Алька... Моя память хранит её, как маленький комочек с иголками, забравшийся с ногами на стул. Это была её привычная поза на протяжении четырёх лет начальной школы.
Иногда Алька всё же распрямлялась, соскакивала со стула и неслась по коридору, устремив взгляд куда-то внутрь себя. Она чудом умудрялась не натыкаться на встречных школяров и учителей. Но из всего потока школьного люда в коридоре она безошибочно вычленяла меня, подбегала и с силой обхватывала мои колени, подняв меня в воздух и приговаривая: "Пушинка!" Удивительная сила находилась в этом маленьком теле.
Коренастенькая, неуклюжая, с короткой стрижкой девчонка. Мне она казалась ёжиком, нет, скорее дикобразиком, растопырившим свои иголки: не подходи, хуже будет!
Народ в классе и не подходил особо от греха подальше. Алька могла отбрить подошедшего острым словцом или увесистым пинком. Не было у неё в классе ни друзей, ни подруг. Никого Алька не подпускала к себе близко, не искала привязанностей. "А мне и одной хорошо".
При этом она очень любила обниматься со мной. Держала крепко, глядела мне в глаза и, смеясь, приговаривала: "Да, я сильная!" И я понимала: Альке, видимо, очень не хватало любви. Внутренний ёжик в ней мечтал прижать свои иголки, чтобы его, наконец, погладили.
И я решилась поговорить с Алькиной мамой, Светланой Сергеевной. Мама была энергичной, элегантной, эффектной и очень деловой женщиной. Я бы даже сказала - вамп. Разговаривала мама решительно и твёрдо. С Алькиным папой они были в разводе. Алька жила с мамой.
- Светлана Сергеевна, меня беспокоит Алька. Она колючая, закрытая, вся какая-то скукоженная. Вы замечаете это? Что-то случилось?
- Да нет, ничего не случилось. Всё нормально. Алька обычная, как всегда.
- Может, ей в школе плохо? Она ничего вам не рассказывала?
- Не знаю, может, и плохо. Я не спрашивала.
- А вы вообще с ней разговариваете по душам?
- Нет времени у меня на такие разговоры. У меня такой график: я прихожу домой, она спит. Она уходит, когда я ещё сплю.
- А в выходные? Тоже не общаетесь? Не обнимаете, не гладите, не целуете на ночь?
- Не обнимаю, не целую. Считаю это ненужным. Как говорится, "телячьи нежности". Пусть с детства привыкает к суровой реальной жизни. Крепче будет.
- То есть вас ничто в Альке не беспокоит?
- Нет.
Этот разговор мне многое объяснил и подтвердил мою догадку - Альке не хватало материнской любви. Её жизнь была действительно суровой. При холодной маме трудно жить другой жизнью.
И я по-прежнему наблюдала: когда на уроке не надо было писать, Алька с ногами забиралась на стул, сложив руки на груди или обхватив себя за плечи. Таким калачиком она могла просидеть весь урок. "Алька, распрямись, не надо так сидеть, вредно". - "Мне так удобно, Марьванна".
Я думала: Алька, ты обнимаешь сама себя или просто прячешься "в домик" от тоски?
Но иногда Алька приходила в школу весёлой, широко улыбаясь, показывая мне новую игрушку или новые туфли: "А я была у папы и бабушки!"
Дом папы и бабушки был островком счастья и любви. Там Альку баловали, обнимали, спрашивали, как её дела и чего бы ей хотелось. Алька возвращалась оттуда нормальным живым человеком, а не растопыренным дикобразиком. Заряда хватало дня на три. Потом Алька погружалась снова в своё привычное состояние.
Ей очень трудно давалось чтение. Читала она еле-еле, с ошибками, с искажениями. Три года с первого по третий класс у нас с Алькой прошли в борьбе: истерики, швыряние книг на пол, крики: "Да я вообще не понимаю, зачем надо читать?!" Соответственно, хромал и русский язык. Математика тоже шла ни шатко, ни валко. Алька погрязла в трояках, изредка перебиваясь четвёрочкой.
Ничего в этом не было для меня удивительного. Алькина душа была изранена, до учёбы ли тут? Обучение чтению - самая трудная работа для детского мозга, а свободной энергии на неё Альке не хватало.
Я с ужасом ждала городской проверки читательской грамотности в 4 классе. Думала: что же Алька будет делать с тремя большими текстами и кучей вопросов к ним мелким шрифтом? Пока она прочтёт один текст, закончится урок. Может, попросить её дома остаться в день проверки?
Но в 4 классе Алька неожиданно зачитала. Стала носить с собой книги, даже делилась со мной прочитанным. Скорость чтения, правда, была ещё невысока, но я боялась спугнуть Алькин интерес и не давила на неё сильно. На уроке, когда Алька читала вслух, подбадривала её и обращала внимание детей на её успехи. Она довольно улыбалась.
Но ершистость в общении с детьми никуда не пропадала, как и поза калачиком на стуле. Ничего в Алькиной жизни не менялось. Так Алька и перешла в среднюю школу в другое здание.
С утра мы с ней иногда пересекались по дороге в школу. Алька бежала ко мне, широко раскинув руки. Обнимемся и дальше идём. Виделись мы всё реже. Может, не совпадали по времени, может, Алька стала ходить другой дорогой.
Лишь однажды мы увиделись в школьном коридоре. Алька уже училась в седьмом. Её (и мой бывший) класс вышел на перемену, и тут я подошла по своим делам. Дети меня обступили, галдят, обнимают, что-то рассказывают. Вдруг в середину нашей шумной толпы влетела коренастая Алька, с прежней силой обхватила меня: "Пушинка!"
- Привет, Алька, привет, моя девочка-красавица!
- Э, нет, Марьванна! Я - пацанка, - и смеётся громко.
И это её "пацанка" огорчило меня. Эх, Алька, думаю, ничего-то не изменилось. Не смогла ещё раскрыться твоя нежность и женственность, так уже заметная у твоих одноклассниц. Так ты и осталась комочком с иголками.
Пригладит ли их кто-нибудь когда-нибудь? Позволишь ли?