его образовалась головокружительная «засасывающая» пустота…. Но это же чувство вдруг дало ей силы на мгновенную решимость:
- А если даже и так, то - что?..
И она впервые взглянула на Иваныча таким пронзительным «горящим» взглядом, что тот невольно опустил глаза и отвел их в сторону. И после небольшой паузы, также задумчиво вглядываясь куда-то в залапанную поверхность кильдимовского шкафа, как-то устало спросил:
- Ты думаешь, мы – пара?..
- Нет, конечно, я вам не пара!.. Я вам не пара!.. Я же раз-врат-ная!.. – с дрожащей обидой в голосе, но все с той же яростной решительностью тут же ответила Саша. Она плохо контролировала, что говорила – слова словно сами рвались откуда-то из глубины ее души.
Иваныч снова взглянул на ее, как бы что-то припоминая:
- Ты развратная?.. Нет, думаю, дело не в этом… Не развратнее других…
Он еще хотел что-то добавить, но последняя его реплика так резанула Сашу куда-то в самую глубину души, что она со слезами на глазах задергалась на стуле, как бы порываясь встать, но пока не находя для этого сил…. В последней фразе обиднее всего было это неприкрытое «равнодушие», то, что ее поставили в один ряд с другими. Она не могла представить себе, какую реакцию ждала на свои слова о разврате, но только не эту…
Между тем Иваныч как будто стал оживляться:
- Погоди, Саша, не дергайся… Любишь?.. Ты вообще знаешь, что такое любовь?..
- Я все знаю, так как люблю… с самого детства… - выдохнула она, чуть успокоившись, но так и заставив себя сказать «вас».
- Любовь?.. Любовь!.. Любовь… - трижды повторил Иваныч со все более задумчивым видом, как бы уходя все глубже в себя. – Любовь – то, чего люди желают больше всего и что меньше всего понимают… И ты туда же!? – внезапно вскинулся он, но сразу же осекся, видя состояние Саши и осознав, что ее не нужно лишний раз провоцировать…
Он еще какое-то время словно собирался с силами, крутил шеей, разминал пальцы и вдруг заговорил:
- Саша-Саша!.. Где тебе знать, что такое любовь?.. Где тебе знать, что рядом с любовью можно поставить только одно слово – СМЕРТЬ… (Он выделил голосом и даже подался чуть вперед по направлению к Саше.) Что если дать самое краткое определение любви, то он будет звучать так: любовь – это смерть…
Саша обескуражено хотела что-то возразить, но он ей не дал:
- Подожди – послушай!.. Простой пример. Кто раньше всего гибнет во время войны? Кто?.. Тот, кто больше всего любит свою страну?.. Согласна?.. Именно они первыми идут добровольцами, бросаются на дзоты, ложатся под танки… Они первыми гибнут, потому что любят свою страну больше других, потому что любят по-настоящему…. И смерть первой приходит именно к ним. Поэтому закон тут простой…. Простой и в то же время ужасающий тем, что его никто не знает…. Слушай, Саша, и запоминай – на всю жизнь запоминай!.. Закон звучит так: чем большую любовь ты получишь, тем быстрее ты умрешь!..
Иваныч снова закрутил шеей, захрустел скрученными пальцами, заморгал глазами, как бы едва справляясь с переполняющими его чувствами:
- О, глупцы!.. Они не понимают, чего желают!.. О, глупцы, люди, желающие любви!.. Желающие бо-оль-шой любви, на-сто-я-щей любви, ве-еч-ной любви… – он намеренно вытягивал слоги, как бы издеваясь над этими определениями. - Ибо получив это – они должны будут умереть!..
Саша снова задвигалась на стуле, как бы желая нечто возразить, но Иваныч вновь опередил ее.
