Фараон был мертв уже два восхода Ра, но путь великого правителя в загробном мире и не думал начинаться. На то была масса причин, одной из который был жрец Рахелеб. Он должен был руководить посмертным ритуалом, но оба дня не покидал храм, не в силах показаться людям. Он не мог начать приготовления, и не хотел даже думать о них. Но мысли коварно продолжали залезать ему в голову, рисуя неприятные картины перед глазами. О нет, он не боялся мумификации и вида чужих внутренностей. Причина была совсем в ином.
— Отправь его хотя бы в Навес Очищения! — требовала жена фараона, еще молодая и прекрасная Азенет.
В ответ на это жрец лишь мотал головой. Он знал, что если начать церемонию, то ее будет уже не остановить. Она дойдет до самого конца — до кульминации, а этого жрец допустить никак не мог.
— Не будь ты трусом! Он был тебе другом и не заслужил того, на что ты его обрекаешь! — продолжала кричать Азенет, и краска на ее лице, подчеркивающая статус и природную красоту, пошла трещинами. — И если уж ты не боишься моего гнева, то побойся ярости Анубиса! Ты будешь проклят! Твою душу пожрут скарабеи!
Азенет приходила еще три раза в течение дня, осыпая Рахелеба бранью и пожеланиями встретиться с правосудием богов. Увы, она не знала, что испугать главного в государстве религиозного деятеля божественными карами почти невозможно. За годы общения с высшими силами у жрецов вырабатывалось что-то вроде иммунитета к страху перед проклятиями. Проявление божественных откровений для них становится обыденным явлением, и жрецы даже находили ему рациональное природное объяснение. Но чтобы не потерять репутацию они, разумеется, держали такие наблюдения при себе. Так что и сейчас Рахелеб скорее опасался удара по шее кхопешем от кого-нибудь из телохранителей Азенет, чем молнии, запущенной разгневанным Осирисом.
Отчасти именно такое «неверие» в силы богов и заставляло Рахелеба медлить с проведением важнейшего государственного ритуала. Ведь если бы боги на самом деле существовали, то он бы выполнил свой долг точно и в срок. Но сейчас, обдумывая то, на что его обрел фараон, он не верил ни во что и ни в кого.
Последние тридцать лет Рахелеб был преданным другом и соратником своего господина. Они были близки настолько, что правитель вряд ли стал бы подписывать какие-либо важные для государства приказы, не посоветовавшись со жрецом. Ведь, как правило, жрец не ошибался. Его верные советы распространялись не только на религию, но и на политику, как внутреннюю, так и внешнюю. Он стал просто незаменим. Это накладывало на жреца привилегии, которым не было равных, а еще обязанности, под которыми ни один житель страны не захотел бы подписаться.
Но поворотное событие случилось совсем недавно. За год до своей скоропостижной кончины фараон позвал своего слугу, жреца и собрата Рахелеба к себе в большой зал, и смотря на него с высокого трона сказал:
— Наш разговор будет недолгим, — произнес бог среди смертных. Раб-писарь в углу подле трона заскрипел тростниковой палочкой по доске, стараясь не упустить ни единого слова своего хозяина, превращая их в причудливые иероглифы.
При этих словах пламя в лампах посреди зала задрожало. Тени упали на старые барельефы и фрески, заставив богов изменить выражения своих лиц. Рахелебу даже почудилось, будто богиня Исида подмигнула ему. Жрец опустил голову, хотя его статус и позволял смотреть фараону в глаза. Впервые он не знал, о чем может пойти речь. Но то, что для аудиенции с ним фараон взял в руки хекет и не позвал больше никого, кроме писаря, говорило о большой государственной важности всего происходящего. Нервничая, жрец принялся перебирать в руках три небольших камешка, с высеченными и покрытыми бронзой знаками Ра, Осириса и Исиды. Камень со знаком Анубиса жрец, по странному стечению обстоятельств, сегодня не смог отыскать в своей кожаной ритуальной суме. Это был крайне недобрый знак, хоть жрец за долгие годы службы больше ориентировался на чутье и опыт, нежели на послания судьбы.
