Что далеко ходить: всесильный Борис Лаврентьевич Челкин, светлейший князь, в настоящий момент энергично вершивший судьбы Империи, был сыном рядового императорского телохранителя (некогда спасшего жизнь отца нынешнего императора), происходившего из городских низов, люмпенов того мира...
Однако то, что не возбранялось крестьянам и рабочим, детям сельских дьячков и купчиков, немцам, татарам, полякам и финнам, было заперто на семь замков для многочисленных представителей некого племени, издавна недолюбливаемого на Руси. Дада, вы таки правильно меня поняли. “Черта оседлости” не только не рухнула со временем, подобно Берлинской стене мира Александра, но значительно выросла и окрепла, освященная законами и традициями. В начале двадцать первого века, в “той” России, было неприлично указывать комулибо на его происхождение, за публично произнесенное слово “иноверец” можно было угодить за решетку (правда, ненадолго и весьма комфортно) или заплатить крупный штраф, гремели на всю страну судебные процессы над шефами, позволявшими себе ущипнуть за попку собственную секретаршу без ее на то согласия, но еврейский вопрос... Его будто бы и не существовало. Давно не было черносотенцев и погромов, вообще не существовало фашизма (задавили его в зародыше, еще в тридцатые), но процент лиц с отсутствующим, кстати, в паспортах “пятым пунктом” на тех должностях, где они обильно гнездились, плодились и размножались в мире Александра, был до смешного мал. Правда, Бежецкий, хоть и не симпатизировал никогда антисемитам, этой чертой “Зазеркалья” опечален почемуто не был. Самым смешным было то, что нишу евреев в России номер два (а может быть, три или девяносто девять) занимали поляки. Те же вопли о вековом угнетении, те же “теплые местечки”, те же диссиденты и невозвращенцы, борцы за права человека и национальное самоопределение, попытка создания “истинно независимого” польского государства Полония в Центральной Африке... Все так и все совершенно подругому.
***
– Скажите, Геннадий Игоревич, а что это наш вечный тяжкий крест – “рыжие”?
Профессор Вилькицкий потерял нить лекции, снял и протер очки в тонкой “горбачевской” оправе, снова надел их и вопросительно поглядел поверх на студента. Было видно, что он все еще весь погружен в повествование, пребывает в своем виртуальном мире и ему нелегко с ходу врубиться в неожиданный вопрос Бежецкого.
– Вы имеете в виду, так сказать, светлых шатенов или... А, я понял вас,
господин Бежецкий! Вас интересует вопрос фаворитизма, как типичного явления истории Государства Российского, я верно вас понял?
– Да, в общих чертах.
Геннадий Игоревич прошелся перед Александром, привычно ссутулившись и заложив руки за спину. Судя по всему, профессор опять настраивался на долгую лекцию, и Бежецкий, прикинув объем предстоящих сегодня занятий и неравнодушие лектора к возможности повитийствовать, сразу же пожалел о своем необдуманном вопросе, поспешно добавив:
– В самых общих, господин профессор. В двух словах, если можно так выразиться.
Геннадий Игоревич вздохнул. Слова “в самых общих чертах” рвали на части его душу настоящего ученого. Он искренне не понимал, как можно внятно раскрыть столь емкую тему, как роль фаворитов в истории русской монархии в двух словах, да еще этому субъекту, военному, вчерашнему фронтовику. Все его академическое существо протестовало против подобной попытки. Но ничего не попишешь: на этого вояку руководство почемуто возлагает особенные надежды и приказ удовлетворять все нюансы его любопытства весьма недвусмысленен. Геннадий Игоревич снова вздохнул и пожал плечами.
– Вы несколько не правы, Александр Павлович, полагая что “рыжие” (воспользуемся вашим термином для определения фаворитов, хотя мне известно наверняка, кого именно вы имеете в виду) – это беда только нашей истории, я имею в виду Россию вообще, не конкретно вашу, мою или ту, где вам еще предстоит жить и работать.
Профессор перехватил мгновенный острый взгляд студента и внутренне пожалел о своей болтливости: просьбу Полковника не говорить лишнего Бежецкому, выглядевшую приказом, он помнил хорошо. Но слово не воробей, и Геннадий Игоревич, сделав вид, что ничего не произошло, продолжил:
– Институт фаворитизма постоянно сопутствовал монархии и вообще единоличной власти на всем протяжении истории человечества, и ваша “демократическая” Россия, десятилетиями после свержения монархии истинной (даже в период так называемого социализма) сохранявшая большинство ее основных черт, в этом ряду не является исключением. Практически все императоры, короли, владетельные князья, да и, что греха таить, многие президенты оставили в истории память не только о себе, но и о своих фаворитах, порой куда более талантливых и выдающихся, чем они сами.