Прошло слишком много времени, умерли люди, которые были причастны к госпиталю, умерли ветераны, которые воевали вместе с братом и могли знать о его последнем бое и месте захоронения. Но Талька жива, и вера ее жива: не умру, говорит, пока не найду брата Ваню. Очерк Оксаны Мамлиной.
В морозном январе 1942-го по метровой толще льда Оби шли двое: молодая женщина и девочка 14 лет. Ветер их шквалом заметал, сбивая с ног. Девочку звали Наташей или Талькой — так называл ее брат, которого забрали в РККА в 1939-м. А в 42-м из Приморья увезли на фронт, в товарняках, которые шли через Новосибирск.
Именно к этим товарнякам, закрываясь от ветра, пробиралась Талька с мамой из Колывани в Новосибирск, а потом бегала вдоль них, выстужая горло на морозе, чтобы докричаться до брата: «Норкин здесь? Норкин!» Брата они в тот день не встретили, а ночью, уже в квартире новосибирских друзей Талька увидела сон: брат стучит в дверь. Проснулась, а он и правда стучит. Отпросился с поезда, прибежал к ним ночью, на минутку. Благо, догадался, где они расположились, и адрес знал. Так и запомнила Наталья Петровна его, смешного, молодого, склонившегося ночью над ней: «Талька, как ты выросла!» Это была их последняя встреча — в ту морозную ночь.
В октябре в семью Натальи Петровны Норкиной пришла холодная, как лед, похоронка. Отец неделю лежал в постели, прижимая к сердцу казенный листок с чернильной надписью «Умер от ран 19.10.1942 в госпитале Сочи». Шептал: «Сынок, сыночек…» Через неделю не стало и отца — сердце. Смерть породила еще одну смерть, слепую и беспощадную. Остались Талька и мама одни в доме. За неделю до вести о гибели брата отец сон видел, будто идет к нему Иван, руки тянет, а головы нет. В похоронке прочли, что скончался от ранения в голову. Предчувствие?
Отец был самым веселым человеком в семье, но, напившись, мог избить маму. Бил чем под руку попадется, и маленькая Талька была между ними стеной, защитой, закрывала маму, как могла. Ее, малую, отец не трогал. «Не любил он мать», — Наталья Петровна сидит, прислонившись к беленой стене, а глаза не здесь — в прошлом, там, где колыванские военные годы, дом. И брат, что погиб, дает рубль и посылает в аптеку купить крем от веснушек, лимонный. Конопатый был, а ему не нравилось. Тянулась Талька с зажатым в кулаке рублем к прилавку и просила тот крем, а ей отвечали: девочка, тебе зачем? Отвечала: брат конопатый! Глаза светятся, весело, говорит, было с ним. А пальцы перебирают стопочку бумаг с ответами из Москвы и Сочи — не найден, не найден, не найден. И так 50 лет.
Запросы шли на Минобороны в Москву, а оттуда в администрацию Сочи. Ответы порой разнились, иногда Сочи не отвечал вообще, либо приходили письма с уже известным содержанием: «Скончался от ранения в голову в октябре 1942 года, захоронен в городе Сочи, имя увековечено на Монументе Славы». Далее никакой конкретики: ни места захоронения, ни адреса. Прошло слишком много времени, умерли люди, которые были причастны к госпиталю, умерли ветераны, которые воевали в дивизии Полосухина (32-я стрелковая) вместе с братом и могли знать о его последнем бое и месте захоронения. Умерли люди, но Талька жива, и вера ее жива: не умру, говорит, пока не найду брата Ваню!