— Я правлю этими землями долгие годы, — начал фараон издалека. — И все это время боги сопутствовали процветанию моего народа и моему возвышению. У нас не было голодных годов, в отличие от времен моего отца. Мы избежали кровавых войн с нашими соседями, кои были не редкостью при правлении моего деда.
Фараон сделал паузу. Жрец продолжал молчать, по-прежнему изучая пыль на полу. В зале слышалось тихое поскрипывание палочки писаря. Зловещая мысль подкралась жрецу в голову, но он не желал подпускать ее ближе расстояния полета стрелы.
— Но не только богам я обязан такой силой и влиянием, коими обладаю, — продолжил правитель. — Ничто из этого не произошло бы, не слушай я твоих советов. Даже на самые сложные политические вопросы ты всегда давал мне мудрейший и простейший ответ.
Жрец хотел было возразить, но сдержался. Правитель, по мнению Рахелеба, сильно преувеличивал его заслуги. Последнее слово в любом вопросе всегда оставалось за фараоном, а жрец лишь подсказывал к чему могло привести то или иное решение. Признаться, Рахелеб не очень любил заниматься государственными делами. Он был хорош в чтении древних текстов и проведении обрядов. В конце концов, только он один знал, как их проводить, так что даже если что-то шло не так, то никто не догадывался об ошибках жреца. Всех устраивал результат, и это было главным. То же самое было с политикой. Жрец знал, что если послать государственному соседу мешок с головами мертвых птиц, то назавтра сосед пришлет армию к твоим воротам. Или, например, если Ра дает миру слишком много своего тепла, то стоит потратить больше средств на ирригацию, а не подписывать приказ об очередном налоге для селян. Так что Рахелеб всегда подсказывал самое мирное решение любой проблемы, деликатно обходя острые углы. Секрет успеха жреца был в отсутствии возможного риска, но спорить об этом с фараоном было бы плохой затеей.
— Так что в благодарность услышь мой приказ и подчинись ему. Моя воля, — сказал фараон обращаясь уже к писарю, чтобы тот записал все в точности, — чтобы Рахелеб сопровождал меня в долине теней и после, как верный слуга и друг. Мудрый друг ценнее тысяч стражников и рабов, которые отправятся со мной в посмертие. Я не только позволю ему служить мне когда я вознесусь и стану богом среди бессмертных, но и избавлю своего друга от суда Осириса. Рахелеб уйдет вместе со мной, и вместе мы разделим наше последнее пристанище под моей Пирамидой. Будет так, как записано. Склонись, жрец, и прими мою волю.
Рахелеб, холодный всем телом так, будто бы уже одной ногой сошедший в Дуат, покорно опустился. Он слышал слова правителя, и слышал, как писарь выводит на доске иероглифы судьбы жреца, словно недремлющий Шаи. Но он уже слабо разбирал то, о чем продолжил говорить повелитель. Заслуги и возможности в будущей жизни, которые перечислял фараон не имели для Рахелеба никакого значения. Чаши с огнем рядом с троном продолжали покачиваться, хотя никакого ветра не было. Боги будто бы решили подшутить над ним. Ведь больше чем служение своему фараону, больше чем свою работу и даже больше чем богов жрец любил то, чего ему предстояло вскорости лишиться — свою жизнь.
И потому когда фараон в одно не очень прекрасное утро не проснулся, жрец понял, что эта церемония похорон станет для него последней. Весь ритуал от омовения до мумификации и погребения должен был занять около сорока дней. Но каждый отложенный день отодвигал и зловещую дату. Ту, когда следом за фараоном в путь смерти отправятся его слуги и сам жрец.
Меж тем тело правителя уже начало показывать признаки разложения, и жрец велел временно погрузить его в один из подземных погребов дворца. Холод замедлит процесс, но ненадолго. Решение нужно было найти быстро. Какое-нибудь простое и элегантное решение, которое устроило бы всех.