- Ты спросишь, почему… Сейчас отвечу… Только слушай внимательно!.. Слушай внимательно, Саша, и не повторяй ошибок глупцов…
Он закрыл лицо руками и с влажным шелестом потер его обеими ладонями. До Саши долетела волна выдохнутого им перегара с тошнотворным привкусом мятной сладости…
- Слушай!.. Земля, Саша, это не место для любви…. Это место, где любовь преследуют, мучат, гонят и в конце концов распинают… Да, ведь так и произошло здесь, на земле, с воплощенной Любовью…. Саша, понимаешь, о Ком я говорю?.. Да, Христос – это была воплощенная Любовь…. Он пришел на землю ради своей великой любви к людям и Сам был – да! – воплощенной Любовью…. И что с ним сделали, Саша?.. Что с Ним сделали?.. Его взяли – и распяли!.. Взяли – и распяли… Ты поняла?.. Вот она – судьба Любви, судьба воплощенной Любви, судьба любой настоящей любви… здесь, на земле…
Иваныч говорил ярко и вдохновенно, он даже внешне преобразился – куда-то исчезла вся «кислость» его внешнего вида, он словно получил сейчас то поэтическое вдохновение, которого ему так не хватало…
- Да, Саша… Земля – это не место для любви… Любовь на земле – только посланец…. Посланница иного мира… Того мира, где ее не распинают и убивают, а где она царит и правит, где она настоящая царица… Поэтому всех своих избранников, кого она удосужила посетить на этой сраной, на этой сруще-ссущей-трахательной земле…. Всех их она как можно быстрее уводит из этого грязного мира к себе, в свое царство…. А здесь посылает им скорую и быструю смерть…. Христос любил людей и умер за них…. Христианские мученики любили Христа, и были за Него замучены…. И так было и будет всегда…. Сократ любил истину и выпил за нее чашу цикуты. Жанна д*Арк любила Францию и сгорела за нее на костре, как и Коперник, возлюбивший науку…. Вот почему Любовь – это смерть, Саша…. И чем большую любовь ты, здесь, на земле, получишь, тем быстрее ты умрешь…
- Кстати, даже сказки об этом… - уже впадая в задумчивость, добавил он после небольшой паузы. – К примеру, моя любимая – «Сказка о стойком оловянном солдатике»… Андерсен – гений… Солдат и танцовщица…. Их жгучая любовь – к чему привела?.. К жгучей печи, где оба и нашли свое упокоение через мучительную смерть…
И уже как-то нехорошо искривившись, вновь напрямую обратившись к Саше, добавил:
- А ты, Саша, люблю, мол… Это не любовь…
Но эта реплика словно прорвала что-то в Саше…
- Но я люблю, я действительно люблю!.. Я люблю вас давно… Давно, с самого пятого класса, тогда, когда увидела вас!.. Как только вы появились в моей жизни!.. А вы все время только и знали, что издевались надо мной, над моей любовью!..
Она, наконец, сказала то, что мечтала сказать так давно и так долго. Ее слова были наполнены одновременно и грудной глухотой, и внутренним звоном, поэтому звучали так пронзительно и искренне. Но на Иваныча, как ни странно, они не произвели нужного впечатления.
- Любишь?.. – он как-то недоверчиво скривился. – Правда, любишь?.. – он вновь сделал паузу. - Знаешь, как проверяется любовь?.. (Он неприятно хрустнул пальцами.) Она проверяется смертью… Христос как сказал…. Нет больше той любви, как если кто положит душу свою…. То есть умрет… Поняла?.. Ты готова умереть за меня?.. Саса?.. - он внезапно перешел на так ненавистное ей произношение ее имени, - Ты готова умереть за меня?..
Саша не знала, что сказать, только вымученно и тяжело дыша, кружила головой по сторонам.
- То-то же, Саша… Поэтому у тебя это не любовь, а так…. Эрос, как называли мудрые греки… Странно только, что он у тебя обратился на меня…. Вот Борис бы был для тебя самой подходящей…
Но он не договорил, так как Сашу при упоминание «ненавистного» имени тоже в свою очередь перекосило и прорвало:
- Я!?.. Я готова!.. Я готова умереть за вас!.. Я и так уже умирала все эти пять лет, пока…
Но она вновь не смогла выговорить: «пока любила вас…» и только мучительно искривилась, прикусив себе нижнюю губу.
- Да!?.. – вдруг оживился Иваныч опять с той же «нехорошей» улыбкой… - Хорошо!.. Саша!.. Замечательно!.. Великолепно!..
Он с какой-то иезуитской «сладострастностью» буквально пронзил Сашу взглядом и наклонился к ней через стол.
