Арти прекрасно осознавал, что входит в серьёзный цейтнот, но не было стимула, чтобы не пить. В повседневной жизни всё приелось, все эти съёмки, все записи – всё это уже обрыдло.
Вот ведь как оказалось: совсем недавно его бытие согревал лучик весеннего солнца, а теперь он исчез, и Арти без остатка поглотила тьма, непробиваемая ничем. Самое главное заключалось в том, что он сам был повинен в случившемся, потому что не увидел, не узнал, не понял. Как же он проворонил своё счастье?
Арти пытался припомнить, с чего начал делать ошибки, и пришёл к выводу, что с самого первого вечера. Ну, если не с первого, то со второго. Ведь Афродите нужна была капелька теплоты. Всего одна капелька, которую он вполне мог ей дать. Но он же сразу поставил между ними стену, которую они так и не смогли преодолеть. Ему вдруг вспомнился тот несчастный кофе, который он не стал пить.
– Да будь он проклят! – выругался Арти.
Потом он взял фотографию Афродиты и принялся всматриваться в неё так, словно пытался найти в ней нечто такое, что помогло бы ему вернуть любимую девушку. Именно любимую. Арти более не сомневался в том, что любит её.
Он не услышал, как Норд проковылял к нему в комнату, а понял это лишь тогда, когда пёс ткнулся в его руку своим чуть влажным носом.
– Скучаешь, дружище? – спросил Арти Норда, глядя ему в глаза. – Вот и я скучаю, но что можно сделать в такой ситуации?
Для Норда ответ был очевиден. А вот для Арти оставались понятные только ему одному препятствия. Он хотел любить её, как отец любит свою дочь, а полюбил, как мальчишка любит свой идеал женщины.
Норд уселся рядом с хозяином, и они вместе стали рассматривать концертную фотографию Афродиты. Прозрачная ночь с засыпанным звёздами небосклоном окутывала их, словно плед, и откуда-то сверху на них снизошло земное спокойствие. Ну, откуда им было знать, что ощущение это в корне своём ложно?
Глава восьмая. Октябрь
Октябрь в этом году выдался унылым и хмурым. Дожди лили не переставая. Я стал гораздо меньше выходить на улицу, и, как следствие, перестал видеть Афродиту (после той встречи, о которой я рассказывал, мы виделись ещё пару раз; оба они были мокрые и грустные, как осень, нас окружавшая). К тому же из-за погоды обострилось состояние моей раны: она так ныла порой, что я не мог подняться со своего коврика, не говоря о походах на улицу.
Мой хозяин вообще был плох. Такое его моральное и физическое состояние не могло не сказаться на работе. У него начались проблемы с начальством из-за алкоголя. Теперь его никуда не приглашали. Он участвовал только в концертах, где без него пока не могли обойтись, и то потому только, что с Арти были заключены долгосрочные контракты.
В общем, всё катилось под горочку. Медленным, но уверенным темпом так, что даже я начал постепенно отчаиваться. Наступали минуты, когда я думал, что всё уже кончено, и цепляться за эту бессмысленную жизнь незачем. Но затем я успокаивал себя тем, что ещё не всё потеряно, и можно надеяться на лучшее.
Всё шло своим чередом, пока не наступил день, которого я так долго ждал. Правда, он принёс совсем не те результаты, и в этом опять был повинен я.
* * *
У Афродиты дела тоже шли по наклонной вниз. Она корила и ругала себя за то, что не может первой прийти к Арти и помириться с ним (они даже не ссорились, – оправдывала она себя), но в то же время, каждый день она ловила на себе сальные взгляды мужиков, так или иначе связанных с ней по работе. Те беспардонным образом раздевали её глазами, хотя раньше такого не было, и девушка не знала, куда от этого деваться.
На душе скребли кошки, да и в популярности наметился спад, так как теперь она не отдавала песням всю себя, а пела их лишь для того, чтобы спеть.