В раздумьях прошло еще два дня, но ответа все не было. Фараон дал четкий приказ, и нарушение его привело бы точно к такому же итогу, какого жрец старался избежать. Рахелеб перестал показываться людям на глаза и почти не покидал стен храма трех богов. Однажды Азенет подослала к ему маленького пятилетнего сына фараона, который попросил жреца поскорее похоронить папу, но это только рассердило его. Не думая о последствиях, жрец покинул храм и отправился к залу для приготовления пищи для богов — месте, где под присмотром стражи слуги готовили еду для фараона и его семьи. Сейчас там должно было быть пусто. Под залом был спуск вниз, что вел в одно из небольших подземных помещений. Там в больших бочках хранилась и обогащалась питательностью гордость страны — вкуснейшее пиво, ради которого многие послы предпочитали оставаться при фараоне подольше. Двухэтапная обработка сусла с добавлением фисташек и кумина давала напитку запоминающийся и очень насыщенный вкус, о котором гости сочиняли свои легенды, увозя их за море. Но у жреца была цель куда проще, чем получить эстетическое наслаждение от напитка. Он хотел напиться и, возможно, спрыгнуть с вершины Пирамиды. Всем назло.
Однако, вопреки ожиданиям жреца, приложиться к пиву хотелось не только ему одному. В погребе уже сидел мужчина и отливал из бочонка в глиняную чашу пенный ароматный напиток. Рахелеб знал этого человека, хоть и не был знаком с ним лично. Им был Агапий — бородатый иностранец, прибывший из-за моря и нашедший при дворе фараона любопытную работу, которой занимался у себя на родине. В обязанности парасита, как он себя называл, входило посещать все пиры правителя, быть веселым и развлекать гостей своим задором и талантами. Агапий знал тысячи шуток и историй, умел жонглировать даже будучи пьяным, и мог на спор выпить небольшой бочонок пива, ни разу не сходив облегчиться.
— Практикуешься? — с издевкой спросил жрец, глядя на напивающегося Агапия.
Парасит оторвался от чаши и посмотрел на Рахелеба.
— О, ваше заупойшество! — поприветствовал он второго после фараона человека, улыбнувшись так широко, будто встретил старинного друга. — Проходи, присоединяйся. Нашему правителю сейчас немного не до пива, так чего же пенному пропадать?
Жрец пропустил эти оскорбительные речи мимо ушей. Его план напиться в одиночестве провалился. Так что он просто взял с маленького столика еще одну чашу, грубо оттолкнул человека в сторону и сам налил себе пива. Запах был потрясающий, а на вкус оно было еще лучше. Свежесть и прохлада разлились по телу Рахелеба с первого глотка, и он будто стал легче. На мгновение, самое лучшее мгновение за последнее время, он даже забыл о том, что его ждет.
— Всецело поддерживаю! — порадовался Агапий, глядя на то, как жрец пьет и закатывает глаза от наслаждения. — Пить одному не стоит даже на похоронах. Я, кстати, не в курсе, — это нормально, что вашего царя так долго не хоронят?
Вопрос вернул Рахелеба на землю, но ему было уже все равно.
— Фараона, — поправил он иноземца.
— Чего?
— Нашего царя надо называть фараоном.
— Ага, и его тоже, — непринужденно улыбнулся Агапий.
Жрец вздохнул. Он допил напиток из чаши и налил снова. До краев.
А после второй чаши, еще до того, как появилась третья, он рассказал иноземцу все, что было у него на душе, не упустив ни одной подробности и ни одного своего переживания.
— Прыгнуть с пирамиды, чтобы не умирать вместе с царем, значит… —задумался Агапий. — Как-то не очень логично и не совсем разумно. Глупо, то есть.
Жрец не стал спорить, а налил себе еще. Агапий немного помолчал, нахмурился, а потом заулыбался, будто разговор и шел не о смерти собеседника.