- Твоя смерть – это будет пустая и бессмысленная жертва, и она мне не нужна. Мне нужно от тебя другое. Это тоже жертва, меньшая, конечно, чем смерть, но тоже очень и очень нелегкая…. И главное, нужная мне… И если ты меня любишь, как ты говоришь, то ты пойдешь на нее… Выйди замуж!.. (Саша при этом резко вскинула глаза на Иваныча.) Выйди замуж…. Только не за меня, а за моего брата…. Он у меня, ты знаешь, инвалид, еле ходит…. Но ему так нужна женская ласка и забота… Мать наша уже старенькая, ей не под силу ухаживать за ним, она буквально рвется из последних сил… Сама уже еле ноги передвигает… И мне тоже так тяжко с ним… Когда мы вдвоем остается – то жрем сухие анакомы, что мать нам накупит…. Так как некому приготовить что-нибудь нормальное…
Саша с нарастающим ужасом слушала то, что он говорил, и отказывалась верить собственным ушам. Это напоминало какой-то жуткий нехороший сон, от которого хочется побыстрее проснуться…
- Выйди, Саша!.. Тебе сколько исполнилось – восемнадцать?.. Самый раз… Вот, я тебя познакомлю: чуть притрешься, покажешь себя, закончишь школу, а там и свадебку отметим… Как ты нам всем поможешь и как же ты нас всех выручишь!.. А я, Саша, буду рядом… Наши квартиры, кстати, в соседних подъездах. Я каждый день буду приходить – кормиться у вас. Ты все время будешь меня видеть…. Что нужно еще для любящего человека – а?.. Саша?..
Последнее было сказано с, казалось, неподдельной надеждой. Но Саша настолько потерялась, что ей стало чудиться, что кто-то из них сходит с ума, ибо слова Иваныча не укладывалось в голове. У нее, было, мелькнула мысль, что Иваныч как всегда издевается над ней или шутит, но неосторожно взглянув в его глаза, она увидела там искренное ожидание…. И от этого потерялась еще больше…
- То-то же, Саса!.. – в голосе Иваныча вдруг появились жесткие и язвительные нотки. – Хрен тебе – на твою любовь сраную…. Жертвовать мы ничем не хотим!.. Умереть – болтовня!.. Мы хотим в постельку, потрахаться хотим и деточек потом нарожать – да!?.. И гнездышко уютненькое свить!.. Чтоб потрахивали там регулярно, чтобы было сухо, тепло и уютно!.. Хрен тебе еще раз на твою любовь!.. Точнее, на твой эрос сраный!.. Засунь себе его в то самое место…
Но Саша уже плакала, закрыв лицо руками… Точнее, даже не плакала, а больше выла, содрогаясь рыданиями. До самой последней секунды у нее где-то в глубине оставалась и тлела какая-то надежда, но последние резкие слова Иваныча что-то окончательно в ней раздавили…
На слезы Саши Иваныч постепенно обмяк и замолчал, покусывая себе ус. Похоже, он испытывал чувство вины, или ему было досадно за то, что он не сдержался и высказал что-то слишком сокровенное. Он, было, снова потянулся к чайнику и термосу, но в это время в кильдим заскочил Спанч.
Вид плачущей Саши сразу же обескуражил его. Он какое-то время молча переводил взгляд с нее на Иваныча, причем с каждым разом выражение его глаз становилось все более «подозрительное».
- Борис, проводи, пожалуйста, Сашу домой и помоги ей успокоиться…. Мы тут с ней слегка не сошлись взглядами на тему…. На тему любви…, - поднимаясь с диванчика, попросил Спанча Иваныч и, сделав несколько глотков прямо из термоса, вышел из кильдима.
Всю дорогу до дома Саша глотала слезы, то и дело набегающие из ее глаз внезапными струйками. Спанч, было, сунувшийся с расспросами, сразу умолк и только осторожно поддерживал ее за локоть. На улице было сыро и ветрено. Ветер раз за разом сбрасывал с головы Саши капюшон куртки, что еще больше «нервировало» ее, заставляя судорожно вздыхать и мотать головой в попытках сохранить его на голове. В конце концов, Спанч приобняв ее и положив руку ей на плечо, стал поддерживать еще и капюшон.