Мы встретились с ней на 9 мая в Колывани. Солнце лупило во всю мощь, но морозный ветер портил идеальную картинку праздника Победы. Возле монумента по обыкновению стулья выставили, ветераны в рядок сели, слушают речь, на которую глава не скупится. Опять же традиционно — пакет с колбаской и конфетами. Ветер с запахом салями. Бабулька одна, маленькая, худенькая, с выбившимися из-под платка светлыми прядями кутается в пальтецо, а оно в свою очередь больше на марлю похоже, решето. Укутала я ее в свой платок, да и побежала снимать, чтоб согреться быстрее. Дети от холода, как цыплята, сбились в кучку, греются в белых бантиках, самое время станцевать, у главы слова закончились. А может просто замерз? Сидит бабуля, платок тянет на голову, дрожит. Венки понесли к вечному огню, впечатывая подошвы в плиты.
Дети, ветром гонимые, четко и быстро оттанцевали, выстучали зубами стихи, влезли в куртки и растворились. Ветеранов колбасный и конфетный ветер разнес по домам, а бабуля припала к мертвому камню обелиска и гладит его, целует: «Братик мой, братик». Так и стояла на коленях, пока такси за ней не приехало, только на бегу успела сказать: 50 лет ищу, а здесь просто имя выбито — Норкин. Не умру, пока не найду. И улыбается. Глаза чистые, как вода в реке. Норкина моя фамилия, а по мужу Чайко. На том и разошлись, а кадр этот долго из головы не шел, как она на коленях у монумента стоит.
Нашла я бабушку через два месяца в Новосибирске, вот радостных воскликов было в телефоне!
Сидим за большим круглым столом, на потертой поверхности — фото, бумаги, документы. Радостные, лохматые лица в буденовках вперемешку с отписками из Сочи. Пыль, через которую пытаюсь восстановить ее прошлую жизнь. Пудреница с запахом плюшевого дивана, духи «Горная лаванда» из 70-х. Много цветов, живых, они заполняют все пространство, сплетаясь в замысловатые икебаны, которым Наталья Петровна придает только ей понятное значение.
Пальцем тычет в карточку, на которой жизнерадостный пес: Дуська моя, померла уже, я к ней на кладбище езжу, могилку чищу, да говорим мы.
Ты, говорит мне, на руки мои не смотри, в химии они, много лет на заводе химконцентратов проработала. Смеется: «Скажут, Бабу-ягу какую-то фотограф нашел! Ой, а где ж Ванины-то карточки?» Руки, что в «химии», задрожали. Нашла, шуршит пластиковым пакетом: вот он, любимый братик мой! Держит карточку желтую, старую, как младенца, сидит на кровати, на пестром одеяле, пошитом ее подругой, и светится вся. Этот свет струится из ее глаз. Сила, сколько еще ее в хрупком согнутом теле? «Ты звони мне, не бойся, я до трех ночи не сплю, все в окно смотрю. Девка какая бежит вдоль дороги заплутавшая, а я молюсь, чтобы ее не обидел никто, говорю: беги, девонька, домой скорей! За всех молюсь».
Синицы ее балкон облюбовали, хозяйничают, клювами стучат, семечек просят. А ей и не жалко: «Перышки мне на счастье принесли, видишь сколько счастья? Полный балкон!»
Жизни в ней — на троих с избытком хватит, веры — на весь мир! У нее не закрываются двери, к ней в 92 года приходят друзья и соседи, для каждого готов анекдот, чай и слова ободрения.
Человек живет, пока есть цель. Это его маячок, с ним он ложится и встает, с ним едет на работу, с ним варит кашу ребенку, пакует чемоданы. Покоряет города и страны. Цель, которая, скорее, не благодаря, а вопреки. Вопреки всему и благодаря личности. У Герды была цель найти Кая, и она шла босая к чертогам Снежной Королевы. И Талька шла с мамой по льду искать брата. По замерзшей реке своей жизни и своей судьбы. Так и идет. Ветер ее бьет, лед трещит, а ей все нипочем. Смеется в своем тоненьком пальтишке. И ищет своего двадцатилетнего конопатого Ваньку деревенская девочка Талька, рожденная за четырнадцать лет до войны. Она встретит много добрых людей, и вместе они найдут брата! Я верю.