— Ситуация у тебя не подарок. И есть у меня одна история, как раз про твой случай. Если ты не против, то могу рассказать. Возможно она как-то поможет.
Жрец хотел было закатить глаза, но сосредоточился на пиве, не став перебивать собеседника, так что Агапий продолжил.
— Ага. Так вот. Жил-был в будущем царь на далеком севере. Звали его Кнут.
— В будущем? Может в прошлом?
— Что? А, ну да. Как скажешь. Так вот. Хороший был царь, все подданные у него были в достатке, сытые и сильные. Однако случилось неожиданное. Прибыли к нему однажды послы из соседнего королевства северян и говорят: «Ты, Кнут, узнал путь на запад, и ходил туда в налеты без нас, грабил и убивал, не поделившись славой и богатствами с собратьями. За это царь Бьорн и царь Ханфри пойдут на тебя войной через две луны. Но ты еще можешь избежать своей участи. Дай нам карту, с которой ты ходил на запад, а также сто мешков зерна, полсотни мешков монет и три повозки железа. На ответ тебе два дня».
Царь Кнут накричал на послов да прогнал прочь. А сам меж тем начал думать, как поступить и как кровопролития избежать. Ни железа, ни золота у него в таком количестве никогда не было, и даже его отец и дед никогда не могли столько добыть в походах.
Висел тогда у Кнута на шее кисет с серьгами погибшей жены, и в час раздумий любил он мешочек в руках перебирать. И вот когда послы ушли, он вновь задумался и стал трогать украшение. Как вдруг пришла к нему мысль, наглая настолько, что заулыбался царь Кнут. Позвал он послов обратно к себе длинный дом, и спрашивает: «А вы, собственно, псы подзаборные, пустые повозки и мешки с собой привезли?». Удивились послы да плечами пожали. «Ага! Так я вам свои дам!» — сказал царь Кнут и выдал им ровно того, чего просили послы.
— А как? — удивился Рахелеб. — У него же ничего не было.
— Не было в том количестве, в котором нарисовало тебе твое воображение, жрец, и в том, в котором оно рисовало Бьорну и Ханфри. Кнут позвал слуг и велел им собрать для «дорогих» послов необходимое: колоду игральных карт, в которую он играл во время похода на запад, сто маленьких мешочков под семена, которые велел наполнить зерном, а потом также поступить с монетами в количестве полусотни мешочков. В качестве повозок для железа были использованы детские игрушки на колесиках. Как раз хватило на десять старых затупившихся мечей. Все это было отправлено с послами куда подальше. Так Кнут смог выполнить требование и избежать войны.
Жрец задумался.
— Но ведь цари наверняка расценили это как обман? Маленькие мешочки, маленькие повозки, да и карты они не получили.
— И да, и нет. Послов, вернувшихся с товарами, которых едва хватило бы на два сундука, конечно, показательно принесли в жертву богу Локи.
— Кому?
— Ты его не знаешь. Хитрый бог такой. В общем, их принесли, но к Кнуту у них не могло быть претензий. Северяне не верили в письменность и считали записанные надписи волшебством, потому если что и оставляли, то только в виде рун на камнях. Все требования и приказы северные цари передавали на словах, и поэтому Кнут выполнил ровно то, что ему сказали послы. Больше Бьорн и Ханфри ничего не могли с него требовать, хотя наверняка и затаили обиду.
Жрец вновь погрузился в свои мысли, и допив третью чашу произнес:
— История занимательная, и я даже не могу представить откуда ты ее взял. Но я не возьму в толк причем тут я? Мы-то все записываем. Писарь записал слова фараона и о них знают все. Да и не товары с меня требуют, а мою жизнь. По мне так эта история абсолютно бесполезна.
Агапий хохотнул и сам налил Рахелебу новую чашу.