При подходе к дому Саша уже не плакала – напротив, в ее лице появилось какое-то странное - «решительное» выражение. К удивлению Бориса она не простилась с ним возле ворот ее особняка, отгороженного от улицы массивным забором и воротами, а пригласила внутрь. Дома никого не было: родители - на работе, Валерка – в садике, и, поднявшись к Саше на этаж (а у нее в особняке как бы был свой этаж с холлом, спаленкой, даже ванной и туалетом), они также молча попили чай в ее комнате, в одной части которой стояли стеллажи с книгами, и было оборудовано «рабочее место», а в другой – миниатюрная кухонька.
- Зайди ко мне через пять минут, - сказала Саша, едва притронувшись к чаю и скрывшись в своей спаленке. Спанч как-то по-деловому взглянул на часы, кивнул и замер за столом, уставившись в циферблат электронных часов, мерцавших зеленым светом над компьютерным столом Саши. Через пять минут он вошел к ней в спальню.
Саша лежала раздетая под легким одеялом на своей кровати.
- Раздевайся, - еле слышно шепнула она, глядя чуть в сторону.
Борис поймал себя на мысли о нереальности всего происходящего – точно он видит какой-то невероятный и невозможный сон. Сбывалось действительно невозможное, то о чем он даже запрещал себе мечтать, чтобы не растравливать «до крови» душу. Возможно, именно поэтому он осторожно, словно боясь спугнуть видение, подошел к кровати и, опустившись перед ней на колени, приподнял одеяло.
Саша резко прикрылась рукой и отвернулась в сторону, прикусив губу и пытаясь справиться с волною захлестнувшего ее стыда. Картина навсегда отпечаталась в «очарованных» глазах Спанчева: дрожащая от напряжения рука, прикрывающая «причинное место», сдвинутые бедра с обозначившимися на них целлюлитными складками и пульсирующая синяя жилка на подогнутом правом колене рядом с тем самым родимым пятном…
И глядя на это пятно, он вдруг почувствовал, как его накрывает волна опустошительной и невероятно расслабляющей нежности, такой, что он не в силах был даже удержать свое тело и стал заваливаться на бок и следом, внезапно всхлипнув, прошептал:
- Саша, я не могу… Я не могу…
Саша секундой замерла на постели, как будто ослышалась и не поверила собственным ушам, потом вдруг дико взглянула в лицо Спанчева и, резко перебросив ноги через почти распластанное у ее постели тело, сорвалась с кровати. Она прижала к себе одеяло, причем, не забыв прикрыть им и зад, но при этом с каким-то нарастающим, рвущимся из ее горла воем бросилась в туалетную комнату…
Спанчев все также блаженно-расслабленно поводил по сторонам глазами, и только звон чего-то разбитого в туалете, а следом захлебывающийся «голосящий» плач оттуда привел его, наконец, в чувство. Он бросился следом в оказавшуюся незапертую дверь и, распахнув ее, сначала замер и даже зажмурился от резко ударившего ему в нос запаха какого-то парфюма. Саша, сидя на краю ванны и не забывая подбородком прижимать к себе одеяло, голося при этом во весь рот, била рукой с зажатым в ней разбитым флаконом каких-то духов по другой руке, откуда уже брызгали во все стороны кровавые красные змейки…
Последовательность дальнейших событий совсем смешалась в голову у Бориса. Как мучительно боролся с Сашей, отбирая у нее острый осколок флакона, об который жестоко порезался сам. Как потом также мучительно пытался остановить Саше кровь, отрывая от того же одеяла полосы и пережимая ей руку в локте. Как та отчаянно ему противодействовала, царапаясь и даже кусаясь и при этом еще все время стараясь прикрыться окровавленным одеялом, так что вся оказалась измазанной кровью, как будто с нее сняли кожу. Как, наконец, ослабела и потеряла сознание, и он смог отнести ее в кровать и вызвать скорую, а потом до ее приезда бегал раз за разом в ванну, пытаясь хоть немного отмыть ее и себя от крови. И вся эта фантасмагория на фоне жуткой, режущей глаза и туманящей мозги вони этого противного парфюма, запах которого, казалось, навсегда влез в ноздри и даже в мозги Спанчеву, только под вечер вернувшегося домой из больницы и забывшегося, наконец, тяжелым беспробудным сном.
(продолжение следует... здесь)
начало романа - здесь