Вторая часть.
В понедельник Лёнька и Лёлька в школу не пришли…
И если бы я не знал всего расклада, я бы не волновался. Но я всё знал и понимал опасность, которая грозила моему другу и его семье.
После уроков я помчался к «ведьминому» дому, но никого там не застал. Дверь была заперта снаружи – на двери болтался увесистый амбарный замок. Я побежал домой в надежде разузнать про них у моей мамы – не могла тётя Надя съехать из деревни и ничего ей не сказать. Но мамы тоже дома не было. Дед сказал, что она вместе с тётей Надей пошла к председателю. Я побежал в сельсовет.
О том, что было утром в ведьмином доме и потом в сельсовете, мама рассказала мне, когда мы вернулись к себе:
- Утром прибежал к нам Лёнька и сказал, что мать, мол, просит как можно скорее к ним прийти. Ну, я и побежала. Захожу, а у них на кухне разгром, как Мамай прошёл: вся посуда перебита, осколки и черепки по всему полу разбросаны. И осколки эти были настолько мелкими и острыми, словно тарелки, банки и склянки кто-то специально со всех дури бил о стену. И знаешь, мне стало как-то не по себе от всего увиденного. Лёлька в угол вжалась, в глазах ужас, сидит, вся трясётся. Я сначала и не поняла, что она не от страха, а от холода трясётся-то. Где, спрашиваю, мамка, пальцем на погреб тычет. Смотрю, дверь в погреб откинута. Заглядываю в него, темнота, зову Надежду, отзывается она мне. Гляжу, вылезает медленно так, еле-еле. Глаза безумные, чумные, волосы растрёпанные, одежда на ней вся рваная, словно рвал на ней кто-то одежду-то эту. Одним словом – страх.
И рассказывает она мне такую историю. Я, говорит, сегодня ночью с ведьмой дралась.
Думаю, подвинулась баба рассудком от горя – с ведьмой она дралась, мыслимое ли дело?!
С какой, говорю, ведьмой ты дралась и как? С хозяйкой нашего дома, говорит, ночью, говорит. Где-то за полночь проснулись, говорит, они оттого, что услышали шум на кухне. Приоткрыла, значит, Надежда дверь на кухню, видит, там тарелки, банки об стену бьются, словно кидает их кто-то. Но нет никого – не видит она никого вернее. Только смех чей-то слышит, громкий такой, раскатистый. Закрыла она дверь на кухню, села на своей кровати вместе с ребятами, значит, обняла Лёньку и Лёльку, чтоб тебе не боялись. Да куда там. Вдруг через какое время шум стих, а потом и совсем прекратился. Зашли они в кухню: вся посуда их побита, а на столе среди осколков и битого стекла снова ведьмина тарелка стоит, цела и невредима.
Тут их страх и обуял: кинулись они из кухни в свою комнату, а дверь словно заперта изнутри. Ну, Надежда велела детям в погреб спрятаться. Они туда залезли и в щелочку глядели, как мать взяла веник, пошла на кухню и стала все осколки веником сметать на савок. А как только потянулась она к ведьминой тарелке, которая опять посреди стола грязная стояла, свет и потух. И Лёлька с Лёнькой больше ничего не видели. Да и не слышали, потому как дверь в погреб словно опустил кто-то и подпёр чем-то так, что они вдвоём не смогли её открыть.
А Надежда говорит, что в это самое время, как свет потух, она посреди комнаты с ведьминой тарелкой застыла. И в ту же секунду почувствовала, что кто-то её за грудки схватил и трясти начал. Тарелка-то эта треклятая из рук у неё и выпади. Услышала она звон разбивающейся посуды. За ним тут же последовал истошный стон и вой. Невидимые крепкие руки продолжали её трясти с каким-то возросшим остервенением, ситцевая блузка на ней стала трещать. Не помнит она, сколько времени боролась ведьмой (а она уверена, что это была ведьма), но чётко помнит, что всё это исчезло с первым криком петуха.
Побежала она к погребу, открыла дверь с огромным трудом. Зовёт детей, а они не выходят, бояться. Потом вылезли, все замёрзшие, согреться никак не могут. Ну, а потом, утром она Лёньку за мной прислала. Я её и надоумила к председателю сходить и жильё другое попросить. А как председателю объяснять, что ведьма им житья не даёт. Председатель у нас убеждённый атеист: не поверит ни за что. Вот и стали с ней кружить вокруг да около, что, мол, тесноват дом, далеко от центра деревни, детям до школы далеко, вечером с работы возвращается она одна – страшно.
Пообещал ей председатель выделить другое жильё, но только на следующей неделе: дом колхозники достраивали для нового агронома, но ей вперед уступят, так как у неё дети. А пока председатель сказал, там, мол, поживёт, подождёт.
Делать нечего. Пришлось им снова вернуться в ведьмин дом.
Тётя Надя мужу телеграмму в город отбила, так, мол, и так, срочно приезжай.
Мама предложила им пока пожить у нас, но тётя Надя отказалась. Говорит, сколько мы будем вас стеснять. Мать икону им какую-то дала, чтоб оградить от нечести.
Только не помогла им та икона. На следующее утро их троих мёртвыми нашли. Угарным газом отравились. Заслонка в печке была закрыта почему-то. Кто её мог закрыть? И зачем вообще они печь затопили? В начале сентября в наших краях всегда тепло ещё ночью.
Что уж случилось этой ночью в ведьмином дом, никто не знает, рассказать некому.
Хоронили их всем колхозом. Муж тёти Нади приехал, да поздно.
А как рассказала ему мама историю про ведьмин дом, не стал он больше никого расспрашивать. А чтоб другие такого горя не хлебнули, взял и на рассвете поджёг дом колдуньи. Подпёр дверь поленом, словно боялся, что из горящего дома кто-то может выйти, избежать кары, обложил соломой и поджёг.
Дым был виден на другом конце деревни. Но никто с вёдрами с водой не торопился на этот пожар. Чад стоял такой, что казалось, в этом доме горит живой человек. И жуткий вой слышался из этого дома, когда языки пламени охватили его со всех сторон. Односельчане смотрели и радовались. И были благодарны этому несчастному мужику, похоронившему в их деревни всю семью за то, что осмелился сделать то, что каждый из них давно хотел сделать, но не решался…