— Ну да, — согласился он. — Это часть моей, с позволения сказать, работы — собирать такие бесполезные истории и передавать их кому-то еще. Но то, что в одних ушах бесполезно, то в других мудрость и спрятанный ответ. Вот скажи, тебе нравится вид ваших Пирамид?
— Нравился… пока я не стал думать, что скоро буду лежать под одной из них.
— Прекрасно. Но что именно ты видишь, глядя на Пирамиду? Это просто сооружение. Оно не несет для тебя в своем виде мудрости и знаний. Но стоит понять принцип…
— А какая может быть мудрость во внешнем виде Пирамид? — удивился жрец, даже забыв о чаше в руках.
— Мудрость состоит в том, что ты никогда не сможешь увидеть все грани Пирамиды, сколько бы их у нее ни было, и с какой бы стороны не смотрел. Все, что за Пирамидой — для тебя неизвестность, даже ее настоящий размер. Так что полный вид Пирамиды — это совокупность взглядов всех тех, кто на нее смотрит. Именно так и рождается целое, и всякая относительность пропадает. Ты начинаешь видеть правду. Для тех же, кто смотрит на нее с одной стороны, твое знание — это что-то бесполезное, ведь в нем нет важного куска. Твоя задача состоит в том, чтобы пользоваться чужим незнанием. Например, трактовать сказанные слова так, как тебе удобно. Ты можешь сказать, что с твоей стороны пирамида черная, а то и вовсе отсутствует. Так как ее видишь только ты, то превращаешь ложь в абсолютную правду.
Жрец закивал. Принцип, описанный Агапием, был частью его работы, и Рахелеб частенько сам им пользовался, когда передавал послания «богов» для людей. Оставалось только найти ему верное применение сейчас, в этой очень сложной жизненной ситуации.
Рахелеб и Агапий просидели еще два часа в холодном погребе с пивом. Результатом стал ответ, который искал жрец, а, следовательно, его прекрасное расположение духа. Покинув пивной подвал, Рахелеб помчался готовиться к погребению фараона, пока того еще можно было хоронить. Работы предстояло сделать много, поэтому жрец поднял всех слуг и рабов храма, отдавая распоряжения так яростно и активно, будто готовил не похороны, а свадьбу, а может и оборону города. Комната погребения была готова уже давно, но подготовка тела была длительным, и в данном случае еще более неприятным процессом, чем обычно.
Тело фараона перенесли в Навес Очищения, где его раздели, омыли и убрали с кожи уже испорченные куски тканей, заменив их травами и покрыв сверху бальзамом. Жрец, наблюдая за всем этим, читал «Книгу мертвых» и наставлял душу друга на верный путь к пантеону богов. Спустя долгие часы подготовки, тело было готово, и фараона перенесли в комнату бальзамирования. Из тела правителя по одному был извлечены органы, а мозг был с помощью большой иглы убран через ноздри, после чего отдан на корм кошкам. С прочими органами поступили гуманней и поместили в урны с бальзамами, а также наполнили жидкостями и само тело изнутри. После настала работа жреца, проводимая несколько дней и ночей. Он читал древние тексты мертвых, постоянно трогая части тела фараона ритуальным железным ножом и оставляя на них засечки, чтобы тот смог ходить и говорить в том мире, в котором оказался.
Месяц прошел в работе, и Рахелеб был ей чертовски доволен. Настала пора отправлять фараона в мир бессмертных. Вместе с правителем, но уже без участия самого Рахелеба, были замумифицированы и погребены двести его рабов и несколько самых верных слуг. Жреца планировалось забальзамировать последним, когда ритуал подойдет к концу.
— Прекрасно. Прекрасно! — потирал руки Рахелеб, а потом приказал рабу. — Ты. Сбегай в архив и принеси запись фараона. Они знают какую, я уже договорился. Принеси ее в Пирамиду. Я тоже туда скоро подойду.