Наступил вечер, когда к ней снова подошёл продюсер и сказал ей:
– Уже прошёл месяц с нашего разговора, а ничего не изменилось. Мне кажется, что скоро нам придётся возобновить его, и если ты вновь будешь упираться, думаю, нам с тобой придётся расстаться.
– Я понимаю это, – прошептала девушка.
– Да что ты можешь понимать? – всё с теми же презрительными нотками в голосе сказал продюсер. – Тебе навсегда придётся позабыть о сцене. Я сделаю так (а я могу это сделать, уж поверь мне на слово), что никто и никогда не возьмёт тебя ни в один концерт.
– Ясно.
– Я надеюсь. – Мужчина развернулся и пошёл к машине.
В этот вечер Афродита твёрдо решила, что на следующий день пойдёт к Арти. Дальше так продолжаться не могло.
Она решила пойти домой пешком, и уже подходила к нужному подъезду, когда…
* * *
В этот же день Арти посетил депрессивный психоз на нервной почве. Он в буквальном смысле не мог найти себе места и метался по квартире, словно разъярённый лев по клетке. Его посещали различные, бредовые мысли, но в основном, в его голове крутились обрывки смутных образов и куски из старых давно забытых фильмов про любовь.
Он мог подойти к стене и со всей силы ударить по ней кулаком, потом развернуться, облокотиться на неё и сползти на пол. После он неожиданно срывался с места и бежал в другую комнату до следующей стены, и так далее несколько часов подряд.
Норд с грустью в глазах наблюдал за всем этим несусветством, но не вмешивался, потому что понимал: – это совершенно бесполезно.
Артист допил из бутылки оставшийся коньяк, и стал внимательно рассматривать этикетку, будто ни разу её не видел, или разглядел на ней нечто, чего не было раньше. Затем он бросил взгляд на сервант, за стеклянными дверцами которого была расставлена очень красивая и дорогая хрустальная посуда, перевёл его на бутылку, и снова на сервант. После размахнулся и со всей силой послал пустую бутылку из-под коньяка прямо в стеклянные дверцы. Послышался звук разлетающейся вдребезги посуды, и поток хрустальных и стеклянных осколков хлынул на пол. На то мгновение это зрелище поглотило внимание артиста, а звук бьющегося стекла стал единственным в мире. Но вскоре он очнулся от очарования разрушением и заорал:
– Ты слышишь?!
Да, точно также начиналось и стихотворение, которое он знал наизусть, но до последнего времени не понимал его смысла до конца.
В его голове, как нарисованный возник образ Афродиты, и он с обречённостью в голосе, иногда срываясь на крик, стал декламировать ей это стихотворение, рифмы которого отскакивали от стен, опустевшей ныне квартиры и продолжали ещё жить некоторое время, повторяемые эхом.
Ты слышишь?
Нет, ты не слышишь меня!
Я бьюсь, я разбиваюсь о камни.
Ты дышишь…
Ты, может быть, дышишь, любя,
А я…
Я в щепки крошу деревянные ставни,
И вырываюсь на волю,
Полную ярких огней;
Столько в ней сладостных дней,
Что я забываю о боли,
И засыпаю
На чутких и нежных руках
Новой хозяйки.
Душой отдыхаю,
Витаю в розовых снах и мечтах,
Катаюсь на облаках,
И без утайки
Свой мир раскрываю душам других,
Тебе же пишу и пишу этот стих,
Надеюсь, его прочитаешь;
Ты знаешь…
Он на секунду замолчал, чтобы перевести дух, и окинул комнату пустым, ничего не видящим взглядом. Он понял, что без Афродиты его жизнь закончена.
– Ты знаешь? – прошептал он.
Арти совершенно не видел, что фигурка добермана, стоявшая на серванте, оказалась в опасном положении: на самом краю, и теперь любое неосторожное движение приведёт к тому, что маленький Норд упадёт на пол и разобьётся.
*****