Прямиком из храма Рахелеб отправился на рынок. Там посвятил полчаса внимательному осмотру живых птиц на продажу. Торговля курами сегодня шла крайне хорошо, но его они не интересовали. Спустя час поисков жрец нашел то, что на самом деле было ему нужно — очень жирного большого гуся. Надев веревку ему на шею, довольный Рахелеб потащил птицу к Пирамиде. Гусь подозревал, что ничем хорошим путь не закончится, и потому на всем пути старался ущипнуть жреца за любое место, попадавшее в зону поражения клюва. Однако Рахелеб этого даже не замечал. Он шел прямо к Пирамиде с улыбкой на лице.
Процессия из рабов, что несли в склеп личные вещи фараона, лодки и деревянные саркофаги с телами слуг, что будут служить своему господину и после смерти, казалось не закончится никогда. Сотни людей заходили в Пирамиду с вещами и тут же отправлялись за новой партией. В отдалении, на большом постаменте и в окружении стражи и рабов с опахалами сидела жена прошлого фараона и мать нынешнего. Азенет встретилась взглядом с Рахелебом и тут же его отвела. Она слишком настрадалась в первые дни смерти мужа, чтобы простить жреца, который все-таки сделал свою работу. Впрочем, ненависть Азенет Рахелеба тоже не особо беспокоила. Он собирался и дальше заниматься своей работой при нынешнем фараоне до тех пор, пока боги не заберут своего слугу. Он знал одно — этот день еще не пришел.
Жрец подошел к десятку писарей, что тщательно заполняли таблички длинным списком всего, что попадает в Пирамиду, и куда короче списком того, что покидает ее. Жрец подошел прямо к ним и представился. Один из писарей удивился.
— Но в-в-ведь вам нельзя тут быть. В-в-вам надо п-п-пройти очищ-щ-щение, — сказал он заикаясь, явно испуганный присутствием столь большого человека, да еще и тем, который должен быть мертвым. — А потом пройти м-м-му-м-м-мум…
— Мумификацию? О, в этом нет необходимости, — поспорил жрец, и улыбнулся так широко, что слуга начал трястись.
— П-п-приказ фар-фа-ар…
— Да-да, фараона. Ох уж этот наш бог. Придумал такое для своих похорон, ха-ха. Я еле нашел подходящего.
Писарь и его окружение взглянули на огромного гуся, которого жрец притащил с собой. И явно ничего не поняв переглянулись. Им на помощь пришел раб, которого Рахелеб позвал за табличкой с приказом фараона.
— Не стоит так смотреть. Я понимаю, что порой приказы нашего бога довольно сложны. Но моя работа как раз и состоит в том, чтобы разгадывать послания богов, так что я все сейчас объясню, — сказал жрец и положил табличку перед ними. — Тут написано: «Моя воля: чтобы Рахелеб сопровождал меня в долине теней и после, как верный слуга и друг. Мудрый друг ценнее тысяч стражников и рабов, которые отправятся со мной в посмертие» и бла-бла, дары, бла-бла, привилегии. Взгляните как написано «Рахелеб»: иероглиф «Рах» (гусь) и «Леб» (большой). Смешно, конечно, но меня зовут также, как вот этого грубияна, — жрец вновь указал на гуся, который пытался схватить его за одежду. — Мой отец явно хотел, чтобы я стал проводником Ра, раз уж первая половина моего имени — это изображение гуся и солнца. Но вряд ли фараон имел ввиду именно меня, когда озвучил свой приказ. Скорее всего, он хотел перекусить в своем путешествии к новому дому, потому позволил мне найти для него подходящую еду. Об этой помощи и говорится дальше вот в этой табличке.
Рабы, стражи и вся похоронная процессия, что остановилась и собралась подле стола писаря, застыла в изумлении и молчании. Ра, что светил сегодня особенно ярко, обжигал плечи и головы, так что думалось людям не очень быстро и не очень охотно.
— Выходит, — собрался с мыслями писарь, — нам надо похоронить с фараоном этого гуся?
— Конечно, — сказал улыбающийся жрец, доставая из-за пояса ритуальное тесло. — Я даже могу вам подсобить. Ну-ка, разойдись. Сейчас тут будет немного грязно.
Тот тяжелый день заканчивался, но похороны фараона сопровождались еще два восхода Ра. Прощание сменилось с восхвалением нового правителя, но потом стихло и оно. Опустели от гостей дворец, улицы, а потом и храмы. В одном из них тем вечером произошло еще одно событие. Когда око Ра скрылось за горизонт, когда даже служители разошлись — в зале по-прежнему оставался один человек. Ему было все равно до торжеств, хоть он и должен был быть их частью. Парасит Агапий не смотрел в сторону напитков и яств, не спешил развлечь нового фараона историей или выпить вместе с сохранившим жизнь Рахелебом. Все это время он не покидал храма и смотрел на одну из его стен, где изящной росписью была изображена история главных божеств. Он был так увлечен одной из нарисованных фигур, что не заметил, как остался в храме в одиночестве. А потому не заметил, как в храме появился кто-то еще.
«Зачем ты вмешался?!» — произнес властный голос, похожий и на человеческий, и на птичий, и на глас самой Вселенной.
— Так было нужно, — произнес Агапий не оборачиваясь.
Его человеческий образ расплывался и растворялся в воздухе. Теперь ему было незачем прятаться среди людей, да и оставаться на этой земле. Рябь, как от жары, прошлась по воздуху, и вместо Агапия в храме теперь стоял совсем иной мужчина, в шлеме с перьями на голове. Черты лица были человеческими, но их нельзя было запомнить, сколь сильно не вглядывайся.
«Когда ты прибыл сюда я сразу понял, что не празднеств ради. Ты разрушил наш естественный порядок вещей! Изменил нашу историю. Ты отнял добычу Анубиса!», — продолжил обвинять гостя прицеглавый Ра.
«Я это признаю», — согласился Гермес.
«Объяснись! И не вздумай врать мне!» — прикрикнул солнечный бог, явно теряя терпение.
«Я отвечу и не совру тебе. Но готов ли ты узнать то, что грядет?»
«Следить за этими землями — моя суть, и я не терплю иноземного вмешательства, так что не угрожай мне! Будущее — это неизвестность даже для тебя. Чем ты можешь испугать меня, иноземец?» — спросил Ра, издав клювом звук, который можно было трактовать как смешок.
Гермес обернулся, чтобы встретится с глазами с хозяином земель, на которые когда-то прибыл.
«Ты прав. Эта земля — твой дом, а не мой, — сказал он. — Но это не значит, что он мне не дорог. Да, мне не все здесь нравится, и кое от чего стоило бы избавиться, однако я здесь совсем не за этим. Для начала прими мое предостережение. Скоро твоя земля будет принадлежать совсем иным хозяевам и царям».
«Кому же?!» — крикнул Ра и злобно посмотрел на Гермеса. Перья на его лице поднялись и вид у бога стал еще более угрожающим.
«Людям. Из моего дома. Они прибудут сюда с войсками и обманом, товарами и своей культурой. Не успеешь и оком моргнуть, как храмы твоей родни снесут, а на их месте возведут храмы моей».
«Ложь. Этого не никогда произойдет, — начал спорить великий Ра. — Жители этих мест сильны и храбры. Мы побеждали во множестве войн, победим и в следующей войне, и в той, что придет за ней».
«Не в этой», — отрезал Гермес и снова повернулся к изображенным на стенах мифам.
Но то были не мифы для Гермеса. Люди любят придумывать истории про своих кумиров, которые не могли произойти в реальности. Боги — иное дело. Они плод фантазии, питаемые мыслями и мольбами масс, и в результате обретшие жизнь и могущество. Все истории про богов, если в них действительно верили, становились действительностью. Забвение из-за поглощения одной культуры другой было страшной участью для бога, обладающего высшим почитанием, а значит и могуществом. Гермес знал многих богов — великих и падших, забытых и тех, кто еще только готов был родиться. Он знал от них многое.
«Захватчики принесут не только мечи и копья, но книги и торговлю, заинтересуют развитием и богатством. Освобождением. Твои люди потянутся к ним, как по утрам тянутся к тебе».
Ра не ответил. В глубине своих рациональных мыслей он понимал, что в бою его народ победить сложно, но культура ослабла настолько, что легко будет изменена кем угодно извне. Расплата за различия каждого региона страны, что порождали мелкие культы и богов-однодневок. Ра не хотел признавать очевидное, потому просто молчал. Так что Гермес продолжил сам.
«В вас перестанут верить, как перестали верить во всех других богов, к землям которых подплывали мои люди. Ты и твоя семья обречены, и даже ты это знаешь. Однажды это должно было произойти. Теперь я знаю, когда это случиться, и потому прибыл сюда заранее».
«Так вот зачем ты здесь? Предупредить и испугать? И зачем было спасать жреца, если весь наш народ и вера обречены?»
«Он важен, — ответил Гермес и сделал длинную паузу. — Культура работает всегда в двух направлениях. Жрец выжил, а значит передаст легенды о тебе и других богах своим последователям. Они, когда начнется вторжение, смогут передать частичку своей религии через море. Может быть даже как раз моему народу. Если они попытаются, то я им в этом помогу. Через слова людей и их легенды хоть кто-то из вас сможет спастись».
В тишине храма потрескивал факельный огонь. Птицеглавый бог смотрел куда-то вдаль, сквозь стены храма, испуганный и обреченный. Второй, спокойный и уверенный, глядел на картины, погрузившись в свои неизвестные и запутанные мысли.
«Зачем тебе это?» — никак не мог понять Ра.
Гермес указал на стену с легендами, куда смотрел, а именно на одну из фигур, на голове которой был изображен трон всякого фараона, что занимал престол.
«Ради нее», — ответил он.
Нарисованная Исида, которой однажды было суждено переплыть море, казалось бы, не замечала перста своего спасителя. Она пока еще не знала его лично, да и не догадывалась, что сегодня он спас ей, если так можно выразиться, жизнь. История человечества в тот день продолжилась, а вот история богов изменилась самым непредсказуемым для них образом. Через столетия культ Исиды слился с культом заморской Деметры, одной из возлюбленных Зевса, а позднее эта богиня-мать стала совсем иной, из совсем иного верования и совсем иной религии, преобразившейся и полностью вытеснившей семью Гермеса из умов людей.
Но Гермес лишь догадывался об этом, когда запускал эту опасную цепочку событий, ведь даже бог-гонец не может обогнать само время настолько веков вперед. Пусть он, как и любой бог, единственный кто мог увидеть все грани пирамиды одновременно просто взглянув на нее с небес, всемогуществом это можно было назвать едва ли. Все что он мог — это попытаться спасти Исиду хотя бы в ближайшем будущем, при этом изменяя историю совсем незначительно, просто сказав нужное слово в нужные уши. Люди наделили богов силой в своих легендах, но дали им и свою слабость — необдуманную, жестокую, переменчивую и открытую любовь друг к другу. А уж она была способна двигать историю в куда большей степени, чем алчность и тщеславие.
Гермес обернулся и подошел к Ра.
«Передай ему, — сказал он и бросил в руки бога света маленький камешек. — и пусть не злится. Кто знает, вдруг и для него на кораблях найдется место?».
Ра посмотрел себе в руки. На простом камешке гальки был начертан и покрыт темной бронзой знак Анубиса, что потерял жрец Рахелеб. Когда Ра поднял голову, Гермеса уже не было. Возможно, умчался куда-то дальше собирать бесполезные истории, которые в определенный час рассказанные определенному человеку будут способны изменить судьбу самих богов. Но он вернется сюда — Ра в этом не сомневался. Ради Исиды, и ради своей наивной божественной любви.